А) Скачка идей и заторможенность мышления

Приведем примеры того, что принято называть «скачкой идей«и «заторможенностью». Примеры эти в высшей степени гетерогенны.

В разговоре со своим врачом больная сделала следующие высказывания, объективно свидетельствующие о наличии у нее скачки идей. На вопрос о том. изменилась ли она за последний год, она ответила: «Да, я была нема и без всякого ума, но вовсе не глуха, я знала госпожу Иду Глух, она умерла, вероятно, от аппендицита; я не знаю. ослепла ли она, слепая Гессе, Великий Герцог Гессен-ский, сестра Луиза, Великий Герцог Баденский, умерший 28 сентября 1907 года, когда я вернулась, красно-желто-красное…» У таких больных течение мыслей хаотически обрывается. Они принимаются делать что-то одно, а затем что-то совершенно иное; они постоянно теряют из виду свою цель, но все время чем-то заняты и имеют великое множество мыслей. Они неспособны «попасть в точку» и то и дело теряются, сбиваясь с пути. Однажды потеряв нить, они уже не могут ее найти. Они никогда не завершают начатое, они перескакивают с одного на другое, их мышление обладает «коротким дыханием» и ведомо чисто внешними ассоциациями. С другой стороны, больные с заторможенностью почти во всех отношениях ведут себя прямо противоположно. Они не выказывают инициативы, никогда ничего не начинают, с трудом выговаривают слова, усиленно раздумывают над любым вопросом, но никаких ответов не находят.

Субъективные переживания больных иногда находят отражение в описаниях. сделанных ими самими. Например, один из типов скачки идей, особенно при шизофрении, часто описывается как напор мыслей. Мадемуазель С. жалуется: «Я не могу удержать ни одной мысли, они, одна за другой, пляшут внутри меня… Я не могу собрать их вместе, значит, у меня нет никакой воли… Тьфу, как все это бессмысленно». Больная, описание которой находим у Фореля, говорит: «Сквозь мою голову сам собой, помимо моего желания проносится непрерывный поток мыслей, подобный часовому механизму. Одна мысль гонится за другой, с самыми причудливыми ассоциациями; но между отдельными звеньями цепи как будто есть какая-то связь. Какие только представления не роились в моей голове, какие только смешные ассоциации идей в ней не возникали! Я то и дело возвращалась к некоторым понятиям и идеям, например: droit de France! Таннин! Барбара! Роган! Это были словно путевые столбы на той дороге, на которой происходила гонка мыслей. Я произносила эти слова быстро, как своего. Данным термином мы обозначаем расстройство действительного течения психической жизни в целом, а не просто выраженный в форме «наплыва мыслей» вербальный продукт лица. которое на самом деле никаким подобным расстройством не страдает.

рода пароль, на который мои беспокойные мысли наталкивались в определенные моменты моей повседневной жизни, когда я входила в залу, когда открывалась дверь в мою палату, когда наступало время еды, когда ко мне кто-то подходил и т. д. Я поступала так, чтобы не потерять нить и как-то удержать безумную последовательность мыслей, сменявших друг друга в моей голове». Больной шизофренией сообщает: «Мои мысли разогнались, их движение постоянно ускорялось. Я уже не мог схватывать отдельные мысли: мне казалось, что я в любой момент могу спятить. Я чувствовал только движение своих мыслей, но уже не мог видеть их содержание. В конце концов я перестал сознавать собственные мысли, я опустел».

Тридцатилетняя больная в постэнцефалитном состоянии описывает внутренние изменения своего мышления в связи с навязчивыми явлениями: «Я не могу просидеть и пяти минут, чтобы о чем-нибудь не подумать. Скорость движения моих мыслей превышает мою возможность произнести их вслух; я знаю ответы задолго до того, как могу их сказать. Так продолжается в течение определенного времени, словно в моем уме прокручивается фильм. Все молниеносно. II я удерживаю все детали, даже самые незначительные… Когда я не отвечаю сразу, вам кажется, что я не поняла, и все повторяется вновь. Но я не могу отвечать сразу. Когда я думаю, это продолжается целый день, и мне на ум приходит все время одно и то же, снова и снова» (Dorer).

В следующих описаниях мы сталкиваемся с относительно легкими случаями заторможенности: «Мое настроение постоянно менялось. Мои лучшие дни характеризовались интересом к окружающему, осознанными и целенаправленными действиями, возбудимостью, определенностью суждений о вещах, о людях и о себе и известной эластичностью. В такие дни я искала общества других людей и получала удовольствие от всего на свете. Переходы от одного настроения к другому были не мгновенными, а постепенными, изо дня в день. В другие, худшие дни я терма интерес, чувствовала себя отупевшей и неуверенной во всем, что касалось вещей и моего к ним отношения. Я изо всех сил старалась скрыть эти свои недостатки, и иногда мне удавалось показать, на что я бываю способна в свои лучшие дни. Мои почерк и походка изменились. Позднее появилось полное безразличие, исчезла восприимчивость к чему бы то ни было. Ни спектакли, ни концерты не производили на меня впечатления; я больше не могла о них говорить. Я теряла нить разговора, то есть я не умела связывать одну мысль с другой. ей предшествовавшей. Я стала нечувствительна к шуткам и остротам в разговорах; я их не улавливала» (в последующие годы эта больная впала в параноидное слабоумие). Другая больная жалуется: «Я совершенно потеряла память и не могу участвовать в разговоре. Я чувствую себя парализованной. У меня не осталось разума. Я совершенно отупела. Я не могу вспомнить ничего из того, что я читала или слышала. У меня больше нет никакой воли, не осталось ни следа энергии, побуждений. Я не могу ни на что решиться. Чтобы сделать хотя бы одно движение, я должна напрячь все свои силы».

Истолкование скачки идей и заторможенности. Мы могли бы сказать, что вся разница между этими феноменами заключается в оппозиции ускоренного и замедленного темпа. Но такая характеристика, при всей своей наглядности, не касается истинного существа расстройства. Ускорение процесса, который сам по себе во всех отношениях соответствует норме, — это явный признак здоровья; с другой стороны, замедление психического процесса, который во всех остальных отношениях не нарушен, может происходить и у больных эпилепсией и при этом не выказывать никакого сходства с только что описанными явлениями заторможенности. Оппозиция «возбуждение — торможение», пожалуй, подходит ближе к существу дела, но даже она, обрисовывая один из аспектов процесса в целом, остается не вполне определенной. По-настоящему сущностная, структурная характеристика расстройства будет достигнута, если мы прибегнем к противопоставлению механического, ассоциативного, пассивного потока представлений и активного мышления, управляемого определенным представлением о цели (господствующими идеями, детерминирующими тенденциями). Ассоциативные процессы умножают материал, тогда как активные процессы упорядочивают мышление. Мы видим следующее сочетание: с одной стороны, имеется торможение или возбуждение, богатство или бедность в аспекте ассоциативных событий; с другой же стороны, действенные представления о цели вместе со своими детерминирующими тенденциями отступают на второй план. При ослаблении детерминирующих тенденций (когда осознание цели отсутствует, или не оказывает никакого воздействия, или меняется со слишком высокой скоростью) поток представлений руководствуется только констелляциями ассоциативных элементов. Сознание подпитывается внешними сенсорными стимулами, а также образными представлениями, которые обязаны своим появлением случайным констелляциям, взаимодействующим на основе самых разнообразных ассоциативных принципов. Это дает нам объективную картину скачки идей. Слово «идея» относится здесь не только к «представлениям», но и вообще ко всему, что может быть названо «элементом» в общем хаосе ассоциаций. Аналогично, представления о цели суть не просто представления, а все те факторы, которые способствуют отбору и структурированию психического содержания: логически (эстетически) воспринимаемые императивы ситуации (в речи, разговоре, коммуникации, при выполнении задачи). На основании данной схемы мы можем вывести любое количество субъективных и объективных типов торможения и скачки идей.

2. Типы расстройств, затрагивающих течение психической жизни.

(аа) Классическая скачка идей. Ассоциативные процессы возбуждаются; со всех сторон в сознание вливаются массы содержательных элементов. Само по себе это могло бы означать только возрастание умственной продуктивности; но в данном случае имеется своего рода паралич детерминирующей тенденции, постепенно приводящий к ее полному исчезновению: отбор ассоциаций прекращается, и вследствие этого самые разнообразные ассоциации идей, вербальные ассоциации, звуковые ассоциации и т. п. смешиваются совершенно случайным образом.

В настоящее время все еще нет удовлетворительного или полного объяснения того, что именно представляет собой скачка идей. С одной стороны, это не есть простое следствие того, что процесс смены мыслей ускоряется: это также не результат речевого напора. Скачку идей не удается понять ни как просто очень быструю смену ассоциаций (например, звуковых ассоциаций), ни как преобладание низших типов ассоциаций (в условиях, когда понятийные ассоциации утрачены). Источник явления, судя по всему, кроется в каких-то неизвестных внесознательных процессах: внешнее проявление последних должно рассматриваться как целое, включающее в себя оба аспекта процесса мышления, то есть как ассоциативные процессы, так и детерминирующие тенденции.

(бб) В том, что касается ассоциативных процессов, классическая заторможенность представляет собой точную противоположность скачки идей. При этом, в отличие от слабоумия, содержание не разрушается. Никаких ассоциаций не возникает; в сознание ничто не проникает. Обнаруживается тенденция к полной опустошенности всей сферы сознания. Даже при появлении немногочисленных разрозненных ассоциаций детерминирующая тенденция — так же. как и в случае скачки идей, — оказывается крайне слабой. Больные не могут сосредоточиться. Иногда после длительных усилий удается вызвать реакцию, но часто больные подолгу молчат и пребывают в глубоком ступоре.

(вв) Связь между скачкой идей и заторможенностью. Судя по всему. эти два явления могут выступать вместе. Скачка идей может быть наделена богатым или бедным содержанием; речь в условиях потока мыслей может быть обильной (речевой напор) или крайне скудной (вплоть до немоты).

Когда больные осознают существование этого расстройства, затрагивающего течение их психической жизни, они описывают скачку идей как напор мыслей («натиск мыслей», Gedankendrang), а торможение — как субъективную ингибицию. Целое есть не что иное, как сочетание торможения мышления со скачкой идей (ideenflьchtige Denkhemmung). Больные жалуются, что не могут справиться с огромной массой мыслей, с мучительной гонкой образов и представлений, которая стремительно проносится через их душевный мир; но они же жалуются и на то, что больше не могут мыслить, что новые мысли к ним не являются. Если же больные осознают также утрату детерминирующей тенденции, они энергично стараются привести свои мысли в определенный порядок и переживают полную неэффективность всех своих попыток сосредоточиться на формировании целей и доминирующих представлений. Они переживают одновременно возбуждение, натиск мыслей, вызываемый нарастанием ассоциаций, и заторможенность. обусловленную собственной неспособностью удержать хотя бы одну связную мысль в хаосе этой горячечной гонки.

(гг) Отвлекаемость-. Когда детерминирующие тенденции отсутствуют или недостаточны, а ассоциации продуцируются в возросшем количестве, возникает скачка идей. Когда же процесс определяется случайными внешними впечатлениями, мы прибегаем к термину отвлекаемость (Ablenkbarkeit). Больной сразу же замечает, называет и используют в своей речи разные предметы, которые он видит у кого-то в руках (например, часы, ключ, карандаш): то же происходит с осуществляемыми на его глазах действиями (постукивание, поигрывание с часами, позвякивание ключами). Но уже в следующие мгновение он отвлекается на что-то иное — пятно на стене, галстук врача, любой мало-мальски заметный объект в его окружении. Очевидно, скачка идей и отвлекаемость часто выступают совместно; но так: происходит не всегда. Встречаются больные, совершенно не продуцирующие ассоциаций, но при этом обращающие внимание на любой внешний стимул, с другой стороны, встречаются такие больные, у которых весь процесс смены представлений, как кажется, сводится к ассоциативной скачке идей, не прерываемой никакими внешними стимулами.

Отвлекаемость наблюдается не при всяком стимуле. Иногда отмечается определенный выбор сфер интересов или хотя бы определенным образом коррелирующих сфер. Эта частично доступная психологическому пониманию разновидность психических расстройств, через ряд промежуточных стадий, переходит в противоположную крайность — отвлекаемость под воздействием каких угодно стимулов. Любой предмет именуется наравне со всеми остальными, любое слово повторяется, любое движение имитируется. В условиях такой «чистой» отвлекаемости появление того или иного понятного элемента кажется своего рода «эхо-симптомом», то есть чисто автоматическим событием. В первом случае стимул, улавливаемый отвлекающимся вниманием, так или иначе подвергается психологической обработке; во втором же случае остается лишь неизменная, автоматическая реакция. Поэтому лучше зарезервировать термин «отвлекаемость» только для тех случаев, когда у нас возникает убежденность, что больной сознает наличие каких-то изменений, затрагивающих направленность его внимания: он обращает внимание на что-то определенное, а затем сразу же отвлекается, но это происходит таким образом, что мы можем испытать эмпатию по отношению к его переживаниям.

(б) Путаница (Verwirrtheit)

Больные, страдающие шизофренией, жалуются на усталость, утрату способности к концентрации внимания, ослабление умственных способностей, плохую память. Смысл этих разнообразных жалоб может быть определен более ясно, если наблюдателю удастся обнаружить объективную дезорганизацию и действительные расстройства самого процесса мышления. Берингер осуществил отбор ряда случаев, при которых дезорганизация мышления не дошла до такой степени, чтобы сделать описания больными собственного состояния невозможными. Он отметил, что субъективные описания — в противоположность многим жалобам больных маниакально-депрессивным психозом по поводу своей заторможенности — хорошо коррелируют с объективными данными.

Жаюоы таковы: мысли настолько мимолетны, что кажутся отрезанными, связи теряются, мысли летят с огромной скоростью. Плохо, когда больных оставляют наедине с самими собой; лучше дать им возможность что-то делать или занять их разговором. Больной говорит: «Я так быстро забываю свои мысли; только я хочу что-то записать, как это улетучивается… Мысли торопятся, они утрачивают ясность. Мысль молнией проносится сквозь мою голову; через мгновение приходит следующая мысль, о которой я секундой раньше не думал… Я ощущаю полный сумбур. Я не контролирую поток собственных мыслей… Мысли спутаны, они мелькают мимо, хотя я знаю, что они только что были там. Наряду с главными мыслями всегда есть какие-то побочные мысли. Они запутывают меня, и я не могу ни к чему прийти, становится все хуже, все идет наперекосяк. смешивается без всякого смысла. Я сам должен был бы над этим смеяться. если бы это было возможно… У меня такое чувство, будто я обеднел мыслями. Все. что я вижу и о чем я думаю, кажется мне бесцветным, плоским, однообразным. Так, весь университет скукожился до размеров моего шкафа».

Многое в этом болезненном переживании спутанности и хаоса обязано своим возникновением пассивности больного; когда больной активен. он переживает затрудненность собственного мыслительного процесса и его крайнюю обедненность.

При тестировании способностей больной может выказать стремление к сотрудничеству и способность сосредоточиться на поставленной задаче; но мы обнаружим ослабленную способность к запоминанию, явно плохое понимание логической структуры повествования, неумение распознать бессмыслицу, существенные затруднения, испытываемые при необходимости заполнить пробелы во фразах, и т. д. Больной, давший приведенное выше четкое описание своего состояния, не смог в письменном виде изложить простую просьбу к одному из своих знакомых: ему пришлось исписать 14 страниц, несколько раз начать сначала, но он так и не сумел достичь своей цели.

Карл Шнайдер дал весьма тонкое описание такого неупорядоченного шизофренического мышления. Это непреднамеренное «слияние» или «смешение» (Verschmeizung) разнородных элементов; это так называемый вздор (Fasein)^, то есть хаотическое перемешивание обладающих смысловой определенностью, но гетерогенных минимальных элементов психического содержания; это «соскальзывание» (Entgleiten) — непреднамеренный разрыв цепочки мыслей; это внезапное вклинивание нового мыслительного содержания на место «правильной» цепочки мыслей и т. д.

Некоторые исследователи пытались более наглядно представить этот тип мышления — или, точнее, этот тип психического процесса в целом — через сравнение с той разновидностью мышления, которая дает о себе знать в состоянии усталости или перед засыпанием (Карл Шнайдер). а также с архаическим мышлением первобытных людей (Шторх [Storch]). Но все это не более чем сравнения. В состоянии усталости или перед засыпанием первичное изменение — это изменение сознания; в случае архаического мышления мы имеем дело с определенной стадией исторического развития человеческого разума (как порождения культуры. а не как биологически унаследованного качества). Что же касается шизофренического мышления, то здесь особого рода первичным расстройством Оказывается затронуто само течение психической жизни, и именно это обстоятельство служит для нас эмпирически существенным фактом.

Интеллект (Intelligenz)

Этим термином принято обозначать совокупный умственный потенциал данного человека, те инструменты реализации способностей, которые он целесообразно использует для адаптации к жизни.

А) Анализ интеллекта

Следует различать: а) предпосылки интеллекта, б) багаж знаний, в) интеллект в собственном смысле. Предпосылками интеллекта (или иначе, предпосылками умственных способностей) мы должны считать способность к запоминанию и память, утомляемость, механизмы, лежащие в основе двигательных явлений, речевого аппарата и т. д. Эти предпосылки часто смешиваются с умственными способностями как таковыми. Человек, который ничего не помнит, не может говорить или слишком быстро утомляется, естественно, лишен возможности проявить свой интеллект. Но в подобных случаях причина состоит в расстройстве некоторой строго определенной функции, а это, в свою очередь, приводит к расстройствам в аспекте проявления интеллекта; о расстройстве же интеллекта как такового говорить не приходится. Если мы хотим анализировать аномалии интеллекта как нечто самостоятельное, нам нужно уметь различать понятие «интеллект» с одной стороны и рассмотренные выше ограниченные и фундаментальные психофизиологические функции — с другой. Липман с гордостью говорит о прогрессе, достигнутом благодаря «выделению афазии и апраксии из недифференцированной, хаотической категории „слабоумие» («Demenz»)".

Далее, мы не должны путать с интеллектом (умственными способностями) содержание нашего разума, совокупность нашего знания. Правда, наличие больших знаний само по себе, несомненно, указывает на наличие определенных способностей, выходящих за рамки одной только высокоразвитой способности к воспроизведению содержания памяти. Но даже учитывая эту оговорку, мы отмечаем явную взаимную независимость простой способности к обучению и собственно интеллекта (способности к суждению). То обстоятельство, что человеку под силу научиться массе сложнейших вещей, также часто дает повод смешивать способность к обучению с интеллектом. В психопатологии сопоставление багажа знаний с тем, что еще осталось у больного от умственных способностей, иногда обеспечивает нас подходящим критерием для оценки приобретенных дефектов через противопоставление их врожденным умственным дефектам. В последнем случае количество знания и умственные способности связаны друг с другом более понятным образом. Очень малый объем знаний обычно служит признаком умственной недостаточности, и наоборот. Соответственно, в крайних случаях мы можем использовать тесты на знание как своего рода косвенное основание для наших суждений об умственной недостаточности. Но такие тесты значительно более ценны постольку, поскольку с их помощью удается определять содержание, поставляющее тот материал, с которым «работает» данная личность. Действия, установки, поведение — все это доступно нашему пониманию только при условии, что мы знаем, каков охват этого материала (то есть какова присущая данному индивиду картина мира), только при этом условии мы сможем понять человека в процессе общения с ним. Чем беднее разум человека, тем отчетливее мы замечаем. что слова значат для говорящего нечто совершенно иное, чем для нас. Объективный смысл используемых им слов выходит за границу того. что он действительно хочет сказать. Эти слова могут породить иллюзию. будто он знает больше, чем знает на самом деле. Объем умственного богатства зависит не только от способности к обучению или интересов. но и от среды, из которой человек произошел и в которой он живет. Если нам известен средний уровень знаний среди различных социальных классов, это может серьезно помочь нам при оценке каждого отдельного случая. Обычно оценка среднего уровня знаний завышается. У большинства своих солдат Роденвальдт обнаружил полное отсутствие социальной ориентированности, незнание собственных политических прав и социального законодательства. Они не знали даже, что находится на расстоянии каких-нибудь нескольких миль от своей деревни. Лишь изредка кто-то из них обнаруживал слабые признаки исторических знаний. Больше половины не имело понятия, кто такой Бисмарк. Осуществляя тест на знание, нужно обычно принимать во внимание как уровень полученного образования, так и общий жизненный опыт. Последний (в форме знания, полученного благодаря удовлетворению спонтанно возникшего интереса или в процессе работы) предоставляет нам значительно лучший критерий для оценки интеллекта. Впрочем. благодаря недавним исследованиям удалось обнаружить, что большинство людей, как ни странно, имеет лишь самое поверхностное представление о собственных профессиональных занятиях.

Наконец, мы подходим к интеллекту в собственном смысле. Понять, что же это такое, довольно сложно. Почти невозможно подсчитать все множество разнообразных критериев, используемых для того, чтобы оценить человека в аспекте его интеллекта (умственных способностей). Очевидно, речь должна идти об очень большом числе способностей, каждая из которых, вероятно, может быть выделена из всей совокупности и достаточно точно определена, судя по всему, существуют не просто большие или меньшие степени развития умственных способностей, а некое глубоко укорененное дерево, объединяющее в себе многочисленные и разнообразные способности. У нас есть основания сомневаться в том. существуют ли такие вещи, как интеллект вообще, способность к разнонаправленной реализации собственного потенциала вообще, «центральный фактор интеллекта» как некая общая категория. Но среди исследователей обнаруживается сильно выраженная склонность к тому. чтобы принять существование такого фактора в качестве данности.

Именно его психология прежних времен именовала «рассудком» («способностью к суждению». Urteilskraft).

Как бы там ни было, феноменология интеллекта (умственных способностей) отличается большим разнообразием. Существуют живые. схватывающие люди, которые вводят постороннего в заблуждение как раз благодаря особого рода гибкости, которая принимается за блестящие умственные способности. Но тестирование показывает, что в действительности они обладают вполне средними способностями и поверхностны. Мы часто сталкиваемся с высоким уровнем практической смышлености, для которого характерны быстрый и правильный выбор из множества возможностей и умелая адаптация к новым требованиям Далее, существует абстрактный интеллект, который в моменты принятия решений переходит в почти абсолютную тупость, но в условиях спокойной внутренней работы способен привести к высоким достижениям. «Врачи, судьи, политики могут теоретически знать многие прекрасные принципы патологии, права и государственной деятельности они могут учить этим принципам других, но в применении к ним самим принципы эти могут выглядеть совершенно ничего не стоящими. Причина в том, что они полностью лишены здравого рассудка: они видят общее и отвлеченное, но не способны решить, что требуется для каждого конкретного случая; или же они недостаточно учились на примерах и на собственной работе, чтобы уметь судить об отдельных случаях» (Кант).

В клинической практике мы по существу не выходим за рамки небольшого количества самых общих аспектов интеллекта. Мы обращаем особое внимание на способности к суждению и мышлению, на. умение отделять существенное от второстепенного, на способность схватывать чужие точки зрения и идеи. При предъявлении сложного задания человек, утверждающий, что он чего-то не знает или не может выполнить, кажется более умным, нежели тот, кто углубляется в несущественные подробности или, пытаясь высказаться, говорит впустую и невпопад. Помимо способности к суждению в расчет принимаются также спонтанность и наличие инициативы. В ответ на какое-либо требование человек может проявить способность к вполне здравому суждению и в то же время, будучи предоставлен самому себе, может вести себя как апатичное, вялое, тупое существо.

Б) Типы слабоумия

Понятие интеллекта как всей совокупности умственных способностей человека означает, что анализ выявит только отдельные моменты, каждый из которых сам по себе отнюдь не совпадает с данным понятием. Поэтому мы гораздо лучше представляем себе характеристики частных типов умственных способностей, нежели характеристику интеллекта как такового. Опишем некоторые типы расстройств умственных способностей.

1. Флюктуации продуктивности. Наличие интеллекта, вообще говоря, означает устойчивую диспозицию, тогда как слабоумие — устойчивую недостаточность. Если больные с острыми психозами, с «путаницей в мыслях», ступором, скачкой идей, заторможенностью мышления выказывают неспособность к разумным проявлениям, мы не говорим о том, что им недостает интеллекта. Понятие «недостаток интеллекта» имеет смысл только в условиях упорядоченных, доступных состоянии, то есть при отсутствии острых расстройств. Сталкиваясь с последними, мы не отваживаемся даже на приблизительное суждение об интеллекте больного, о том, каков был его уровень прежде и каким он будет в дальнейшем. Но далеко не во всех случаях преходящее расстройство удается легко отличить от устойчивого. Такие расстройства, как уменьшение умственной продуктивности у интеллектуалов, деятелей искусства, ученых или преходящие, относительно устойчивые и постоянные расстройства встречающиеся у психастеников, представляют существенные трудности для классификации. Фазы, когда больные в течение каждого времени остро ощущают собственную недостаточность, весьма обычны. Им кажется, что их память куда-то исчезла; они больше не могут мыслить. Эти ощущения собственной недостаточности далеко не всегда бывают необоснованны: больные действительно не могут ни сосредоточиться, они читают механически, не улавливая смысла, дни постоянно вынуждены думать о том, как именно нужно взяться за дело. они всецело сосредоточены на себе, а не на своем занятии. Поэтому они на самом деле упускают из виду свою работу как целое; у них нет никаких спонтанных мыслей, а без них работа неизбежно стопорится. Утрата продуктивности у таких людей может быть временной или длительной. С другой стороны, возможно наступление фаз повышенной продуктивности, пышного творческого расцвета. Во всех подобных случаях мы имеем дело с изменениями не интеллекта в целом, а только умственной продуктивности. Фазы такого рода наблюдаются обычно при депрессивных и гипоманиакальных состояниях.

2. Врожденное слабоумие. Существует ряд нисходящих ступеней, отделяющих временное ограничение продуктивности при нормально развитых умственных способностях от низшего уровня слабоумия. Относительно легкие степени обозначаются термином «дебильность», средние — термином «имбецильность», тяжелые — термином «идиотия». Во всех случаях речь идет о психической жизни, обедненной во всех аспектах и выказывающей низкий уровень дифференцированности. Ее можно определить как конституциональную вариацию, направленную вниз от средней величины. Чем ниже мы опускаемся по этой шкале, тем больше психическая жизнь человека походит на психическую жизнь животного: хотя необходимые для жизни инстинкты развиты хорошо, весь опыт ограничивается отдельными чувственными переживаниями, и ничто новое не может быть воспринято. Понятия не формируются, планомерные действия и осознанное поведение невозможны. В отсутствие генерализованных точек зрения такие люди неспособны продуцировать идеи или выдвигать идеалы; все их жизненные горизонты ограничиваются узкими рамками случайных повседневных впечатлений. Но даже на самом нижнем уровне психической дифференциации человека сфера Умственных способностей не однородна, а состоит из множества неодинаково развитых частных способностей. Мы нередко сталкиваемся с имбецилами, выказывающими достаточно развитое умение делать отдельно вещи и даже обладающими определенными умственными способностями — например, способностью осуществлять арифметические действия, односторонне развитой способностью воспринимать и запоминать музыку. В настоящее время мы не умеем психологически различать врожденные умственные дефекты, обусловленные органическими поражениями, и такие врожденные дефекты, которые представляют собой аномальные случаи конституциональных вариаций.

3. Относительное слабоумие. В теории мы можем отличать врожденное формирование интеллекта от формирования личности, но на практике это удается далеко не всегда. Существуют странные личности у которых внешне высокоразвитая способность к тем или иным интеллектуальным проявлениям сочетается с поразительной неспособностью в других отношениях; Блейлер называет такую ситуацию «относительным слабоумием» (Verhaltnisbiфdsinn^, поскольку умственные способности человека находятся в не распознанном им самим противоречии с уровнем его устремлений, что неизбежно и систематически приводит к неудачам. Имеет место нарушенная связь между интеллектом и теми задачами, которые человек ставит перед собой. Непропорциональность побуждений приводит к постановке таких задач, с которыми при данном уровне интеллекта личность не в состоянии справиться. Люди, о которых идет речь, часто бывают наделены прекрасной механической и вербальной памятью; поверхностному наблюдателю они могут показаться «разносторонними мыслителями», но при более внимательном взгляде оказываются «мастерами путаницы». Они неспособны «извлекать из опыта такие указания, которые были бы полезны для осуществления их задач»; они страдают от неисправимой переоценки своих возможностей, от полного отсутствия критического отношения к себе. В их разговорах выплывающие на поверхность бесчисленные ассоциации текут свободным потоком; этот результат их стремления что-то собой представлять и производить впечатление на других находит свое проявление в форме так называемого салонного слабоумия (Salonblodsinn). Может показаться, что речь идет о скачке идей, но в действительности это не так. На самом деле мы имеем дело с психологически понятной экспансией «Я», сочетающейся с огромной массой «идей», натиск которых ограничивается только возможностями речевой деятельности и механической памяти. Идеи не развиваются; нет ничего, кроме проявлений хаотического знания. Ноские, чисто словесные «остроты» занимают место ответственных оценок и установок: ведущий принцип — говорить, а не думать. Опьяненный собственным умом (который на самом деле есть не что иное, как повторение прочитанного), человек перестает мыслить самостоятельно в каком бы то ни было направлении. Люди этого типа могут производить на окружающих обманчивое впечатление из-за «своей убежденности (напоминающей pseudologia phantastica), будто все, что они говорят, в большей или меньшей степени исходит от них самих». Для разговоров они обычно избирают «высшие» проблемы.

4. Органическое слабоумие (Organische Demenz). Приобретенное, органическое слабоумие во всех его многообразных проявлениях необходимо отличать от врожденного слабоумия и шизофренического слабоумия. Органический процесс обычно приводит к глубокому разрушению предпосылок интеллекта — способности запоминать и воспроизводить содержание памяти; возможно также разрушение речевого аппарата. В случаях старческого слабоумия мы сплошь и рядом сталкиваемся с такими клиническими картинами, когда больной забывает всю свою жизнь, больше не может правильно говорить и становится почти недоступен пониманию, но все его поведение свидетельствует о том, что мы имеем дело с образованным человеком; он сохраняет ощущение главного и второстепенного и при некоторых условиях даже выказывает способность к суждению.

В других случаях — при атеросклерозе, прогрессивном параличе, тяжелом эпилептическом слабоумии — процесс в мозгу приводит к прогрессирующему расстройству всего комплекса умственных способностей. В конечном счете больной полностью утрачивает способность к суждению, к дифференциации главного и второстепенного; уровень его способностей оказывается меньшим, чем даже у больных с врожденными умственными дефектами. В то же время в речи таких больных, — если только они не утратили способность говорить, — мы встречаем обрывки их прошлого интеллектуального опыта, вследствие чего клиническая картина резко отличается от той, которую дают врожденные умственные дефекты, и мы сразу распознаем ее как картину органического расстройства. Способность к апперцепции падает до минимума. Больные руководствуются случайными впечатлениями и не поддаются воздействию противоположно направленных представлений; они лишены какой бы то ни было инициативы и в конечном счете оказываются в состоянии тяжелейшей умственной опустошенности, при котором могут вести только чисто растительный образ жизни.

Для любых тяжелых, далеко зашедших форм органического слабоумия характерна неосознанность собственного болезненного состояния. Лишь в тех случаях, когда органический процесс, по существу, затрагивает только предпосылки умственных способностей (память и т. д.), больной осознает собственную болезнь со всей остротой (так происходит. например, при атеросклерозе). На начальной стадии старческого и атеросклеротического слабоумия, в отличие от паралитического слабоумия, имеет место острое ощущение собственной деградации.

5. Шизофреническое слабоумие. Если при органических формах слабоумия мы испытываем трудности с установлением различия между «личностью» как таковой и комплексом ее умственных способностей (то есть ее интеллектом), то шизофреническое слабоумие того типа, которым страдает большинство помещенных в клинику хронических душевнобольных, преподносит нам еще более сложные проблемы. Умственные способности в таких случаях, скорее всего, остаются незатронутыми. и все изменения суть не что иное, как изменения самой личности. Наше понимание случаев этого рода (составляющих большинство) было бы существенно облегчено, если бы мы умели отличать их от случаев расстройства именно умственных способностей. Мы не обнаруживаем расстройств, затрагивающих память или другие предпосылки интеллекта, равно как и утраты знаний; но зато наблюдается разрушение способности к мышлению и такое поведение, которое характеризуется как «нелепое» (lвppisch), гебефреническое. Обнаруживается также неспособность улавливать основное, самое существенное — или, по меньшей мере, то, что считается существенным в социальном, объективном, эмпирически реальном мире. Характеризуя больных шизофренией, мы отмечаем отсутствие контакта с действительностью — в противоположность больным прогрессивным параличом, которым, несмотря на тяжелейшие разрушения, удается сохранить какой-то контакт со своей реальностью (при том, что и у них также имеет место дезориентировка и ослабление сознательной психической жизни) (Minkowski). Абсолютная гетерогенность органической и шизофренической разновидностей слабоумия несомненна: первая есть «просто» разрушение, тогда как вторая — безумное искажение человеческого естества. Во многих случаях шизофрении мы вдобавок сталкиваемся с утратой спонтанности, сумеречным существованием, которое может быть прервано только благодаря сильной стимуляции, удивительным образом способной иногда порождать соответствующую реакцию. Вместо описаний общего характера приведем относительно легкий случай, позволяющий составить представление об особенностях ослабления интеллекта при шизофрении. Процитированные здесь замечания больного не следует воспринимать как плоды осознанного остроумия.

Больной по фамилии Нибер (Nieber) характеризуется полноценной ориентировкой, осознанностью действий, живостью темперамента, разговорчивостью, веселым нравом, постоянной готовностью к острым и уместным замечаниям; он не выказывает признаков острого расстройства. На приеме у врача он умоляет, чтобы его немедленно отпустили; если его отпустят, он время от времени будет заходить в клинику. Тем не менее он без всяких затруднений уходит обратно в свою палату и больше никогда не заговаривает о выписке. Вместо этого у него появляются другие планы. Он собирается поступить в Тюбингенский университет, чтобы там работать над диссертацией на степень доктора в области техники. «В ней я изложу план своей жизни. Я непременно стану доктором, если только нарочно не наделаю ошибок». Он хочет наняться в клинику на работу в качестве фотографа; он требует, чтобы ему предоставили несколько отдельных комнат; он хочет, чтобы за ним ухаживали по высшему разряду и т. п.; но он никогда не настаивает на своих требованиях. Он то и дело берется за все новые и новые занятия, но почти сразу же бросает их и забывает о них. Он пишет стихи, бесчисленные прошения, письма к власть имущим, к врачам, в другие больницы, к титулованным особам; кроме того, он пишет диссертацию: «Клозетная бумага: импровизированное сочинение Г. И. Нибера». Процитируем несколько отрывков из этого объемистого манускрипта: «Уже были написаны и напечатаны труды о бессмертии майского жука, об опасностях, связанных с огнестрельным оружием, и о спорности дарвиновской теории наследственности. Так почему же должно быть отказано в признании и вознаграждении работе о клозетной бумаге? Я полагаю, что цена в 30 марок не будет слишком высокой за целый том текста. Особое внимание будет обращено на общественный и политический аспекты этого предмета. Посему я включаю в свой труд статистическую таблицу, которая окажет неоценимую помощь политикам низшего звена и при обсуждении проблем национальной экономики» и т. д. Больной с бесконечным усердием рисует банковский чек со всеми обычными узорами и высылает его по адресу своей прежней лечебницы в уплату за ту еду, которой его там кормили: «Мне кажется, что сумма в 1000 марок достаточна в качестве платы за оказанный мне уход. включая сюда гонорар врачам». Он то и дело удивляет собеседников своеобычными фразами: «Психиатрия — это не что иное, как исследование права и его благотворного воздействия в применении к отдельным личностям…", «Я придерживаюсь мнения, что душевных болезней не бывает…", «Психиатрия должна подарить бытие тем, кто рожден для трудовой жизни». Возникает соблазн трактовать разговоры и поведение таких больных как издевательство над окружающими, но на самом деле ничего подобного нет и в помине. Именно так, без всяких серьезных усилий с их стороны, может десятилетиями влачиться в лечебницах их жизнь.

6. Социально обусловленное слабоумие. Врожденное слабоумие мы отличаем от слабоумия, приобретенного в результате болезненного процесса (включая в эту последнюю категорию также органическое и шизофреническое слабоумие). Эта дифференциация согласно этиологии коррелирует с различиями в психологических характеристиках. Совершенно иное происхождение имеет «слабоумие», находящее свое клиническое проявление не в силу врожденных причин или процессов, вызванных той или иной болезнью, а главным образом из-за ненормальности той среды, в которой живет пациент. Данный вид слабоумия обусловлен социально: «Плохое воспитание, недостаточное образование, отсутствие духовных и умственных устремлений, ограниченность интересов сугубо материальными проблемами, поддержкой чисто вегетативного аспекта „Я» — все эти обстоятельства могут приводить к сильно выраженной недостаточности знаний и суждений и к развитию крайне эгоцентричных и морально убогих установок» (Бонгеффер). С разнообразными типами такого слабоумия, причины которого кроются в условиях окружающей среды, мы сталкиваемся, имея дело с бродягами, проститутками, состоятельными рантье, которые ничего не делали и не переживали с детства, лицами, вынужденными подолгу жить в санаториях из-за различных хронических болезней, а также всякого рода пациентами стационарных психиатрических заведений.

7. Эмоциональная тупость и псевдодеменция Сложное слабоумие). Умственный дефект нередко ошибочно отождествляется с острыми состояниями и с изменениями, имеющими место при депрессии, гипома-нии и так называемой путанице в мыслях. Ее нетрудно бывает спутать также с недостаточностью эмоциональной реакции, «эмоциональной тупостью» (Юнг), проявляющейся не только при специальном психиатрическом исследовании, но и при обычном медицинском обследовании людей с соответствующими наклонностями, а также в иных ситуациях, когда на таких людей так или иначе оказывается эмоционально отрицательное воздействие. Наконец, мы можем принять за расстройство умственных способностей то, что в действительности является псевдодеменцией — состояние так называемого тюремного психоза; последнее. при незамутненном сознании, может длиться очень долго. Своим появлением оно бывает обязано реакции истерически предрасположенности на комплекс впечатлений, связанных с тюрьмой, и всегда завершается выздоровлением.