И ключевое слово в дефиниции «объект» — реальность; ключевое слово в дефиниции «предмет» — изучение.

Именно отсюда вытекает простая истина, что предмет — какая-то часть объекта. Следовательно, предмет всегда многоаспектен. Отсюда же вытекает другая, более сложная истина: объект и предмет исторического исследования имеют системный характер. И их всегда нужно рассматривать в диалектическом единстве.

А вот с утверждением Н.А. Мининкова о том, что дефиниции И.Д. Ковальченко нуждаются в некотором уточнении «в той части, которая касается соотношения между объектом и предметом исторического познания»[19], можно, конечно, спорить, но в конечном итоге, стоит согласиться. В них хорошо учитываются отличия между объектом и предметом исследования по объему охватываемого в них исторического материала, когда обращается внимание на то, что предмет — часть объекта, избранная исследователем для изучения.

В то же время, считает Н.А. Мининков, не в полной мере подчеркнута такая существенная сторона, как соотношение в них статического и динамического начал. «Если объект исследования может быть представлен в статическом виде, как таковой, то предмет — это обязательно динамика, которая выражается в его развитии и в его связях как внутри своего объекта, так и с другими объектами за изучаемый исторический период, и, по-видимому, в его исторических корнях и в его значении для будущего. Кроме того, предмет исследования представляет из себя, по существу, ту самую проблему, которая требует своего раскрытия»[20].

Действительно, объект исторического исследования и его предмет не появляются из ниоткуда. Общество выдвигает новые потребности к познанию прошлого, появляются и новые объекты его исторического исследования. Как тут не согласиться с Б.Г. Могильницким, афористично и тонко заметившего, что «предмет истории сам историчен, что и должно определять наш подход к его рассмотрению»[21].

Нельзя не отметить, что проблема соотношения объекта и предмета исторического познания претерпела своего рода эволюцию в историческом пространстве и во времени.

В эпоху Античности объектом исторических исследований становились государство, отдельные народы, крупные события (войны и сражения[22]) жизнеописания выдающихся людей[23]. Предмет исследования состоял в том, что автор показывал свой объект в действии[24]. Такое соответствие не случайно. Еще в 1931 г. в советской историографии отмечалось, что античные историки в признании политического характера своих сочинений «были совершенно откровенны»[25].

В Средневековье здесь все несколько усложнилось (если вести речь между тематикой исторических произведений, с одной стороны, и их объектом и предметом, с другой). В них могли провозглашаться в качестве их содержания история учреждений вроде государства и людей, например, князей, как это было в заголовке Повести временных лет: «Се повести временных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто въ Киеве нача первое княжити, и откуду Руская земля стала есть»[26].

Вроде бы в такой преамбуле просматривается и объект, и предмет исследования. Но здесь вступает в силу фактор ментальности Средневековья. А он не подразумевал для рефлексивных изысканий мыслителей рассмотрение роли человека и всего того, что им было создано (государство, например) в качестве самостоятельной. За всеми деяниями людей виделось осуществление планов потусторонних сил, Бога или дьявола[27].

При подобном понимании истории едва ли люди и все то, что с ними было связано, могли казаться достойными внимания. Поэтому в качестве объекта исследования средневекового историка выступало высшее начало, от которого зависел ход истории и судьбы людей, а предметом являлись замыслы этих сил в отношении рода человеческого, которые находили выражение в делах людей[28]. Не случайно в хрониках, летописях и других средневековых сочинениях по истории содержатся частые ссылки на волю Бога или козни сатаны как причины тех или иных событий[29].

Положение стало меняться в эпоху позднего Средневековья, когда по мере кризиса провиденциализма и распространения рационалистического мышления возрастало внимание к человеку, в результате чего человек и его действия стали постепенно выступать непосредственно в качестве объекта и предмета исторического повествования[30].

Рационалистические основы философии истории Нового времени окончательно закрепили те изменения в объекте и предмете историографии, которые происходили с позднего Средневековья. При этом в эпоху Просвещения стало возникать понимание ограниченности объекта и предмета исторического изучения и делаться попытки углубить и расширить его.

Уже Вольтера не удовлетворяло то, что в центре исторических трудов оказывались персонажи, наделенные властью, а не широкие массы населения. Но, заявляя о своем желании «писать историю людей»[31], он не смог решить этой задачи. В несравненно большей степени объектом и предметом его исследований становились царствующие особы и их деяния, такие, как Петр I, Карл XII, Людовик XIV, Людовик XV[32].

Однако здесь нельзя не отметить, что уже в XVIII в. делались отдельные и небезуспешные попытки расширить объект и предмет исторических трудов. Такую попытку предпринял В.Н. Татищев. Он по праву считается первым историком крепостного права в России, который анализируя объект и предмет своего исследования уделил внимание изучению юридических источников[33]. Подобные попытки предпринимали некоторые историки первой половины XIX в. Между тем, в целом, заметно расширить сферу исторических исследований долгое время не удавалось[34].

Следует подчеркнуть, что в рамках русской историографии либерального направления второй половины XIX – начала ХХ в. произошло расширение сферы исторических исследований. Позитивизм в качестве философской основы русской историографии либерального направления второй половины XIX – начала ХХ в. [35], признает многофакторность исторического процесса. Как следствие, в качестве объекта научного исторического познания появилась экономика и социальные отношения.