Однажды намело высокие сугробы снега

Однажды намело высокие сугробы снега. Против обыкновения, верхние створки ситоми утром не были подняты. В большой четырехугольной жаровне разожгли огонь, и придворные дамы во главе с самой императрицей уселись вокруг нее, оживленно беседуя.

— Скажи мне, Сёнагон, — спросила императрица, — каковы сегодня снега на вершине Сянлу?^[386]

Я велела открыть окно и сама высоко подняла плетеную занавеску.

Государыня улыбнулась.

— Но ведь и мы тоже хорошо знали эту китайскую поэму, — заговорили другие дамы, — и ее часто перелагали в японские стихи. Просто не сразу вспомнили:

Вижу, подняв занавеску,

Снег на вершине Сяшгу.

Да, вы, Сёнагон, достойны служить такой императрице, как наша!

278. Мальчики, которые помогают заклинателю демонов…

Мальчики, которые помогают заклинателю демонов, отлично знают свое дело.

Когда совершается обряд очищения, заклинатель читает молитвословия богам, а присутствующие благоговейно ему внимают.

Не успеет он сказать: «Побрызгайте вином или водой», — как мальчики проворно вскакивают с мест и выполняют все, что надо.

Ведь бывают же смышленые люди, кому и приказывать не надо. С каким удовольствием я наняла бы их к себе на службу!

279. Как-то раз в пору третьей луны…

Как-то раз в пору третьей луны я провела Дни удаления в доме одного своего знакомца. Это было скромное жилище в глухом месте. Сад не мог похвастаться красивыми деревьями. Одно из них называли ивой, но не было у этого дерева очарования настоящей ивы, листья торчали широкие, уродливые.

— Вряд ли это ива, — заметила я.

— Но право же, бывают такие, — уверяли меня. В ответ я сложила стихи:

Как дерзко, как широко

Ива размалевала

Тонкие брови свои,

В этом саду весна,

Боюсь, лицо потеряет.

В другой раз я снова отправилась провести Дни удаления в столь же скромном жилище.

Уже на второй день мне стало так тоскливо, что казалось, я и часа там не выдержу.

Вдруг — о счастье! — ко мне пришло письмо.

Госпожа сайсё красиво начертала на листке тонкой зеленой бумаги стихотворение, сложенное императрицей:

Как жить я могла, скажи,

Долгие, долгие годы,

Пока не узнала тебя?

Теперь я едва живу,

А мы лишь вчера расстались…

А внизу госпожа сайсё приписала:

«Каждый день разлуки с вами длится тысячу лет. Скорее, с первыми лучами рассвета, спешите к нам!»

Добрые слова госпожи сайсё доставили мне большую радость. Тем более не могло меня оставить равнодушной послание императрицы.

Я сочинила в ответ стихотворение:

Так, значит, печальна ты

В своих заоблачных высях?

Пойми же, с какою тоской

Гляжу я на день весенний

В убогом домишке моем!

А госпоже сайсё я написала:

«Боюсь, что этой же ночью^[387] меня постигнет судьба младшего военачальника: не доживу до утра».

Я вернулась во дворец на рассвете.

— Мне не очень понравилась в твоем вчерашнем стихотворении строка: «Пойми же, с какою тоской…» Все дамы тоже нашли ее неуместной, — сказала императрица.

Я сильно опечалилась, но, вероятно, государыня была права.

280. В двадцать четвертый день двенадцатой луны…

В двадцать четвертый день двенадцатой луны щедротами императрицы состоялось празднество Поминовения святых имен Будды.

Прослушав первую полуночную службу, когда сутры читал главный священник клира, некие бывшие там люди — и я вместе с ними — глубокой ночью поехали домой.

Несколько дней подряд шел сильный снег, но теперь он перестал. Подул порывистый ветер. Земля кое-где пестрела черными пятнами, но на кровлях снег повсюду лежал ровным белым слоем.

Даже самые жалкие хижины казались прекрасными под снежной пеленой. Они так сверкали в лучах предрассветного месяца, словно были крыты серебром вместо тростника. Повсюду виднелось такое множество сосулек, коротких и длинных, словно кто-то нарочно развесил их по краям крыш. Хрустальный водопад сосулек! Никаких слов не хватает, чтобы описать великолепие этой картины.

В нашем экипаже занавесок не было. Плетеные шторы, поднятые кверху, не мешали лучам луны свободно проникать в его глубину, и они озаряли многоцветный наряд сидевшей там дамы. На ней было семь или восемь одежд: бледно-пурпурных, белых, цвета алых лепестков сливы… Густой пурпур самой верхней одежды сверкал и переливался ярким глянцем в лунном свете.

А рядом с дамой сидел знатный вельможа в шароварах цвета спелого винограда, плотно затканных узором, одетый во множество белых одежд. Широкие разрезы его рукавов позволяли заметить еще и другие одежды, алые или цвета ярко-желтой керрии. Ослепительно-белый кафтан распахнут, завязки его распущены, сбегают с плеч, свешиваются из экипажа, а нижние одежды свободно выбиваются красивыми волнами. Он положил одну ногу в шелковой штанине на передний борт экипажа. Любой встречный путник, наверно, не мог не залюбоваться его изящной позой.

Дама, укрываясь от слишком яркого лунного света, скользнула было в самую глубину экипажа, но мужчина, к ее великому смущению, потянул ее туда, где она была открыта чужим взорам.

А он снова и снова повторял строку из китайской поэмы:

Холодом-холодом вея^[388],

Стелется тонкий ледок…

О, я готова была бы глядеть на них всю ночь! Как жаль, что ехать нам было недалеко.

281. Когда придворные дамы отпросятся в гости…

Когда придворные дамы отпросятся в гости и, собравшись большой компанией, начнут с похвалой говорить о своих господах или обсуждать последние дворцовые новости и происшествия в большом свете, с каким интересом и удовольствием слушает их хозяйка дома!

Я хотела бы жить в большом, красивом доме. Моя семья, разумеется, жила бы со мной, и я бы поселила в просторных покоях моих приятельниц придворных дам, с которыми я могла бы приятно беседовать. Мы собирались бы в свободное время, чтобы обсудить новое стихотворение или обменяться мнениями по поводу разных событий.

Если одна из нас получит письмо, мы прочтем его вместе и сочиним ответ.

А если даму посетит возлюбленный, он будет принят в нарядно украшенных покоях. В дождливую ночь я любезно попрошу его остаться.

Когда же настанет время провожать любую из моих подруг на службу во дворец, я позабочусь, чтобы все ее желания были исполнены… Но все это, знаю, только дерзкая мечта!