То, что приличествует дому

Галерея с крутыми поворотами.

Круглая соломенная подушка для сидения.

Передвижной церемониальный занавес на невысокой подставке.

Рослые девочки-служанки. Слуги с приглядной внешностью.

Помещение для телохранителей.

Небольшие подносы. Столики. Подносы средней величины.

Метлы.

Раздвижные перегородки на подставках.

Доска для кройки.

Красиво украшенный мешок для съестных припасов.

Зонтик.

Шкафчик с полками.

Подвесной металлический кувшинчик для нагревания вина. Сосуд, чтобы наливать вино в чарки.

229. Однажды по дороге я увидела…

Однажды по дороге я увидела, как слуга, приятный собой и стройный, торопливо шел с письмом, скатанным в трубку. Куда, хотелось бы мне узнать?

Другой раз я заметила, как мимо самых моих ворот спешат хорошенькие девочки-служанки. На них были старые платья, выцветшие и помятые, блестящие лакированные сандалии на высоких подставках, залепленных грязью.

Они несли какие-то вещи, завернутые в белую бумагу, и стопки тетрадей на подносах.

Что б это могло быть? Мне очень захотелось поглядеть. Но когда я окликнула девочек, они самым невежливым образом прошли мимо, не отвечая. Можно было легко вообразить себе, у какого хозяина они служили.

230. Самое возмутительное в моих глазах…

Самое возмутительное в моих глазах — явиться на праздник в обшарпанном, плохо убранном экипаже. Другое дело, если человек едет послушать святую проповедь с целью очиститься от грехов, — это похвальная скромность. Но даже и тогда слишком безобразный на вид экипаж производит дурное впечатление. А на празднике Камо это совсем непростительно. Невольно думается, нечего было и ездить, сидели бы дома.

И все же находятся люди, которые приезжают в экипаже без занавесок. Вместо них повешены рукава белых исподних одежд…

Бывало, сменишь к празднику занавески на новые, чтобы быть не хуже других. И вдруг видишь рядом великолепный экипаж! Становится так досадно!.. В самом деле, стоило ли приезжать?

Но гораздо более скверно на душе у того, кто явился в жалкой повозке.

Помню, однажды я выехала рано. Слуги мои очень торопились, чтобы захватить лучшее место. Пришлось долго ожидать в палящую жару. Я то садилась, то вставала, так мне было тяжело.

Вдруг вижу — по дороге от дворца Верховной жрицы^[336] скачут семь-восемь всадников: высшие придворные, чиновники службы двора, секретари разных ведомств… Значит, пир закончился, сейчас начнется шествие. Я взволновалась и обрадовалась.

Лучше всего поставить свой экипаж перед галереей знатных зрителей. Какой-нибудь сановник передаст приветствие через слугу. Зрители пошлют всадникам, едущим во главе шествия, рис, смоченный водой, а всадники остановят своих коней возле лестницы, ведущей на галерею. К сынкам влиятельных отцов поспешно сбегут вниз служители и возьмут коней под уздцы. И мне очень жаль других, менее знатных всадников, на кого никто не обращает внимания.

Когда мимо понесли священный паланкин с Верховной жрицей, слуги опустили на землю оглобли повозок, установленные на подставки, а когда паланкин проследовал дальше, оглобли снова подняли вверх.

Вдруг вижу, чьи-то слуги собираются поставить экипаж своего хозяина впереди моего. Весь вид был бы загорожен. Я строго запретила им делать это, но они только ответили:

— Почему это нельзя? — и наперекор мне продвинули экипаж вперед. Я устала спорить с ними и обратилась с жалобой прямо к их хозяину.

Тем временем экипажи сгрудились так, что свободного места не оставалось, но все время прибывали новые. Позади знатных господ ехали вереницей повозки с их свитой. Я недоумевала, куда же станут все эти экипажи, как вдруг скакавшие впереди верховые быстро спешились и начали отодвигать назад чужие повозки, расчищая место для своих господ и даже для их овиты. Это было внушительное зрелище, но я от души пожалела тех людей, которых так бесцеремонно прогнали! Они принуждены были впрячь быков в свои убогие повозки и с грохотом трогаться дальше в поисках пристанища. Разумеется, с хозяевами блистающих роскошью экипажей не посмели бы поступать так жестоко.

Заметила я и повозки грубого деревенского пошиба. Люди, сидевшие в них, непрерывно подзывали к себе слуг самого простецкого вида и сыпали приказаниями.

231. «В женских покоях нынче ночью…»

«В женских покоях нынче ночью побывал кто-то чужой. Он ушел на рассвете под большим зонтом», прошел слух во дворце.

Прислушавшись, я поняла, что говорят о моем госте.

Он, правда, был человек низкого ранга, но вполне благопристойный, не из тех, кто вызывает лишние толки.

«Что за сплетня?» — удивилась я.

Вдруг мне принесли письмо от государыни.

«Отвечай незамедлительно», — передали мне ее приказ. Я развернула письмо. На листке бумаги был нарисован большой зонтик, человека под ним не видно, только изображена рука, придерживающая зонт.

А внизу приписано:

С той ранней зари,

Когда осветилась вершина

На Горе^[337]…

Императрица неизменно проявляла большое внимание ко всему, что до нас касалось. Вот почему мне не хотелось, чтобы некрасивая сплетня дошла до ее слуха. Все это и позабавило меня, и огорчило.

Я нарисовала на другом листке бумаги струи сильного дождя, а внизу добавила заключительную строфу к стихотворению, начатому императрицей:

«Забрызгано имя мое,

Хоть ни капли дождя не упало…

А вся причина в том, что сплетня сильно подмочена».

Государыня с веселым смехом рассказала всю эту историю старшей фрейлине Укон.

232. Однажды, когда императрица временно поселилась^[338] во дворце на Третьем проспекте…

Однажды, когда императрица временно поселилась во дворце на Третьем проспекте, служба двора прислала паланкин с охапками аира для праздника пятой луны и целебными шарами — кусудама.

Молодые фрейлины и госпожа Микусигэдоно тоже приготовили целебные шары и прикрепили их к одеждам императорских детей — принцессы и принца.

Очень нарядные кусудама были присланы из других дворцов.

Кто-то принес аодза̀си — лепешку, приготовленную из зеленой пшеницы. Я расстелила листок зеленой бумаги на красивой крышке от тушечницы и, положив лепешку на этот поднос, поднесла ее императрице со словами:

— Вот, подаю «через плетень»^[339].

Императрица оторвала уголок листка и написала на нем прекрасное стихотворение:

Вижу, люди кругом

Ловят бабочек, собирают цветы

В этот праздничный день.

Лишь тебе одной дано угадать,

Что таится глубоко в сердце моем.

233. Кормилица императрицы, госпожа Таю̀-но мёбу^[340]…

Кормилица императрицы, госпожа Таю-но мёбу, собиралась уехать в страну Хю̀га, что значит «Обращенная к солнцу». Государыня подарила ей веер. На одной стороне веера было нарисовано много домов сельской знати, озаренных ярким сиянием солнца. На другой — столичные дворцы в дождливый день.

Императрица собственной рукой начертала на веере:

В той далекой стране,

Где багрянцем пылает солнце,

Обо мне не забудь.

Здесь в столице, где нет тебя,

Льется долгий дождь, не стихая…

Стихотворение полно глубокого чувства. Не понимаю, как можно покинуть такую добрую госпожу! Уехать от нее так далеко!

234. Когда я затворилась для поста и молитвы в храме Киёмидзу…

Когда я затворилась для поста и молитвы в храме Киёмидзу, государыня послала ко мне особого гонца с письмом.

На китайской бумаге китайскими знаками была написана японская песня:

Возле дальних гор

Колокол вечерний звонит.

Слушай каждый удар.

Ты поймешь, как сильна любовь:

Это сердце бьется мое.

Внизу было написано: «Какое долгое отсутствие!»

Я забыла взять с собой в дорогу подходящую к случаю бумагу и написала ответ на пурпурном лепестке самодельного лотоса.

235. Почтовые станции^[341]

Почтовые станции: Насива̀ра — «Роща диких груш», Мотидзукѝ — «Полная луна».

Я слышала, что в стародавние времена на «Горной станции» Яма̀-но мумая̀^[342] происходило много необычайных событий. Необычайное случалось и после. И если собрать все воедино, получится совсем необычайно!

236. Святилища богов^[343]

Святилища Фу̀ру, Икута̀, «Храм на пути странствия». Святилище Хана̀фути — «Цветочная заводь». В Храме криптомерии^[344] древо это служит знамением того, что молитвы там возымеют силу.

Бог Кот̀о-но мама̀^[345] («Сбудется по твоему слову») исполняет в точности все, о чем его просят. Но ведь говорит старая песня:

О, этот храм святой,

Где я молился так неосторожно,

На пагубу себе…

Грустно, как подумаешь.

237. Светлый бог Аридо̀си^[346]

Светлый бог Аридоси. Это мимо храма бога Аридоси ехал верхом поэт Цура̀юки^[347], когда его конь вдруг заболел. Люди сказали, что разгневанный бог поразил коня недугом. Тогда Цураюки посвятил богу стихотворение, и он, умилостивленный, даровал коню исцеление. Замечательное событие!

Существует рассказ о том, как возникло имя Аридоси — «Муравьиный ход». Хотела бы я знать, все ли вправду так случилось?

Говорят, в старину жил один микадо, который любил лишь молодых людей и приказал предавать смерти всех, кому исполнится сорок лет. А потому престарелые люди бежали и скрылись в глубине страны. В столице нельзя было увидеть ни одного старого лица. Но жил там один военачальник в чине тюдзё, человек умный и в большой милости у государя. Оба его родителя уже почти достигли семидесятилетия. Ведь даже сорокалетние подверглись преследованию, что же грозит таким старцам, как они? Они были в тревоге и страхе. Но велика была сыновняя любовь в сердце тюдзё! Он не решился отправить родителей в такую даль, где не смог бы видеться с ними каждый день, но втайне вырыл большой погреб под домом, устроил в нем удобные покои и спрятал там стариков. Теперь тюдзё мог навещать их как угодно часто. Властям же и всем прочим он сообщил, что родители его куда-то бесследно скрылись.

Но зачем, спрашивается, микадо был так суров? Он ведь мог оставить в покое людей, которые сидели дома и не показывались ему на глаза. То был жестокий век!

Надо полагать, отец юноши был очень знатной персоной, раз сын его носил звание тюдзё. Старик этот был человеком мудрым и сведущим во всех делах. Он дал сыну прекрасное воспитание. Несмотря на свои молодые годы, тюдзё высоко стоял в общем мнении, и государь любил его.

В то время китайский император собирался захватить нашу страну, победив микадо хитрым обманом, а для этого он строил всяческие уловки. К примеру, задавал трудные задачи, испытуя мудрость японского государя.

Однажды он прислал блестящий, прекрасно отполированный брусок дерева в два сяку длиной и задал вопрос: «Где у него верхушка, а где основание?» Казалось бы, невозможно ответить на это.

Микадо был в таком горе и смятении, что тюдзё пожалел его и пошел к отцу рассказать о случившейся беде.

— О, это дело немудреное! — сказал старик. — Ступайте к быстрому потоку и, держа брусок отвесно, бросьте его поперек течения. Он повернется сам собой. Тогда выньте его и на переднем его конце напишите: «Вершина».

Тюдзё пошел во дворец и сказал: «Попробуем то-то и то-то», — с таким видом, будто сам все придумал.

Потом он отправился с толпой людей к реке, кинул брусок в воду и, вытащив его, сделал пометку. В самом деле, оказалось, что помета сделана верно.

Много времени не прошло, китайский император прислал двух змей одной и той же длины и во всем похожих друг на друга.

«У кого из них мужское естество, а у кого женское?» — повелел он спросить у японского государя. И опять никто не мог догадаться. Тюдзё вновь пошел за советом к своему отцу.

— Положите обе змеи рядом, — сказал отец, и поднесите к их хвостам тонкий прямой прутик. И вы тогда сможете отличить женскую особь, она не шевельнет хвостом.

Так и поступили. В самом деле, одна змея шевельнула хвостом, а другая осталась неподвижной.

Тюдзё пометил змей и отослал их китайскому императору.

Спустя некоторое время китайский император прислал драгоценный камень с семью витками, сквозь которые спиралью кружил узкий ход. И вели в него два крохотных отверстия, просверленные на разных сторонах камня.

«Проденьте нить сквозь камень, — написал китайский император. — В моей стране это умеет сделать любой».

Многие люди, во главе с самыми знатными, пытались решить задачу и так и этак, но напрасно!

«Нет, тут бессилен самый искусный мастер!» решили они.

Тюдзё снова поспешил к своему отцу и попросил у него совета.

— Поймайте двух крупных муравьев, — сказал старик, — Обвяжите каждого муравья тонкой нитью там, где у него перехват, а к этой нитке прикрепите другую, чуть потолще. Смажьте камень медом вокруг одного отверстия и дайте муравьям вползти в другое.

Тюдзё сообщил государю, что надлежит делать.

Как только муравьи почуяли запах меда, они устремились в глубину камня и быстро вышли с другой стороны.

Нанизанный на нити камень был отослан обратно.

— Японцы опять показали, что они умный народ! — воскликнул китайский император и больше не беспокоил микадо трудными задачами.

Микадо изумился мудрости молодого тюдзё и сказал ему:

— Проси у меня любой награды. В какой сан тебя возвести, какую должность дать тебе?

— Не нужно мне почетной должности, не надо высокого сана, — ответил тюдзё. — Но взамен дозволь отыскать моих старых родителей, скрывшихся неизвестно где, и разреши им отныне проживать в столице.

— Дело нетрудное! — ответил микадо и отменил свой указ.

Все старики возрадовались при этой желанной вести. Тюдзё получил высокий придворный сан и должность министра. И даже, слышала я, впоследствии стал божеством.

Говорят, бог этот появился однажды у изголовья одного паломника, посетившего его храм, и прочел следующее стихотворение:

Камень в семь витков

Муравьи нанизали на нить…

Кто не слышал о том?

«Муравьиный ход» — Аридоси

С той поры именуют меня.

Так мне люди рассказывали.

238. Малый дворец на Первом проспекте^[348]…

Малый дворец на Первом проспекте ныне стал императорской резиденцией. Государь изволит пребывать в главном здании, а государыня — в Северном павильоне.

С запада и востока к Северному павильону ведут галереи. По ним государь изволит проходить в покои супруги, а государыня навещает императора в его апартаментах.

Перед главным зданием находится внутренний двор, очень красивый на вид. Он засажен деревьями и обнесен плетеной оградой.

В двадцатый день второй луны, когда ясно и спокойно светило весеннее солнце, государь стал играть на флейте в открытых покоях, что примыкают к западной галерее. Военный министр Такато̀^[349] был его учителем в этом искусстве. Две флейты, согласно сливая свои голоса, исполняли мелодию из священной мистерии «Сосны Такаса̀го»^[350]. Словами не выразить, до чего хорошо!

Такато делал государю разные наставления насчет того, как должно играть на флейте, и это тоже было замечательно.

Придворные дамы собрались позади бамбуковой шторы поглядеть на них и совсем не досадовали, что поучительные речи мешают слушать музыку.

Сукэта̀да — младший секретарь службы столярных работ — получил должность куродо.

Человек он грубоватый и бесцеремонный. Придворные сановники и дамы дали ему прозвище «Господин Режу-напрямик» и сложили песеику:

Он мужлан, он грубиян,

Родом из страны Ова̀ри,^[351]

Угодил в свою семью…

Он ведь по материнской линии внук некоего Канато̀ки из провинции Овари.

Один раз император стал насвистывать на флейте мотив этой песенки. Бывший возле него Такато воскликнул:

— Государь, играйте громче, иначе Сукэтада не услышит!

Но император продолжал играть очень тихо, только для себя.

Другой раз он пришел из своего дворца в Северный павильон и сказал:

— Сукэтады здесь нет. Тогда я сыграю эту песенку…

Какая несравненная доброта!

239. Бывает, что люди меняются так…

Бывает, что люди меняются так, словно они вновь родились в образе небожителей.

Придворная дама невысокого ранга вдруг назначена кормилицей наследного принца.

Она уже не заботится о церемониальном костюме. Ни китайской накидки не наденет, ни даже шлейфа… Какое там, в самом простом платье уляжется возле своего воспитанника, днюет и ночует в его опочивальне.

Другие фрейлины у нее на побегушках. То иди в ее комнату с каким-нибудь наказом, то отнеси письмо… Всего и не перечислить!

Когда простой придворный служитель получает звание куродо, он сразу возомнит себя важной персоной. Да можно ли подумать, что это тот самый человек, который совсем недавно, в прошлом «месяце инея»^[352], нес японскую цитру в торжественном шествии по случаю праздника Камо? Теперь он неузнаваем! Посмотрите, как гордо выступает в компании молодых людей из самых знатных семейств! Невольно спросишь себя: «Откуда взялся этот юный вельможа?»

То же самое, наверно, происходит, когда чиновники из других ведомств назначены на должность куродо, но я их просто не знаю, и потому перемена в моих глазах не столь разительна.

240. Однажды утром, когда на землю лег высокими холмами снег…

Однажды утром, когда на землю лег высокими холмами снег и все еще продолжал падать, я увидела несколько молодых придворных пятого и четвертого рангов, с юными свежими лицами. Церемониальные верхние одежды прекрасных цветов, которые они надели поверх наряда ночной стражи, были высоко подоткнуты и заметно смяты там, где их раньше перетягивали кожаные пояса. Пурпур шаровар, казалось, еще более насытился цветом, еще ярче заиграл на фоне чистого снега.

Бросались в глаза щеголеватые нижние одежды, алые или, уж на худой конец, ослепительно-желтые, как горная роза-керрия.

Молодые люди прикрывались зонтами, но сбоку налетал сильный ветер, осыпая их снегом, и они шли, наклонясь вперед. Не только глубокие башмаки и полубашмаки, но даже ноговицы на них побелели от снега…

Великолепная картина!

241. Однажды утром дверь, ведущая в длинную наружную галерею…

Однажды утром дверь, ведущая в длинную наружную галерею, была открыта очень рано. Я увидела, как придворные сановники толпой идут в северную караульню по переходу «Верховая тропа»^[353], примыкающему к Покоям для высочайшего омовения.

На придворных были выцветшие кафтаны, а шаровары до того распустились по швам, что оттуда лезли нижние одежды и их приходилось все время заправлять обратно.

Когда эти вельможи проходили мимо открытой двери, то пригнули вниз длинные крылышки своих шапок и прикрыли ими лица.

То, что падает с неба

Снег. Град. Ледяной дождь очень неприятен, но невольно залюбуешься, если он смешан с белым-белым снегом.

243. Как хорош снег…

Как хорош снег на кровлях, покрытых корой кипариса.

А еще он хорош, когда чуть-чуть подтает или выпадет легкой порошей и останется только в щелях между черепицами, скрадывая углы черепиц, так что они кажутся круглыми.

Есть приятность в осеннем дожде и граде, если они стучат по дощатой крыше.

Утренний иней — на темных досках крыши. И в саду!

Солнце

Солнце всего прекрасней на закате. Его гаснущий свет еще озаряет алым блеском зубцы гор, а по небу тянутся облака, чуть подцвеченные желтым сиянием. Какая грустная красота!

Луна

Всего лучше предрассветный месяц, когда его тонкий серп выплывает из-за восточных гор, прекрасный и печальный.

Звезды

«Шестизвездие»^[354]. Звезда Пастух^[355]. Вечерняя звезда. Падучие звезды^[356], что навещают нас по ночам, довольно любопытны. Но лучше бы у них не было такого длинного хвоста!

Облака

Я люблю белые облака, и пурпурные, и черные… И дождевые тучи тоже, когда они летят по ветру.

Люблю смотреть, как на рассвете темные облака понемногу тают и становятся все светлее.

Кажется, в какой-то китайской поэме сказано о них: «Цвет, исчезающий на заре^[357]…»

До чего красиво, когда тонкое сквозистое облако проплывает мимо ослепительно сияющей луны!

То, что родит сумятицу

Искры.

Вороны суматошно клюют на дощатой крыше приношение богам, рассыпанное там монахами перед утренней трапезой.

Большое стечение паломников в храм Киёмидзу в восемнадцатый день каждой луны.

Гость внезапно прибывает в дом, когда сумерки уже спустились, а огни еще не зажжены. Все приходят в волнение… Но воцаряется еще бо̀льшая сумятица, если это прибыл хозяин дома из далекого путешествия.

По соседству возник пожар… Правда, у нас не загорелось!

То, что выглядит грубо

Высокая прическа простых служанок.

Изнанка кожаного пояса, украшенного рисунками в китайском духе.

Манеры Святого мудреца.