Проблемы фольклорных жанров

Б.Н. Путилов

Стоит заметить, что использование литературоведческого (общеэстетического) термина "жанр" для целей теории фольклора было не очень удачным, поскольку повело за собою множество чистых литературоведческих п нятий, традиций, предрассудков. От этого груза мы до сих пор не можем освободиться. Однако же отступать и искать новый термин поздно. Более продуктивным будет стремление провести водораздел между жанрами фольклорными и жанрами литературными. Он создается самой природой явлений, условиями, определявшими возникновение и становление фольклорных микросистем, обстоятельствами их живого функционирования, в конечном счете - спецификой текстообразования в фольклоре, которое происходит принципиа ьно по-иному, нежели в литературе, где личное авторство и сочинительство как более или менее однократный, завершенный акт определяют характер текстов. Разумеется, неверно было бы исключать наличие переклички между категорией жанра в фольклоре и ли ературе, в известной степени обусловленной вербальной природой обоих типов творчества, но также и исторической зависимостью литературного процесса (в том числе и жанрообразования) от фольклорных начал, а на поздних этапах - и обратным влиянием лит ратуры на отдельные участки фольклорного процесса. За вычетом этих обстоятельств реальность истории фольклорной культуры позволяет рассматривать проблемы фольклорных жанров без какой-либо оглядки на литературу и ее теорию.

Понятие жанра в фольклористике употребляется в двух значениях: 1) как совокупность произведений/текстов, характеризуемых общностью художественного содержания, поэтической системы, функций, особенностей исполнения, связей с вневербальными художественными формами (музыкой, танцем, театром); 2) как исторически сложившаяся и реализуемая в конкретных произведениях, в совокупности произведений (но могущая быть сформулированной в виде ряда универсал й) система содержательных, собственно поэтических, функциональных и исполнительских принципов, норм, стереотипов, за которыми стоят выработанные коллективным опытом представления, отношения, связи с теми или иными сферами действительности, соци льными институтами, бытом и т. д.

С первым значением соотносится фонд реальных текстов, общность которых устанавливается исследователем, но чаще всего осознается и фольклорной средой, подтверждается чисто эмпирически и в конечном счете проявляется вполне объективно. Один из внешних (не всегда имеющих место) показателей такой общности - название, под которое подводятся тексты разного содержания (в русском фольклоре - "старина", "причеть", "заговор" и т. п.). Народная жанров я терминология и классификация - особая тема.

Признаки, по которым происходит объединение текстов под

единую жанровую шапку, чаще всего неоднородны и не всегда четко формулируемы. Одни из них лежат на поверхности: иногда это указание на очевидную функцию (колыбельные, считалки), иногда - на наиболее яркую особенность ("плач" или "голошение"), иногда - на ведущую содержательную направленность ("историческая песня"). Эти поверхностные указатели служат лишь первичным ориентиром. Для фольклорной среды или рядового наблюдателя со стороны их вполне достаточно, чтобы воспринимать тексты на их языке. Но исследователю их совершенно недостаточно, он обязан проникнуть в глубь проблемы и выявить весь комплекс объединяющих признаков. Л. Хонко предлагает в качестве основных жанровых критериев сод ржание, форму, стиль, структуру, функции, частотность, распространенность, возраст, происхождение. По этому поводу В. Н. Топоров замечает: "Создается впечатление, что поиски максимального количества жанрово-разделительных критериев в границах данной традиции часто ведет к излишествам, скрывающим структурные особенности жанра и иерархию критериев". Он подчеркивает необходимость выделения действительно релевантных качеств, отличающих жанры [327, р. 692].

Действительно, можно говорить о компонентах жанрово определяющих и жанрово сопутствующих. К тому же весь набор жанровых признаков - это, так сказать, сфера жанровой теории. В конкретных текстах какие-то признаки могут не просматриваться либо находиться на периферии; более того - могут проявлять себя признаки, для данной микросистемы не вполне характерные. Другими словами, анализ выявляет наличие системы, стоящей над текстами, которые выступают как частное (неполное) их выражение. Отношения между системой и текстами могут быть уподоблены отношениям между языком (lаnguа) и речью (раrоlе). Система как жанр обладает своей грамматикой, семантикой, лексикой, кодом, набором правил и норм - все это реализуется в текстах. Мы вправе сказать, что категория жанра как системы - это ученая конструкция или, как резковато выразился И.И. Земцовский, "несуществующая условность, фикция или археологический мертвый экспонат" [86, с. 63]. Однако ж грамматика жанра или его код - отнюдь не фикция, поскольку в соответствии с ними текст создается и что-то значит и поскольку, опираясь на их знание, мы читаем тексты и даже можем предполагать существование текстов определенного вида. Земцовский подчеркивает в категории жанра его генеративное начало, проявляющееся через действие в творческой практике "некоего множества моделей данного жанра". "Порождающая модель каждого жанра (автор считает ее "единственной реальностью жанра". - Б. П.) “работает” в сознании певцов не в одном абстрактном виде, а в виде множества разнотипных “ипостасей”" [там же, с. 63]. С этим нельзя не согласиться: по одной "модели вообще" текст создать невозможно, но все дело в том, что "модель вообще" в виде абора жанровых универсалий несомненно существует и в любом тексте мы обнаружим действие

не только "ипостаси", но и общих законов и универсалий жанра. В первом случае составляющие модели функционируют как способ воссоздания текста, во втором перед нами открываются глубинные связи текста с генеральной семантикой и структурой жанра. Владея знанием этих последних, мы осуществляем прочтение текста на уровнях, которые ни фольклорной среде, ни "просто" читателю недоступны. Но знание жанра как системы принципов, а не просто совокупности текстов имеет определяющее значение для постановки и возможного решения генетических проблем. История фольклора - это единая история текстов и находящейся над нею жанровой системы. Для фольклористики очень важно исследовать, как, на каких основах, из каких корней вырастал жанр, как складывались его принципы, как развивалась система и к чему она пришла. И хотя основной материал исследователю дадут тексты, результатом должна явиться история не текстов, а жанра. И, как показали историко-генетические работы, посвященные сказке и героическому эпосу, история эта предстает перед нами отнюдь не как фикция, но как реальность. Эти же работы подвели науку к осознанию проблемы жанра как феномена наднационального. Очевидно, что фольклорная культура любого этноса знает жанры, лишь ей присущие, либо жанры ограниченного распространения. Но наряду с ними существуют жанры, известные множеству фольклорных культур. Национальные жанровые системы выступают вариациями общемировых систем, которые об адают наднациональными признаками. Как показали исследования, между национальными системами существуют отношения не только вариационности, но и типологической преемственности, и они для решения генетических проблем и задач реконструкции предшествующих состояний жанра имеют особенное значение. В.Я. Пропп, установив бесспорную преемственную связь русских былин с эпическими сказаниями народов Сибири, не только представил вероятные архаические основы русского эпоса, но и объяснил многое в его известном науке состоянии. Вся эта работа базировалась не просто на сопоставлении текстов, но на анализе жанровой их природы [162]. Можно сказать, что попытки прочитать любые тексты фольклора, оставляя без внимания жанровую их принадлежность, более того - жанровую систему с ее законами, кодом и историей, всегда обречены на неудачу.

Отсюда следует, что реконструкция систем жанров национального фольклора на синхронном уровне, выявление наибольшего числа релевантных признаков в самых разных формах, обязательное внесение в эту реконструкцию диахронного начала с подключением аналогичных иноэтнических систем, попытки проследить истоки и генезис архетипа отдельных систем - все это генеральные задачи науки. Они особенно значимы в силу того, что высокая теория здесь прямо смыкается с практикой - необходимостью адекватно прочитать тексты.

Затронутый выше вопрос о признаках, составляющих основу жанров как систем, труден, в частности, потому, что сами системы

выглядят очень разными, трудно сопоставимыми между собою, словно бы созданными каждая по своим принципам. Поиски единых критериев ведутся давно, и при всей разноголосице мнений общей кажется ориентация на та ие генерализирующие моменты, как содержание (т. е. основная содержательная направленность, доминанта, а вместе с нею определенный угол зрения, отношение к действительности, к внежанровому миру), поэтика/структура, бытовое назначение (функциональные связи), формы исполнения, музыкальный строй (для части жанров) и связи с другими видами искусства. Автору настоящей книги ближе всего позиции Проппа. На первое место он ставит поэтику, понимая под нею, разумеется, не набор художественных особенностей, но нечто более глубокое, связанное с органической структурой [163, с. 36].

Применение признанных значимыми критериев к реальному материалу позволяет науке упорядочить наши знания о жанровом составе фольклора, составить картину жанрового фонда, осуществить жанровую классификацию. Но жанр как эстетическая и историческая категория - со своим прошлым и настоящим, со своей семантикой и местом в культуре, со своим набором текстов и т. д. - может открыться не в результате такой работы, а в итоге специальных исследований всей совокупности или ведущих признаков, характеризующих данную систему. В. Я. Пропп положил в основу исследования волшебных сказок их морфологию и установил, что "единство структуры соответствует единству всей поэтики волшебной сказки и единству выраженного в ней мира идей, эмоций, образов героев и языковых средств" [там же, с. 47]. Эти слова стоит расценить как исключительно плодотворное методологическое положение, завещанное нам великим ученым для дальнейшего приложения его к богатейшему разнообразию фольклорных жанров. В конечном счете категория жанра нужна нам не для упорядочения материала и внешней его характеристики, а для проникновения в "мир идей, эмоций, образов", созданных в рамках данной жанровой системы. Предварительная классификация, при которой моменты внешние, отчасти визуальные, на первых порах преобладают, полезна как подступ, как необходимый трамплин для исследователя. Важно поэтому найти верное направление в классификации, в частности не бояться дробления материала на небольшие группы. Как заметил Пропп, "в фольклористике господствует какой-то страх перед дробными категориями... необходимость подчинения или соподчинения просто не осознается" [там же, с. 40]. Многоступенчатые еления, возможно, и не так уж нужные для прагматических классификаторских целей, оказываются крайне необходимыми, поскольку они отражают реальность процессов жанрообразования и жанроизменения. Науке безразлично число выделяемых жанров и жанровых разновидностей в данной культуре - важно, чтобы были выделены по возможности все и чтобы все они были должным образом описаны и включены в историческую картину.

И. И. Земцовский, признавая правомочность жанрового членения фольклора "в разумных пределах", настаивает на признании его условным, "заведомо обобщенным", "вторичным". Главный его недостаток - тот, что оно "по сути наддиалектное", а это значит, что оно остается "работающим" в науке и оказывается не существующим "в самом творчестве". Поэтому много плодотворнее представляется обращение к тем живым жанровым образованиям, которые движут "изнутри сам фольклор", т. е. которые обращаются на уровне местных традиций. В то время как в ученой классификации, например, известен жанр веснянки ("по сути книжный и псевдообщерусский жанр"), в реальности русского фольклора выступают "два разных жанра - конкретная смоленская веснянка-закличка (типа "Весна, весна!") и рязанская веснянка-закличка (типа "Лето, лето!")" [86, с. 64].

Здесь поднят важнейший вопрос - о соотношении диалектных/региональных форм как реально живущих в традиции с обобщениями жанровых признаков, принадлежащих так или иначе всей совокупности известного н уке материала. Очевидно, что региональные/локальные различия могут распространяться не просто на содержательные и структурные частности, но и на типологию, на существенные черты жанровых систем и их разновидностей. Но такое размежевание - вплоть до права региона на "свой" жанр - происходит не всегда. Так, есть основание говорить о двух жанрах былин - "старин": классическом и казачьем. Но вряд ли региональная дифференциация классического былинного эпоса на севернорусскую и, скажем, сибирскую носит одновременно и жанровый характер - скорее, речь должна идти о внутрижанровых различиях и специфических чертах. Тем более это справедливо для северно-русской традиции, легко поддающейся на дифференциацию по очагам (прионежскому, печорскому, мезенскому и т. д.). Скорее всего, в аналогичном положении находится и региональная/локальная специфика сказок, несказочной прозы, загадок и др. Наблюдения Земцовского справедливы для обрядового фольклора, и это, конечно, неслучайно, жанровая дробность по региональному/локальному признакам связана с самой природой его. Вполне возможно, что проблема дробности, связанной с региональностью, значительно более актуальна для этномузыкологии.

При всем том внимание к "диалектным" жанровым формам и разновидностям глубоко обосновано и сюда должны быть устремлены поиски и полевых исследователей, и кабинетных аналитиков. Вряд, ли, однако, есть необходимость противопоставлять "диалектные" формы как живые обобщенным, или условным, существующим лишь в представлениях ученых. "Диалектную" форму законно рассматривать как своеобразную вариацию некоей общей модели. Продолжая мысль Земцовского, кажем так: "диалектные" жанровые формы соответствуют "диалектным" же моделям, но наличие совокупности этих моделей дает нам право говорить и о существовании

объединяющих их, генерализирующих "наддиалектных" признаков, которые формируют категорию жанра как "наддиалектного" или "междиалектного" явления фольклора. Вполне законно в ряде случаев рассматривать регио альные/локальные формы как разновидности одного жанра и утверждать, что собственно жанр существует в культурной традиции в совокупности своих разновидностей. И, вероятно, справедливо будет заметить, что для разработки историко-генетических проб ем, для постижения структурных, поэтических, содержательных аспектов материала необходимо единство анализа "диалектных" и "наддиалектных" форм.

В свете всего сказанного проясняется и значение другого направления жанровой классификации - по вертикали, требующего установления иерархических отношений и группировки материала.

Попытки перенесения (прямого либо с различными уточнениями) литературоведческого деления на роды и виды в сферу фольклора себя явно не оправдывают. Причина тому - специфика вербального фольклора, который во-первых, никогда несводим лишь к слову и, во-вторых, само слово организует и трактует по-своему. Понятия "эпос", "лирика", "драма" как родовые рассыпаются тотчас, как только они прикладываются к материалу, если, конечно, понимать под материалом не перенесение его в книгу без всяких объяснений, а то реальное, что кроется за книгой. Родовые категории, с одной стороны, никак не покрывают весь массив фактов, а с другой - мало значат, внешне совпадая с фактами. В литературоведческие родовые категории не заложены критерии, которые оказываются для фольклора определяющими, либо эти критерии в литературе находятся далеко на периферии. Так, для обрядовой поэзии лирическое начало, конечно, достаточно сильно (хотя оно имеет мало общего с литературными понятиями о лирике), но равноправным образом ее определяет принадлежность к обряду, включенность в обряд: это ее доминанта, никак не позволяющая зачислять ее просто в род лирики. Иначе мы уводим явление поэзии (не говоря уже о явлении культуры) в сторону от той стихии, в которой оно рождено и которой полностью принадлежит.

На место понятия рода как наиболее общего разряда классификации более оправданно поставить понятие "область", предложенное В. Я. Проппом. Правда, ученый делал некоторую уступку литературоведческой традиц и, когда предлагал выделить "область повествовательной поэзии": здесь нетрудно усмотреть след знакомого нам эпического рода [163, с. 46]. На наш взгляд, категория области - чисто фольклорное понятие, определяемое закономерностями и спецификой жизни фольклора, а не его книжными трансформациями. С этой точки зрения естественным представляется выделение областей соответственно определяющей форме функционирования, которая обусловливает самое существенное в характере жанров, в их структуре и поэтике, в их сюжетном фонде. В порядке рабочей гипотезы предлагаются следующие области.

1. Внеобрядовая проза. Основных объединяющих жанры признаков два - установка на рассказывание и невключенность в обрядовую жизнь. Рассказывание вне обряда - это специфический, организованный целой сист мой правил, этикета, запретов культурный феномен. Здесь стоит оговориться: для архаических культур рассказывание существует как во внеобрядовых, так и в обрядовых формах. Различия стираются с ходом истории, и постепенно господствующим оказывается е связанное с обрядом рассказывание. Впрочем, следы архаики дают себя знать и на поздних стадиях (ограничения в рассказывании отдельных видов по времени или обстоятельствам, приписывание некоторым рассказам роли, выходящей за пределы обычной прозы и др.). Примеры такого рода знает и традиционный русский фольклор.

2. Внеобрядовая песенная поэзия. Определяющими являются установка на песенное, пропеваемое начало как оппозиция рассказыванию и отсутствие прямых связей с обрядом.

3. Фольклор непосредственно ритуализированных форм (обрядовый, игровой, фольклор магических действий). Разница между поэтическими (песенными или стихотворными) и прозаическими формами здесь не столь важна, ни постоянно перемежаются, соседствуют, различаясь, скорее, по конкретным функциям.

4. Собственно драматические, не входящие в обряд формы.

5. Фольклор речевых ситуаций. Так называемые малые формы, жизнь которых связана не с исполнением в обычном смысле, но с реализацией в процессе речевых контактов.

Эти пять областей почти полностью охватывают массив русского фольклора, хотя надо прямо сказать, что стихия его не поддается полной и строгой систематизации. Для других этнических традиций выделение областей будет, возможно, несколько иным, но принцип выделения приложим, полагаем, к любой традиции. <…>