XII — Какой звук издает камень 1 страница

Content REMOVED

//////////////////////////////

 

Дорогой Дневник,

Что важнее всего для нас, когда наши дни подходят к концу? Должно ли нам иметь возможность помнить все, что случилось в нашей жизни, или должно нам постараться, чтобы другие пони служили носителями наших наследий? Какой из этих двух исходов делает нас более… постоянными или, хотя бы, позволяет нам считать себя постоянными? Важно ли нам быть кем-то, пусть даже жертвуя возможностью чувствовать то, что это значит — быть кем-то?

Музыка — это капсула времени, бестелесный сосуд, хранящий равно как нашу сущность, так и нашу эмоцию. Сообщение, что подтверждает наше существование, вне зависимости от того, сколь гармоничной рамкой оно оплетено, всегда обречено потерять в итоге элемент собственной целостности. Уши одного пони, в конце концов, всегда отличны от ушей другого.

Что, впрочем, имеет значение, так это то, что мы прикладываем усилия. Мы должны пытаться изо всех сил оставить впечатление, что наша роль в этом мире имеет какую-либо надежду оставить след. Все мы — фантастические существа, продукт восхитительной случайности. Пока живем в этом мире, мы издаем звуки, которые ни одна скала, ни одна гора или континент не могут даже надеяться сымитировать. Мы заслуживаем большего, чем быть всего лишь только услышанными; наши симфонии заслуживают выхода на бис.

Чего я должна опасаться, какой ответственности я должна избегать, так это риска зарываться своими копытами в композицию другого пони. Мы в этом мире издаем прекрасные звуки, до тех пор, пока эти звуки принадлежат только нам. И большая часть этих звуков, как выяснилось, не могут быть выдавлены силой. Если они должны быть услышаны, их в самую первую очередь должно уважать. Когда все дела сделаны и все осталось позади, выходом на бис больше всего наслаждается в своих воспоминаниях изначально сочинивший мелодию композитор, ибо именно в этом лежит предназначение песни с самого дня ее сотворения.

 

Едва Рарити подбежала к ряду стульев, стоящему перед одной из множества сияющих дорожек, по боулинг-клубу прокатился эхом грохот падающих кеглей. Она затормозила, тяжело дыша, и увлеченно занялась распутыванием шелкового шарфа у себя на шее.

— Ужасно прошу меня простить за опоздание, девочки! — улыбнулась устало она пяти своим подругам посреди этого шумного места. — Но на меня сегодня в Бутике обрушились буквально горы платьев на починку и, ну, вы знаете, как это бывает…

— Главное, что ты теперь здесь и я могу вести счет как положено! — весело сказала Твайлайт Спаркл, сидящая у доски счета. Эпплджек, встав в очереди впереди остальных пяти кобыл, приготовилась, чтобы швырнуть шар по дорожке, тогда как Твайлайт продолжала: — У нас еще всего только конец третьего фрейма. Надеюсь, ты не против, что первые два раза за тебя кидала Флаттершай?

— Рарити, я… — Флаттершай закусила губу и покраснела, спрятавшись за парой незавязанных ботинок для боулинга в своих копытах. — Я, вроде, попала в канавку раз или два…

— Не мучай себя этим, дорогая, — сказала Рарити, махнув копытом. Она грустно посмотрела на Твайлайт. — Сегодня я здесь только для поддержки, Твайлайт. Я определенно не могу кидать этим вечером никаких больших шаров по громоздким дубинкам! Я провела большую часть дня в Спа Алоэ и Лотос, а потому я возненавижу себя на всю жизнь, если загрязню эти копыта столь ужасающими ботинками, которые предлагает это заведение.

Флаттершай пискнула и выронила упомянутую блестящую обувь из копыт.

— Я знала! Они все-таки грязные!

— Не грязные, Флаттершай! Они дезинфицируют их регулярно! Обещаю тебе, что с ними все в порядке! — Твайлайт прочистила горло и посмотрела на другую свою подругу. — Рарити, ничего тебя не останавливало от игры в тот вечер через неделю после Гала! Я думала, ты тогда отлично провела время на дорожках!

— Это все потому, что все, что угодно, вызывало бы восторг после того прискорбного подобия «Гала», — сказала Рарити, закатив глаза. — Я знаю, вы хотите сделать традицию из этого… эксцентричного спорта, Твайлайт. Но кидаем ли мы дротики или играем в бадминтон, ничто из этого не имеет никакого значения, пока я в вашей любящей компании.

Она задрала голову вверх с едва заметной улыбкой.

— Я пока просто посижу здесь на этот раз. На следующей неделе я более чем буду готова погрузить свои копыта в эти боулинговые воды, уж простите такой каламбур, — она села на красный стул рядом с Флаттершай.

— Только погодите. Вы увидите… Фуууу фу фуууу! — закричала она и соскочила со своего сидения, отчаянно растирая бедро. — Это что, жвачка?! Гадость, гааадость, гаааадоссссть!

Твайлайт вздохнула. Грохот падающих кеглей вновь заполнил воздух.

— Нуууууу, шоб тебя! — прижав к голове уши, Эпплджек разглядывала последнюю оставшуюся кеглю.

— Ооооо! Это еще что? — Рейнбоу Дэш кружила над Эпплджек с ехидной улыбкой. — Яблочко таки упало далеко от яблони?

— Упало?! — ахнула, обернувшись на Эпплджек, Пинки Пай и воткнула лицо между подругами. — Оно по пути не залетело, случаем, в шоколадное озеро?… вааа!

Эпплджек оттолкнула Пинки прочь, чтобы та не мешала ей сердито сверлить взглядом Рейнбоу Дэш.

— Никто в Понивилле не набирал в боулинге идеального счета уже десять лет! Я пока тебя догоняю, мелочь летучая!

— Мечтай-мечтай, сопля яблочная! — Рейнбоу Дэш плюнула на копыта, потерла их и схватила ближайший шар. — Потому что Мисс Совершенство пришла на танец!

— Ой, слезай со своего высокого… эм … самомнения! — нахмурилась Эпплджек. — Ты с этим своим танцем даже на кукурузном поле заблудишься!

— Почему это у тебя все всегда на фермы завязано? — Рейнбоу Дэш наклонилась под острым углом к дорожке, держа шар наготове. — Приготовься поцеловать мой хвост!

— Я губы ни к какому горшку с золотом тянуть не собираюсь!

— О, позвольте заметить, сегодня у нас царит веселая атмосфера, не так ли? — отметила Рарити, наконец усевшись на свое место. — Осмелюсь ли я спросить — кто же победитель?

— Эм… — покраснела Флаттершай. — Не я.

— Я вполне уверена, что у тебя еще полно времени, чтобы наверстать, — заметила Твайлайт Спаркл. Когда Рейнбоу Дэш с грохотом послала свой шар по дорожке, она подняла перед своим лицом книгу, озаглавленную «Элементарная Эквестрийская Инструкция к сшибанию кеглей». — Здесь написано, что в 957 м году Селестийской Эры пони по имени Филли Фреймс наверстала с отставания в пятнадцать очков и выиграла национальный турнир.

— Очаровательная историческая заметка, Твайлайт, — сказала Рарити с легкой улыбкой, когда Пинки протянула ей стакан сока из бара при заведении. — Но мы здесь этим вечером все же не совсем для того, чтобы вершить историю.

Грохот кеглей вновь прокатился эхом по залу, сопровождаемый громкими самохвальными возгласами Рейнбоу Дэш.

Рарити резко вдохнула и глаза ее стали буквально квадратными.

— Ну, большинство из нас, по крайней мере.

— Кто-нибудь, остановите автобус! — Рейнбоу Дэш опустилась обратно на свой стул, высоко задрав голову. — Потому что я схожу на улице Крути!

— Думала, я оставила выгребание навоза на ферме, в амбаре, — сказала со стоном Эпплджек. Взяв у Пинки стакан сока, она посмотрела на Твайлайт. — Кто следующий, знаешь?

— Ну… — Твайлайт оглядела доску со счетом и нарисовала крестик в последней свободной клетке. — У Рейнбоу Дэш тридцать очков в первом фрейме. Это мы точно знаем.

— Мы также знаем, что я — великая богиня дорожек!

Твайлайт закатила глаза и продолжила оглядывать список.

— Сейчас начало четвертого фрейма. Что значит… О! Рарити! Ты как раз вовремя! Готова…

— Никак не могу, дорогая. Забыла? К тому же меня и так уже порядком расстроила эта жвачка и пятна кофе.

— О, да. Точно. Эм… — Твайлайт почесала подбородок. — Флаттершай? Не хочешь снова заменить Рарити на этот раунд?

— Зачем мне это делать? — спросила Флаттершай. Ее крылья вяло опали по бокам и она бросила печальный взгляд на пол. — О. Ясно. Это чтобы дать мне шанс, позволить, может быть, только лишь может быть, заработать достаточно очков, чтобы с вами соревноваться, девочки…

— Н-нет! — воскликнула Твайлайт. — Ничего подобного!

— Ооо! Ооо! — запрыгала Пинки Пай перед лицом Твайлайт. — Дай мне занять место Рарити! Дай мне еще больше шансов зашвырнуть шар в воротца!

— Пинки… — Твайлайт нахмурилась и указала в сторону дальнего конца клуба. — Эти воротца — часть аркады позади нас! И они никак не связаны с нашей игрой! Ну, знаешь?! Там где кегли?!

— Ну да, но если я буду пытаться дважды, то у меня будет в два раза выше шанс выиграть фиолетовую обезьянку!

Твайлайт Спаркл моргнула. Она развернулась, чтобы снова оглядеть доску с таблицей.

— Может, нам лучше пригласить какого-нибудь другого пони?

— А почему бы и нет? — Эпплджек подавила зевок и откинулась на сиденье. Она опустила край шляпы на свое улыбающееся лицо, прислушивась к далеким ударам по кеглям, как к прибою на пляже. — Чем больше народу, тем веселее, а?

— Оххх… — моргнула Рейнбоу Дэш. — И кого, например?

— Дайте мне выбрать! Дайте мне выбрать! — глаза Пинки Пай оглядывали ближайшее окружение, где сидела шестерка пони. — Ммммммм…

Она смотрела, вглядывалась, щурилась.

— Мммммм… — ее глаза упали на меня и тут же озарились. — О!

Она подскочила ко мне и оперлась на стол так крепко, что он чуть не опрокинулся.

— Тебе, похоже, очень, очень скучно! Хочешь помочь нам посшибать эти громкие кегли? А? А? А?

Дрожа, я подняла взгляд от древнего фолианта в своих копытах. Вне зависимости от того, сколь я считаю себя готовой, знакомства с Пинки Пай все равно умудряются застать меня врасплох. Я преодолела стук собственных зубов как раз вовремя, чтобы выдавить:

— Посшибать кегли? В смысле… присоединиться к вашей игре?

— Ага! Ага! — дико закивала она, тряся, как в танце, своей гривой, похожей на фуксиевое грозовое облако. — Ты даже можешь выиграть фиолетовую обезьянку!

— Пинки! — простонала на фоне Твайлайт.

— Я… эм… — я перевела взгляд с нее на группу сидений. Я видела пять пар глаз, смотрящих в мою сторону. Компания эта целиком состояла из счастливых, светлых, дружелюбных лиц. В холодном мире я и представить себе не могу более райского места, где можно было бы с удовольствием растаять. Я взвесила в уме все эти прекрасные вещи и произнесла весьма мрачным тоном: — Простите. Но… я здесь только для того, чтобы разобраться с кое-каким исследованием. Я не могу себе позволить игру.

— Исследования? — лицо Пинки Пай растерянно исказилось. Когда она выглядит расстроенной, я безошибочно понимаю, что случилась некая странность космических масштабов. — Ты бы еще делала домашку в драконьем гнезде!

— Аай! — Флаттершай вжалась в сидение. — Пожалуйста, Пинки. Ты же знаешь, как я ненавижу слово на «д»!

— Ой, хватит быть такой трусихой, Флаттершай! Рейнбоу Дэш пользуется словом на «д» всякий раз, когда говорит об Эйнджеле! Нет, погоди, это другое слово, оно на «г»…

— Не говорю! — пропищал голос Рейнбоу. Эпплджек усмехнулась.

Голова Пинки вновь повернулась лицом ко мне, а следом развернулось и ее остальное тело.

— Уверена, что не хочешь присоединиться к нам в супер-фантастической игре по швырянию тяжелых шаров?

— Пинки… — монотонно пробубнила Рарити поверх шума клуба. — Будь хорошей пони и оставь этого тихого единорога в покое.

— Да не страшно, мэм, — сказала я с мягкой улыбкой. — Возвращайтесь к своим друзьям. Я просто убиваю время.

— Оки доки локи! — Пинки развернулась и упрыгала прочь. — Наверное, время само себя убить не может! Удачи вам с этим!

Я помахала ей вслед. Едва она ушла, погруженная в тепло, что окружало Твайлайт, что всегда окружало Твайлайт, я обессиленно опустила копыто к своему боку и вздохнула. С силой оторвав взгляд от них, я поправила рукава толстовки и попыталась вновь погрузиться в нагромождения маниакального бреда Кометхуфа. Я только лишь отчасти в этом преуспела.

Я знаю, что кажется иногда, будто я преследую этих шестерых пони. Но считается ли это на самом деле «преследованием»? Я могу находиться с ними в одном здании тридцать вечеров подряд, и они по-прежнему не узнают, что я все это время там была. Неужели это преступление — жить на границах чего-то столь восхитительно теплого, настолько, что я чувствую, что душой я с ними? Это ничем никому не вредит. И совершенно точно это не вредит мне самой.

Я вздохнула, пытаясь сфокусировать взгляд на голубых абзацах передо мной, как будто в них было что-то стоящее изучения. За первый же день чтения записей Кометхуфа я выяснила, что более ничего извлечь из магических слов, которые он невольно передал мне по наследству, мне не получится.

Я пыталась отнести свои открытия Твайлайт всего пару дней назад. Я думаю, это было ошибкой. Демонстрация ей кусочка забытой истории проклятого единорога-сарозийца привела только к еще большей путанице. Какой бы образованной пони ни была Твайлайт, хоть как-то помочь мне в моих поисках она может только тогда, когда я задабриваю ее историей о моем проклятом существовании. И если есть такая возможность, я предпочитаю свести к минимуму количество раз, когда я заставляю Твайлайт вновь становиться моей подругой детства. Становиться ею только лишь для того, чтобы я гасила ее затем как тускло тлеющую свечу раз за разом.

Возможно, причина, по которой я попыталась поделиться наследием Кометхуфа с Твайлайт, состоит не в том, что мне необходимы были ее знания и возможности разузнать информацию касательно забытой судьбы верного композитора Принцессы Луны. Просто все дело в том, что Кометхуф страдал от того же чудовищно одинокого существования, определеного тем же самым проклятьем, что теперь поглощает меня саму. Возможность поговорить о нем с другим пони позволяет мне считать, будто я читаю простую книгу по истории вместо омерзительно жестокой карты, указующей путь к моей собственной судьбе. Мне, таким образом, куда меньше кажется, будто я тень Кометхуфа, когда кто-то вроде Твайлайт смотрит на меня, или когда я вижу ее теплые глаза, или когда я вспоминаю, что это такое — быть и значить для кого-то больше, чем только лишь образ, мелькающий на границе поля зрения, обыденный и незаметный.
Я помню сейчас, как помнила тогда, что кое-кто однажды значил все для Кометхуфа, и это все равно не защитило его жизнь от проклятья, порвавшего ее в клочья, вплоть до того, что только безумие осталось его вечным спутником. Он был верен своей принцессе, своей жене и своему городу. В конце концов, что ему это дало? Что это даст мне самой? Мысль эта слишком невыносима для осознания. Грохот кеглей обернулся в моих ушах кошмарным громом. Я смела вещи в седельную сумку и практически вылетела галопом прочь из этого дома надежды и легкомыслия.

 

В течение трех полных ночей подряд внимательного чтения текста Кометхуфа я почти не находила времени поспать. Я осознала, сколько же я в действительности не спала, только лишь когда вошла в Понивилль под звуки колокола башни на окраине города, отбивающего шесть часов утра. На горизонте разгорался свет, но никто, кроме меня, еще не бодрствовал. Я всегда любила утра наподобие этого. Есть в них что-то спокойное, счастливое и призрачное. В тусклом золотистом свете клубящиеся клочки тумана стекались в тонкие облачка, что танцевали над поверхностью озерных вод, над камышами и листьями трав.

Обычно в подобное утро я нахожу себе место, где встаю, достаю лиру и играю несколько случайных тактов, пока мои глаза оглядывают пейзажи в поисках ранних пташек этого городка: Кэррот Топ со своей тележкой, Дерпи Хувз на почтовом обходе, Морнинг Дью и Амброзию, гуляющих вместе. Тем не менее, на этом рассвете я была совершенно лишена всяких сил. Каждый раз, когда я поднимала глаза, меня посещали видения запятнанных кровью улиц Кантерлота; невидимых тел, возникающих из дымки магического фиолетового свечения; пони, висящего в петле над головой Кометхуфа, там, где только что не было ничего.

Доктор Кометхуф сыграл «Реквием по Сумраку» и за это он был награжден способностью видеть утерянный мир, лежащий под реальностью, в которой он существовал. Я тоже сыграла Реквием, и хоть его магия угасла со временем, я боялась излишне глядеть по сторонам, ожидая увидеть в Понивилле нечто, что может одновременно ответить на мои вопросы и подтвердить мои страхи.

Книга Кометхуфа — не единственный дневник, который я лихорадочно читала в эти бессонные ночи. С дурным предчувствием невероятной силы, я исполнила «Реквием по Сумраку» вновь, и внимательно просмотрела свои собственные дневниковые записи. Я обнаружила то, что я надеялась не увидеть: многие абзацы, которые я написала сама, выглядели отныне вдруг совершенно иначе. Многие из слов засияли неземным светом и, казалось, воспарили над поверхностью бумаги. Каждый раз, когда я разглядывала их, я тут же вспоминала о ее глазах. Не зная ничего о Кометхуфе, я сама нечаянно предприняла авантюру, нырнув в Царство Неспетых. И вернувшись оттуда, я принесла с собой часть нее, вцепившуюся в призрачные ноты восьмой элегии.

Ее песнь перевернула жизнь Кометхуфа с ног на голову, переписав саму реальность, которую он принимал за истину. Сколько же всего в моей собственной жизни подчинено ее песне? Сколько же моих слов на самом деле принадлежат ей, а не мне? Что отныне реальность? Во что мне теперь верить? Она забрала дитя Алебастра и Пенумбры. Она забрала мою жизнь и моих друзей. Должна ли она забрать себе также весь мир? Должна ли она крошить и резать самую жизнь, пока та не подойдет по размеру к аккордам ее забытого Ноктюрна, пока все, что мы считаем самим собой разумеющимся, не обратится в отвратительный, не ведающий конца повтор нечестивой симфонии?

Неудивительно, что мне здесь так холодно. Нет места теплу или радости в мире, из которого была украдена всякая истина. Могло быть нечто божественное и незапятнанное в великой истории всего, но существовать этому не суждено. Она должна существовать. Она должна быть щепкой, на которой висят, зацепившись, все случайности и чудеса жизни. Она хранит царство лимбо, наполненное под завязку страдающими душами, слишком поглощенными собственной пыткой, чтобы умереть с миром. И я не могу сопротивляться чувству, что единственная причина, по которой она не высосала еще все, что хорошо из царства гармонии, только лишь в том, что она проводит все свое время, преследуя своих жертв, подобных мне. Алебастр Кометхуф ничем от меня не отличался, и ее песнь увела его к безумию. Принцесса Луна, при всей своей бессмертной мощи, не оказалась перед ней неуязвима. Она обречена была стать Найтмэр Мун, для того, чтобы сдержать в себе сумасшедшее знание, что ей открылось. А Принцесса Селестия…

Принцесса Селестия слишком стара, слишком могущественна и слишком величественна, чтобы пасть ее жертвой, как пали остальные. Но ответная реакция Селестии — какая угодно, но не мирная. Какое бы заклятье она ни призвала, чтобы защитить этот мир от знаний о неспетых, оно вызвало взрыв кошмарной силы. Она очнулась после взрыва без памяти о том, что его вызвало, и сама материя реальности изогнулась так, чтобы приспособиться к знанию, которое решила оставить Селестия и ее подданные… которое она решила оставить для них.

Но Кометхуф видел все насквозь. Он сыграл «Реквием по Сумраку» и узнал истину, которую не знал ни один другой пони. Могу ли я узнать подобную истину сама? Встречалась ли я в действительности с Принцессой Селестией? И если да, точно ли я хочу узнать, что тогда произошло?

Полагаю, к настоящему моменту я должна была бы знать. Но я по-прежнему не знаю, как не знала в то утро, когда я ковыляла по туманным окраинам городка. Я сыграла Реквием несколько раз, и каждый раз после этого подходила к страницам моего дневника. Я видела сияющие слова, что притворялись моими. Но сколько бы я ни вглядывалась в них, я не могла призвать лежащую глубоко истину из моих мыслей. Мне пришло понимание, что единственный способ, которым я могу узнать мрачную истину по ту сторону моих расцвеченных записей, это подойти к вопросу с научной точки зрения: повторяя в точности то, что делал сам Кометхуф. Он пошел в то самое место, где началось его проклятье — в покои Принцессы Луны — и исполнил там «Реквием по Сумраку». Если я желаю полной ясности, это значит только одно. Мне нужно пойти в центр города, в то самое место, где приземлилась в Понивилле Найтмэр Мун и заразила меня ее неспетой сущностью, и исполнить там Реквием.

Но я не пошла в центр города. Мои ноги просто мне того не позволили. Вместо этого я прошла в то утро сквозь деревню, пока не наткнулась на городское кладбище Понивилля. Я знаю, звучит мрачно, но я нередко прогуливалась по этим местам. И ничего необычного для меня также не было в прогулках там на обоих границах дня и ночи. Жизнь наиболее чувственна и полна лишь на берегах смерти, и эта истина справедлива для всех возрастов и поколений. Что есть, в конце концов, могилы, если не поэтические заключительные слова теплых и счастливых жизней? По моему представлению, пустое кладбище отражает собой пустое сообщество, пони в котором слишком боятся принять свое прошлое и будущее одновременно.

История полна многих вещей; большая часть из них — имена. Великое множество их блестит перед моими глазами в этом одиноком саду могил. Даты под выбитыми буквами добавляют им силы сами по себе, но ничто не тянет за струны души сильнее, чем приписанные слова, подтекст, лиричные заметки, оставленные копытами тех, кто более не с нами:

«Инк Степ — 920–995 — Возлюбленный муж и отец»

«Серенада — 811–877 — Спи в идеальной гармонии»

«Голден Харвест Вторая — 920–982 — Твои цветы цветут вечно»

«Грейшес Силвер — 922–988 — Жена, мать, медсестра»

«Гранит Шафл — 918–…»

Я остановилась перед последним могильным камнем — бледной плитой с черной окантовкой. Я прищурилась, разглядывая имя. Буквы начертаны ясно и четко, и при этом у даты нет конца. Я не привыкла натыкаться на неоконченные могилы.

Я задумалась: когда я умру, забудут все также и мое тело? Вытащат ли меня откуда-то, где я буду лежать и попытаются ли найти дешевый, безымянный кусочек земли, чтобы в нем меня похоронить? Не забудут ли они меня на полпути, и не наткнутся на меня вновь и вновь в растерянности, пока, в итоге, не выберут кремацию? Забудут ли даже мой пепел?

Я содрогнулась и пробежалась копытом по гриве. Это неправильно. Я позволила своим мыслям поддаться пораженческим настроениям. И все равно, я не могу этому сопротивляться. Мне казалось, у меня был только один-единственный друг во всем мире, и он растворился в безумии на улицах Кантерлота в самом конце Гармонической Эры. Я всегда гордилась своим мастерством в делах интеллектуальных, но что теперь? Если я не могу быть уверена даже в собственных мыслях, за что мне еще остается держаться? Это и без того достаточно пугающая мысль, способная увести за собой в сумасшествие.

Довольно с меня кладбищ. Я и не заметила, как покинула его территорию, пока не услышала цокот копыт жителей деревни вокруг. Я вновь оказалась в центре Понивилля, в дымке раннего утра. Но куда мне еще осталось пойти? Куда мне вообще еще осталось ходить?

— Вы никогда ничего не забываете, а, мисс Смит? — сказал старый голос сбоку от меня.

Мне потребовалось целых пять секунд, чтобы определить, что эта фраза была предназначена именно мне. Я обернулась растерянно и моргнула, слепо разглядывая то место, откуда предположительно пришел звук.

— Извините?…

— Какой блеск у вас в гриве! Вы делитесь с Грейс своими секретами?

Я оглядывала свое ближайшее окружение. Наконец, я увидела его… и он был очень стар. Иссохшие ноги с узловатыми коленями. Хрупкое тело, дрожащее под потускневшей красной шкурой. Скрюченная шея, постоянно клонящаяся в сторону; седая грива, свешивающаяся с нее, как истлевший флаг. Пожилой жеребец разглядывал меня прищуренными зелеными глазами, сидя по ту сторону перил веранды.

— Потому что вы всегда отлично ухаживаете за своими волосами, — сказал он. Казалось, будто он только лишь наполовину смотрит на меня. Часть его взгляда украл тающий туман уходящего утра. — Должно быть, роса с пастбищ: обычное дело в такие рассветы. Редтрот мне вечно говорит, чтоб я не заглядывался на пейзажи, или меня первого же порубят, когда полезут из засады.

Я улыбнулась, не сдержавшись.

— Кто на кого полезет из засады, сэр?

— Шшш! — он поднял сморщенную переднюю ногу к губам и прищурил глаза еще сильнее. — Лучше не спрашивать. Они нас услышат из-за деревьев. Вы, наверное, думаете, они слишком большие, чтоб прятаться в оазисе, но они там. Они на прошлой неделе взяли Блю Оутса. Он вечно шумел. Дурак набитый. Должен был слушать Редтрота. Редтрот знает свое дело.

— Угу… — я нервно переступила с ноги на ногу. — И он где-то поблизости?

— Кто?

— Редтрот.

— А? — рассеянно моргнул жеребец. — Я… я вас не понимаю, барышня. Теперь так холодно по утрам… А мы еще даже не выступили. Мы еще даже не…

И как раз в этот момент из дверей веранды рядом с ним вышла белая фигура. Это была медсестра с белой шапочкой на голове, примерно на четыре десятилетия младше него. Она улыбнулась, подходя к жеребцу.

— Вот вы где, мистер Шафл. Рада, что у вас в ногах в последнее время столько энергии, но прежде чем вы соберетесь так ни с того ни с сего прогулять завтрак, вам следует сначала нас предупредить!

— Завтрак? А? Мы даже еще не разбили лагерь! Что?… — он повернулся и поглядел на нее суженными глазами. — Кто… кто вы такая?

— Сестра Гласс Шайн…

— Сестра? Зачем? Я же не ранен! Кто вы в самом деле?

Кобыла вздохнула и терпеливо улыбнулась ему.

— Пойдемте со мной, мистер Шафл, — она мягко повела его к сердцу здания. — Время для ваших ежедневных витаминов.

— Это… Это Грейс вас к этому подговорила? — он указал трясущимся копытом в моем направлении. — Я как раз говорил мисс Смит про ее волосы. Почему вообще кобылки хранят при себе столько секретов?

— Хехехех… Это наш особый дар, мистер Шафл. Идите сюда…

— Где я?

— Комната для завтрака. Здесь все ваши друзья.

— Друзья? Ха! Половина из них даже не знает меня, а другая желает, чтобы не знала!

— Ну что вы, это же неправда! Я видела, как еще вчерашним вечером вы смеялись весело с мистером Бризом и Голден Глэнс!

— Правда? Ну, имена у них как у хороших, честных пони…

— Мммхммм. И они будут очень рады вас видеть…

К этому моменту их «беседу» сокрыло собой расстояние. Им потребовалось чрезвычайно долгое время, по вине хрупкости жеребца, чтобы вернуться назад в дом. Я бросила взгляд на постройку — двухэтажное здание, которое я всегда считала отелем. И тут внезапно меня озарило, что это почти не упоминаемый никем в разговорах дом престарелых Понивилля. Городок всегда казался мне чересчур полным молодых пони. Настолько, что это даже казалось странным, заставляя меня задаваться вопросом: где же собираются городские старики? И вот, внезапно, спустя год неведения, я узнала. В этом был смысл, в некотором роде. Понивилль — лучшее, самое спокойное местечко во всей Эквестрии, идеально пригодное для отдыха, ну, не считая, конечно, Голубой Долины. Уверена, моя собственная хижина станет прекрасным летним домиком для пожилых посетителей из Кантерлота или Мейнхеттена. Если, конечно, мне когда-нибудь в будущем выпадет удовольствие сдавать свое жилище.

Мне нравится думать, что подобные случайные мысли — единственная причина, по которой я медлила, стоя посреди улицы. Истина же заключается в том, что было что-то еще. Мой разум оставался прикован к бедному мистеру Шафлу, к пустому выражению, что не покидало его лица, к нелегкой поступи, с которой он следовал за Сестрой Гласс Шайн в обеденный зал своего нынешнего дома. Я задумалась на мгновенье: освободился ли в итоге доктор Кометхуф от проклятья, и если да, то не встретил ли он такую же одинокую и непримечательную судьбу? Если да, проклятый или нет, мог ли он назвать ее отдохновением?

Я проглотила возникшую решительность узнать больше и вместо этого пошла вперед, к центру городка. В итоге я прибыла к библиотеке Твайлайт Спаркл. Едва это место открылось, я зашла внутрь и взяла столько книг, сколько смогла. Я разложила перед собой на столе по меньшей мере восемь источников по истории Кантерлота, когда села, чтобы заняться чтением на весь день.

Ни единой страницы не было прочитано. Я сидела там в нерушимой тишине и думала в течение нескольких минут. Что-то глодало меня, что-то одинокое, холодное и жалкое. В итоге я сдала все книги обратно Спайку и меньше чем через час двинулась к тому месту, из которого пришла.

Я вошла в дом престарелых Понивилля без каких-либо помех. Как и большинство пони, я выросла, не зная, что происходит в подобных местах. Я представляла, что не раз и не два меня будут останавливать санитары, спрашивая причину моего визита, глядя сердито на меня с той стороны баррикад регистрационных стоек. Я не знаю, что такого в домах престарелых, что всегда делало их в моих глазах похожими на тюрьмы или психиатрические лечебницы. Может, виной в раздувании во мне подобного невежества был страх неизвестности, или даже, пожалуй, страх неизбежности.