X — Зеленый — это новый розовый 7 страница

 

Одиннадцатое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Я никогда за всю свою жизнь не был так напуган.

Все началось с написания четвертой инструментальной композиции, или «элегии», как внезапно начала называть их Принцесса Луна. Она удивила меня, когда вдруг заявила, что всего в Ноктюрне будет десять частей. Я дерзко спросил ее, изначально ли она планировала записать именно десять элегий? Она проигнорировала мой вопрос. Ее лицо было столь же пусто и безжизненно, сколь и всегда, когда она сказала мне название четвертой композиции. Она захотела поименовать ее «Сонатой Тьмы».

Я задавался вопросом, что же вселилось в нее, раз она решила назвать ее так еще до того, как она была окончательно написана. Но когда мы закончили ее создание, и Луна исполнила ее без промедления на Вестнике Ночи, наступил момент, когда я умер, или, по крайней мере, подумал, что умер.

Сарозиец, как ты прекрасно знаешь, Пенни, превосходно приспособлен к темноте. Это наиболее заметно в пегасах, несущих в себе ночную кровь. Наши врожденные способности к эхолокации провели нас через чернейшие из теней времен. Именно эта способность помогала нам охотиться во тьме, прежде чем Луна собрала нас под своими крыльями тысячи лет тому назад и научила нас оттачивать наши навыки, сотворив тем самым в итоге свою элитную Ночную Стражу.

Тьма, что последовала после исполнения элегии на Вестнике Ночи, была чернее черноты. Ни одно из моих чувств не оказалось способно проникнуть сквозь нее. Казалось, будто стены и пол комнаты были подняты и брошены в бездны космоса. Я не ощущал ничего, абсолютно ничего. Даже звук избегал моих чувств. Я совершенно точно был уверен, что умер.

Я метался вокруг в отчаянии, крича имя Принцессы. Она нашла меня и держала меня так, как кобыла, быть может, изгоняет страх из своего жеребенка. Я был вне себя от паники и ужаса, и я бесстыдно вцепился в Принцессу на все то время, что потребовалось свету, чтобы вернуться, ибо он должен вернуться, как, по крайней мере, уверила меня Ее Величество.

Несмотря на мой ужас, она была спокойна, как подземное озеро. Она была также и отстраненной. Ее голос мог бы так же звучать, будь она за миллионы миль отсюда, и все равно я слышал каждое слово, что срывалось с ее губ. Это были странные слова, пугающие слова. Принцесса несла бред, говоря о мире между мирами, о месте, что куда темнее, чем даже та тьма, что смогли пробудить магические аккорды Сонаты. Говорила ли она это, чтобы просветить меня? Если так, какое знание я мог бы вообще из этого извлечь? Истины, которыми она считала обязанностью поделиться со мной, были только лишь ее истинами; кажущиеся абсурдными пространные измышления о бессчетных силуэтах цепей, которые, как она видела, плывут по воздуху, везде ее окружая. Нечто пришло к ней во время сна, и ей нужно было сформировать этого бесформенного монстра в напев, прежде, чем ее разум разорвет в клочья.

И в первый раз с тех пор, как тьма обволокла меня, я начал бояться за нее, вместо себя. Непрестанные оскорбления от лица других пони на тему «кобылы на луне» приходили мне на ум, и я возненавидел себя за то, что позволил своим мыслям забрести в столь отчаянные места. Пока она сама и стены ее комнаты возвращались к резкости, я спросил ее: не говорила ли она сестре по поводу своих видений? Она только лишь встала на ноги и пошла от меня прочь, как будто меня тут и не было. Она поставила Вестника Ночи обратно на пьедестал и отпустила меня, сказав, что осталось освоить еще шесть элегий Ноктюрна, и мне следует отдохнуть, чтобы служить ей полезным помощником.

Прямо сейчас я сижу в своих комнатах, окруженный в два раза большим числом свечей, чем зажигал ночью ранее. Они вместе сияют столь ярко, что я уже ощущаю, как моя бледная шкура начала опаляться. Но мне все равно. Свет драгоценен для меня. Всегда был. Что есть пони, если не один из множества мелких камешков, неловко грохочущих в тускло тлеющем горне, подвешенном над непреодолимой тьмой? Я думаю о тебе, о запретном солнечном свете, которым я не могу насладиться, и при этом я вижу его каждый раз, когда гляжу в твои глаза. Этот мир хрупок и может быть сметен в ничто в любую секунду, но он наш, Пенни. Первый раз в своей жизни, я ясно вижу, как он исчезает, и зрелище это невероятно холодно.

Каково значение этого Ноктюрна? Почему он пугающ и восхитителен одновременно? Более того, может ли одинокий смертный, такой, как я, выдержать рождение новой, пугающе великолепной симфонии?

Мне нужны силы. Мне нужно быть здесь ради Принцессы, и мне нужно быть здесь ради тебя.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

 

Двенадцатое мая, год 6233 Гармонической Эры,

«Звездный Валь с» призрачен и пугающ, но, по крайней мере, в нем есть некая поэтическая красота. Я могу его слушать и не чувствовать при этом, как душа моя утягивается прочь, как вслед за «Сонатой Тьмы».

Как только мы с Луной закончили запись пятой элегии, она вышла, чтобы поднять луну, как диктовала ей ее обязанность. Она не обеспокоилась тем, чтобы отпустить меня. Я остался один в ее покоях, и потому я решил извлечь из этого все, что можно.

Ты, наверное, можешь подумать, что это бесчестно с моей стороны — шнырять по жилым комнатам Богини Теней, Пенни. Оглядываясь назад, я тоже ощущаю ужасную яму вины у себя в душе. Но если бы тебя заставили перенести «Сонату Тьмы», как заставили меня; если бы ты была здесь, в месте рождения такого множества внеземных напевов, тобой бы с не меньшей силой двигала неутолимая жажда ответов.

Ключевым моментом, дающим понимание ситуации, является то, что в течение всего времени, что мы с Принцессой работали над элегиями, ее комната пребывала в подлинном беспорядке. Ты, я уверен, найдешь такое зрелище весьма удивительным для владений бессмертного аликорна. Сам я предпочел игнорировать это, ибо мне показалось, что исследование, которое мы проводим в сотворении Ноктюрна, слишком важно, чтобы в нем сомневаться. Тем не менее, когда сама материя света была отнята у моих глаз, а затем возвращена им обратно, я увидел все в совершенно новом качестве. Нет никакой возможности вилять и обходить стороной очевидное: покои Принцессы Луны несли на себе признаки безумной пони.

Кругом раскиданы в беспорядке книги. Фолианты лежат раскрытыми, мерцая бледными страницами под светом свечей. Развернутые свитки и слои пергамента собирают пыль по углам. Что обеспокоило меня больше всего, так это то, что в половине книг записи были крайне редки. На самом деле, многие книги, наиболее древние и античные из них, были абсолютно пусты. И это притом не казалось каким-то безумным совпадением. Книги все были уникальны, и обложки их были выполнены в разных стилях. Я видел мастерские знаки книгоделов со всех уголков Эквестрии, от таких дальних земель, как Тимбакту, до Долины Снов, отличающейся тягой к стилизации. Единственная причина, по которой столь непохожие, со столь по-разному сшитыми обложками книги оказались под одной крышей, может быть только в том, что их целенаправленно собрали здесь. Задумавшись об этом, я внимательно просмотрел стопки записей, скопившиеся на рабочем столе Луны. Я обнаружил приказы, предписывающие членам стражи Кресцент Шайна доставлять эти книги из самых удаленных библиотек Эквестрии. И более того, важнейшими из этих книг были те, что по большей части пустовали.

Меня напугало, что я ранее не замечал все эти детали. Я был столь поглощен восторгом от записи этих элегий, что не уделил и секунды на то, чтобы сделать шаг назад и посмотреть на композицию с более объективной точки зрения. Был ли это чистый гений, что воодушевил Луну написать эту симфонию? Или, быть может, что-то другое помогало ей преобразовать нечто, бывшее прежде исключительно нематериальным, в вещественное?

У меня нет достаточно времени, чтобы задумываться об этом. Принцесса Луна вернулась после поднятия ночного светила. Она не выглядит даже в малейшей мере утомленной или готовой остановить работу. Она поманила меня к себе и мы немедленно принялись работать над шестой элегией. Я видел огонь в ее глазах, и впервые я почувствовал, что, кажется, я наблюдаю на ее лице эмоцию. И что любопытно, она во многом выглядела как гнев.

Напишу об этом больше, когда будет время обдумать.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

 

Пятнадцатое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Прошло уже три дня с тех пор, как мы с Принцессой закончили писать шестую элегию. В отличие от «Сонаты Тьмы» и «Звездного Вальса», она не дала композиции названия. Тем не менее, эта мелодия мне показалась самой важной из всех предыдущих. В тот же самый день, в который она была написана, я услышал ее в коридорах. Ее напевали под нос стражи. Поначалу меня это разъярило. Мне казалось, будто они нас подслушивали. Очевидно, впрочем, дело было не в этом, ибо я обнаружил несколько перепечатанных листов, несущих на себе ту же самую элегию, что я воплотил пером и чернилами днем ранее.

Теперь я слышу ее когда ложусь спать и когда просыпаюсь. Шестая элегия безымянна, но не бесформенна. Она заняла свое место в сердце каждого члена Ночной Стражи, вплоть до того, что стала фоновой музыкой всего этого крыла Дворца. Лично я весьма устал от ее звучания, но я не осмеливался сказать это вслух. Душа моя полнится великой мерой беспокойства, как будто бы пение чего-либо иного отныне является преступлением. Я не знаю, желала ли Луна распространять преднамеренно этот напев, но он уже стал заразительным гимном. Гимном чему? У меня нет ни малейшего понятия. Я только лишь могу блуждать по коридорам, полнящимся, равно как и мои уши, эхом маршевых ритмов, в ожидании призыва от Принцессы Луны в ее покои.

Нечто в этом кажется неправильным. Мои услуги не были востребованы уже несколько дней. Почему же Ее Величество не отправит меня домой на этот период? Я хочу вдохнуть запах жасмина. Я хочу услышать твой голос. Моим ушам требуется песня, которая не принадлежит теням. Меня поглощает ужасное чувство холода. Может, мне стоит зажечь больше свечей.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

 

Восемнадцатое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Сегодня я был поражен больше, чем когда-либо прежде в жизни. Я наконец-то призван в покои Принцессы Луны, и когда я прибыл туда, я оказался там не один. В ее присутствии находилось четыре других пони, но это были не простые пони, Пенумбра.

Двоих из них я узнал мгновенно: Профессор Флэт из университета Голубой Долины и Мэрис Равел. Другие мне были представлены и я оказался удивлен открытем, что стою в одной комнате с Мэрцартом и Доктором Хуфстоуном из Стратополиса. Передо мной сидели четыре живых легенды Эквестрийской музыки и пили чай с Принцессой Луной, как будто это был самый обыденный пятничный вечер. Тот факт, что они были здесь, не пугал настолько, как то, что они просто не могли отсутствовать где-то в других местах, ибо, как я четко знал, каждый из четырех этих пони жил далеко от других и от Дворца, если уж о том говорить.

Я был поражен такой магии. Я спросил Принцессу Луну, куда они ушли. Как всегда лаконично, она объяснила мне, что сыграла «Песнь Созыва». Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что она имеет в виду. Потом меня озарило, что она, должно быть, исполнила на Вестнике Ночи древнюю мелодию. Я читал старые легенды о том, что этой песней пользовались Принцессы во время войны между пони и грифонами для того, чтобы призывать души генералов со всех уголков Эквестрии в стратегический зал. Это было одно из мощнейших заклинаний в репертуаре аликорнов. Тот факт, что Луна использовала его для призыва четырех музыкантов, показался мне странным, и тогда я понял, что она, должно быть, сделала это для того, чтобы лучше понять ожидающие раскрытия элегии. Что бы Ноктюрн ни приготовил для нас, мы ступали на территории, где требовались объединенные знания лучших музыкантов Эквестрии.

Я более не ощущал себя столь уверенно, как на предыдущей нашей совместной сессии. Я чувствовал, что должен спросить: действительно ли я нужен ей? Но ее стремительные действия и сливающиеся воедино движения в галопе по комнатам подсказали мне, что она не в настроении для сложных разговоров. Перед нами лежала миссия космической важности, и Луна не собиралась бросать все на полпути.

Дорогая Пенни, частью чего я стал? Я только что вернулся в свои покои, только лишь чтобы передохнуть. Она заставляет меня записывать мелодию, названную «Плачем Ночи», и я уже чувствую, как будто что-то цепляется за меня когтями, тянущимися из теней. У меня сейчас осталось меньше десяти минут, прежде чем я должен буду вернуться в ее кабинет и продолжить транскрипцию симфонии, но часть меня терзают невероятные сомнения и тревоги. Я боюсь, что уже не вернусь оттуда прежним. Я не могу этого объяснить достаточно сжато, но мне кажется, будто мои уши перестали быть моими собственными уже несколько дней назад. Комната столь холодна, что я с трудом могу сосредоточиться на магии, чтобы поднять перо.

Она требует моего присутствия. Мне надо идти. Мне надо исполнить свой долг перед Ее Величеством. Помогите мне Небеса, но я должен.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

 

Двадцать пятое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Сколько прошло уже времени? Мне пришлось спросить у стражника у моих дверей, какой сейчас день. Сравнив его ответ с тем, что написано у меня в дневнике, я могу судить, что прошла уже целая неделя. Все как в тумане. Мне голодно и холодно. В покоях есть удобства. Я могу ими пользоваться. Я вполне уверен, что пользовался ими. И все же, место кажется мне жалким. Я жалок. Когда я в последний раз видел Ее Величество?

Память моя зыбка в самом лучшем случае. Я знаю, что мы закончили написание «Плача Ночи». Я играл его. Хотел бы я, чтобы я его не играл. Казалось, будто я тону где-то, но я не двинул ни единой мышцей. Я сидел на месте, парализованный, в ее комнате, ожидая, когда она исполнит ту же мелодию на Вестнике Ночи.

Она не коснулась древнего инструмента. Впервые за несколько дней, часть меня возрадовалась. Но когда я заглянул в глаза Луны, я не увидел аликорна, боящегося броситься галопом через последнюю хрупкую пленку магической святыни. На самом деле, я вообще не увидел ту Принцессу, которую я знаю. Казалось, будто она обратилась пустотой, живой дверью, созданной для чего-то гигантского и безжизненного, полного черной пыли. Я смотрел на нее и, казалось, будто я ступал по воде, двигаясь к горизонту событий кошмара, выбивающего землю из под ног.

Она говорила о всяком. У меня не было сил слушать ее к тому моменту. Я хотел спать. Кто-то принес меня в мои комнаты две ночи назад. Это была она? Должно быть, она. Слова Принцессы приходят теперь ко мне. Она говорит о безголосых душах, о телах в глубинах всех наших забытых прошлых лет. Она говорит об утерянной вечности, о чьем-то возлюбленном. Да. Я узнаю это слово. Возлюбленный. Она говорит о возлюбленном. Она говорит о возлюбленном. Она говорит о возлюбленном. Она говорит…

Что нашло на меня? Я был загипнотизирован? Как называется последняя мелодия, что мы записали? Что-то про сумрак. Да, реквием. «Реквием по Сумраку». Я слышал мелодию в своей голове, кружащую вокруг меня, подобно хищнику. Почему я продолжаю думать о морях, океанах и глубинах, безднах, откуда невозможно спастись? Она говорит о своем возлюбленном. Она оставляет его в мире меж миров, среди утерянных течений времени, пространства и песен. Его любовь есть его гнев, что есть также его месть. Когда он уничтожает миры, он просто пытается прорваться, вернуться к ней.

Дражайшая Пенни, хотел бы знать, как объяснить тебе, что все это значит. Но как только я прикладываю перо к бумаге, рождаются такие вещи. Вещи, которые я не могу объяснить. Вещи, которые могут быть лишь только эхом хрупких останков ее, ее мира, циклона льда, жадно кружащего под копытами всех нас. Они поют ее рефрен и становятся ничем, и коснувшись забытых, ее дыхание дарует свободу меж Небесных Твердей. Древняя песнь несет рождение нерождаемым, ее верным слугам в вечности и безвременье. Они более не служат ее возлюбленному, ибо царство вечного умирания стало ее; долг, приравненный нерождению всего; ненаписанная симфония, что держит вместе Небесные Тверди и разделяет их одновременно.

Мне надо остановиться. Мне надо прекратить писать. Но все, что я могу — это только лежать здесь. Снаружи маршируют пони. Куда — я более не могу сказать. Нечто ужасное готовится развернуться, а я только лишь хочу вновь увидеться с тобой. Я просто хочу держать тебя в объятьях. Я просто хочу прекратить слышать музыку в своей голове.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

 

Двадцать восьмое мая, год 6233 Гармонической Эры,

Кажется, я могу теперь писать; теперь, когда вижу, как ты лежишь рядом со мной. Когда я попал домой? Вчера? Все медленно возвращается ко мне. Кресцент Шайн подкинул меня до квартиры, весьма буквально. Я проснулся от твоего громкого голоса. Ты злилась на Кресцента. Я не понимал, почему, пока не почувствовал, как горит мое лицо. Он не нашел времени, чтобы обратить внимание на то, как плащ мой расстегнулся под лучами яркого вечернего солнца. Мне кажется, ему все равно. Воздух отозвался эхом его ворчливого безразличия, и вот он ушел.

Но ты… Твои нежные копыта оттащили меня с балкона и завели в дом. Ты ухаживала за мной. Я почувствовал холодный поцелуй мокрого полотенца на обожженном лбу. Как только я понял, что это ты, я сжал твои передние ноги и притянул тебя к себе. Сладкий жасмин. Я не знаю, как долго я держал тебя, или как долго ты держала меня. Все, что я знаю — это то, что я был счастлив, а ты была напугана. Я не хотел, чтобы ты боялась, Пенни. Я никогда не хотел тебя пугать. Но я не знал, что еще мне сказать в тот момент. Что я мог вообще сказать?

Существует девятая элегия. Я вспомнил слова Принцессы Луны. Где-то между бормотаниями про чьего-то возлюбленного она бросила слово «Запустение». Было ли это «Песнь Запустения?» «Элегия Запустения?» Я уже не помню. Все, что я знаю — это то, что к ней мы присоединили ноты, которые она взяла у четырех душ, телепортированных десять дней ранее в ее покои. Более того, исполнить девятую элегию мы смогли только дуэтом. Играла ли она на Вестнике Ночи?

Нет. Нет, я по-прежнему здесь. Что это вообще значит? Куда еще я мог бы уйти? Даже в своей собственной квартире я чувствую холод. Ты развела два часа назад огонь, прежде чем заснула. Я хотел бы, чтобы у меня было для тебя объяснение, нечто, чем я мог бы объяснить тебе, что огонь ничем мне не поможет. Я ухожу куда-то, и я совершенно не представляю куда.

Дражайшая Пенни, все эти дни ты была рядом со мной. Я едва ли сказал хоть слово, и все равно ты держалась за меня, как вторая кожа. Как ты умудряешься не злиться на меня? Я даже не возьмусь искать ответа на этот вопрос. У меня нет ни единого объяснения, почему меня не было так долго. Я мог бы придумать оправдание, но оно не объяснило бы ничего.

Я хочу, чтобы ты знала, что я счастлив быть твоим мужем, и мне очень жаль, Пенни. Мне жаль, что нечто великое и темное поглотило мое время, энергию и разум. Ты и так пожертвовала слишком многим. Я очень не хочу, чтобы ты жертвовала чем-то еще. Эти дни должны были быть днями, сулящими возможность, несущими радость. Но я не знаю, что уготовано мне. Я не знаю, что случится, когда мы с Луной напишем десятую элегию. Ноктюрн больше всего сущего в мире, и я боюсь, что он поглотит меня, как кит глотает креветку.

Пожалуйста, прости неуклюжесть этой записи, Пенни. Ты, наверное, можешь подумать, что эта грязь — это следы слез. Вполне возможно, что ты права.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

 

Тридцатое мая, год 6233, Гармонической Эры,

Я снова тебя напугал. Я случайно. Я просто хотел увидеть тебя. Все было так холодно, так запутанно, так оглушительно от музыки в моих ушах. Я вышел наружу, на балкон, и вошел в теплицу, потому что хотел увидеть солнечный свет в твоих глазах. Но солнечный свет был везде. И только когда я закричал, я понял, что я сделал. Я будто превратился в беспомощного младенца, глухого к боли и здравому смыслу.

Ты стремительно утащила меня назад в квартиру, прежде чем дневной свет успел нанести мне какой-либо непоправимый урон. Я очень не люблю оказываться причиной твоей злости, даже если твой гнев — не более чем маска твоей растерянности. Я тоже растерян, Пенни. Но как и у Луны, у меня нет маски. У меня есть только лишь тьма, и она обволакивает собой все, на что упадет мой взгляд. Почему должна существовать эта дихотомия солнечного и лунного света? Мир так несовершенен… Если бы мы могли искупать Эквестрию в густой тени, тогда бы все стало прекрасно. Все стало бы просто. Ты раньше уже жила во тьме. Ты — свидетельство того, что пони могут так существовать. С тобой все будет совершенно нормально. Я буду всегда с тобой. В тенях мы заведем себе семью теней, во славу Принцессы Луны, укрытые от ее песни и ее возлюбленного…

Я с трудом могу писать. Я по-прежнему слышу твои крики. Ты любишь меня, но ты ненавидишь те изменения, что со мной произошли. Ты ненавидишь тот факт, что я не могу тебе ничего рассказать. Я тоже его ненавижу. Каждый раз, когда я пытаюсь открыть рот, начинают литься слезы. Есть ужасы, о которых ты знать не должна. Я не хочу, чтобы солнечный свет умер в твоих глазах. Каким бы идеальным ни был мир в вечных тенях, я не могу позволить тебе в них раствориться. Предстоял ли передо мной этот конфликт всю мою жизнь? Кажется, будто я обнаружил ритм, под который я шагал с самого начала времен. Не знаю, хотел ли я, чтобы и ты танцевала под этот барабан из костей и кожи. Нечто драгоценное будет утеряно. Нечто драгоценное уже утеряно.

Я гляжу в твое лицо, когда ты думаешь, что я не смотрю, и вижу в нем некую грусть. Есть нечто в тебе, что жаждет рассказать мне секрет, одновременно ужасный и прекрасный. Но ты не можешь говорить; не больше чем я. Ты боишься, что мои уши не принадлежат тому мужу, за которого ты вышла, и это так. Мы становимся тенями тех, кем мы когда-то были. Симфония Луны лишила меня цвета, но что же ты? Ты тепла и румяна как никогда. Почему же я не могу коснуться тебя и почувствовать тебя, как когда-то? Любовь по-прежнему здесь, но жизнь испаряется, как влага на подоконнике.

Солнце заходит. Луна не вызывала меня. Мне надо прогуляться. Ты поймешь. По крайней мере, я надеюсь, что ты поймешь. Мне нужно пойти хоть куда-то. Ты любишь меня. Ты обожаешь меня. Она тоже обожала своего возлюбленного, но даже ее возлюбленному пришлось уйти. Реквием по Сумраку. Запустение и мертвые ноты. Озеро льда, что топит в себе, подобно неумолчному хору баньши.

Мне нужно куда-нибудь уйти, дорогая Пенумбра, или иначе я умру.

— Доктор Алебастр Кометхуф

 

Тридцать первое мая, год 6233 Гармонической Эры,

У меня множество синяков, и каждый из них жжется. Ты не поверила мне, когда я рассказал, как их получил. Ты подумала, что я все это сочинил. Прямо сейчас, я не могу описать события сколь-нибудь лучше. Я не могу позволить себе такую роскошь в это время невзгод и волнений. Тем не менее, я должен записать правду. Может, ты поймешь, когда пройдет время, когда ты призовешь достаточно сил, чтобы прочитать записи, написанные мной.

Сегодняшним поздним утром я встретился с Кресцент Шайном. Он не хотел меня видеть. Он был слишком занят. Каждый член Ночной Стражи был занят, и именно по этой причине я и хотел его видеть.

Когда я был в дворцовом крыле Луны, я, готов поклясться, слышал марш. У меня не было сил ни тела, ни духа, равно как и не было времени, что бы узнать причину этого шума, но я узнал ее сегодня. И мне не понравилось то, что я обнаружил. С тем множеством сарозийцев, что стеклись сюда, в Кантерлот, что-то случилось. Более трех четвертей их присоединилось к Ночной Страже. Этот стремительный набор новобранцев произошел меньше чем за неделю. И это не просто беспрецедентно; это попросту пугающе.

Еще более поражен я был опознав мелодию, под которую они маршировали. То была шестая элегия, та самая, которую мы с Принцессой Луной лично записали всего несколько дней тому назад. Напев был обращен в запись, которая передавалась по всем дворам Лунного крыла Дворца. Каждый пони-стражник маршировал под нее, выровняв кожистые крылья в идеальной слаженности в строю. Я восхищаюсь талантом Кресцент Шайна в командовании и управлении на его посту Капитана Стражи, но даже он не располагает властью, способной господствовать над таким количеством пони. Ни один смертный не способен так быстро научить этих молодых рекрутов шагать единым, нерушимым звеном.

Я знаю, что здесь происходит. Шестая элегия захватывает разумы этих пони. Нечто, вытащенное из глубин тьмы управляет ими, придает им сил и на мне лежит вина за то, что я помог Луне вынести это на поверхность нашего мира. Эти сарозийцы слышат непрестанный ритм, и он нашептывает их сердцам невидимые секреты. Но слышат ли они рефрен? Слышат ли они ее неумирающий голос? Пробрался ли холод в их легкие, как он пробрался в мои?

Я пытался сказать Кресцент Шайну, что то, что здесь происходит, — это неправильно. Но он отказался слышать мои слова. Чего-то не хватает в нем, он пуст внутри, как та оболочка, в которую обратилась сама Луна. Всю свою жизнь я хорошо ладил с двоюродным братом. А теперь, я будто смотрю в отражения на полированном мраморе гробницы. Я пытался воззвать к его разуму. Я пытался заставить его увидеть то, что здесь происходит, но как мне это сделать? Я почти ничего и не знаю.

Там, где я легко теряюсь, он легко раздражается, и после моей последней бешеной попытки захватить его внимание он захватил копытами меня и бросил на землю. Я был слишком шокирован, чтобы разглядеть два его копыта, лягающие меня, пока пара лейтенантов не подбежала к нам и не оттащила его от моего избитого тела. Он звал меня «предателем» и «трусом» и угрожал сделать с тобой ужасные вещи, Пенумбра, и поэтому я не сказал тебе так уж много деталей, когда ты смотрела на мое избитое тело широкими от ужаса глазами.

Ты ошибочно приняла мое молчание за что-то другое, и ты отвернулась, охладев ко мне, став холоднее, чем элегия Запустения. Я не могу тебя винить за твой гнев. Я никогда не смогу винить тебя. Я только лишь хочу, чтоб эти элегии наконец-то были закончены. Каким-то образом, я чувствую… я знаю… что все будет хорошо, когда Ноктюрн будет закончен. Холод, музыка и безумие прекратятся. Я тогда смогу объяснить тебе все. И если не смогу, останется ли что-то, о чем можно написать?

Этот дневник… я чувствую, что он несет в себе куда большее значение, чем я изначально задумывал. Я должен тщательно охранять его, ибо, боюсь, что кто-нибудь наподобие Кресцент Шайна или какого-либо духа, захватившего его тело, может сделать что-то ужасное с ним, а затем и с нами, дорогая Пенни.

— Доктор Алебастр Кометхуф.

 

Первое июня, год 6233 Гармонической Эры,

Я так сильно тебя люблю, Пенумбра… Я люблю тебя больше самой жизни.

Я пишу это, как торжественное заверение, потому что боюсь, что произнесение этих слов вслух более не властвует над твоим самообладанием. Сегодня ты вползла ко мне в постель и нежно прижала меня к себе. Ты рыдала больше часа. Я пытался высушить твои слезы, но ты отбивала мои копыта от своего лица. Ты сказала мне, что просто хочешь, чтобы я держал тебя. Если бы только каждый миг моей жизни был столь прост, столь прекрасен… Я искренне подчинился твоей просьбе и ты терлась об меня носом, шепча и стеная извинения за то, что злилась на меня последние несколько дней. Ты сказала, что просто запуталась. И я уже знал это и так. Но больше всего прочего, я знал, что люблю тебя все равно и не перестану любить никогда. Ты ждала меня все эти годы, и я буду ждать тебя вечность.

Ты сказала, что понимаешь, что я не мог ничего объяснить. Ты просто испугалась того, что впервые за обе наши жизни, ученый, за которого ты вышла замуж, не смог выразить что-то внятными словами. Я пытался утешить тебя, говоря, что некоторые песни требуют музыки, что несет в себе куда больше смысла, чем одни лишь их тексты. Я не думаю, что это сколь-либо облегчило твои страдания, а потому я поцеловал тебя и прижал крепче. Сладкий жасмин…

И как раз тогда ты наконец-то сказала, что привело тебя к такому состоянию. Нам только что доставили письмо от Ночной Стражи. Кресцент Шайн был или слишком занят или слишком зол для того, чтобы прийти сюда лично. Как бы то ни было, я должен предстать перед Принцессой Луной так скоро, как только возможно. Наше время вместе, каким бы оно ни было драгоценным, вновь оказалось урезано.

Ты не хотела, чтобы я уходил. И я тоже не желал уходить. Но мы оба знали, что Ночная Стража сделает с нами, если я не подчинюсь воле Ее Величества. Ты была напугана. Я пытался не показывать страха. Я поцеловал тебя и затем спросил, что ты хотела мне поведать. Я знал, что что-то беспокоит тебя, что-то, чего у тебя не хватало духу касаться. И тогда страх на твоем лице стал еще сильнее. Румянец твоих щек засиял ярче. Я знал, ты пытаешься удержать какой-то секрет от меня, но достаточно моих чувств пробудилось из холодного сна, чтобы я смог вспомнить даже малейшие из особенностей твоей души.