М.Я. Пергамент. Памяти двух русских цивилистов

Истекший 1912 год ознаменовался тяжкой и горестной утратой двух выдающихся представителей научного правоведения в России. На пространстве нескольких дней один за другим сошли в могилу бывший профессор Московского университета Габриэль Феликсович Шершеневич (скончался 31 августа) и заслуженный профессор, почетный член университетов Св. Владимира и Юрьевского Иван Егорович Энгельман (4 сентября).

Нестор русских цивилистов И.Е. Энгельман родился в Курляндии (Митаве). Уже в 1855 году он оставляет со степенью кандидата Петербургский университет, где проходил курс юридических наук и был учеником Неволина. В 1859 году за <рассуждение> на тему <О приобретении права собственности на землю по русскому праву> Энгельман удостаивается степени магистра гражданского права и вскоре после того единогласно избирается Советом Дерптского университета на существовавшую в то время кафедру русского права. Здесь, в Дерпте, Иван Егорович и остается до конца своей жизни, ведя преподавание вплоть до средины 1900 года. (С преобразованием юридического факультета в конце восьмидесятых годов И.Е. занял кафедру <русского гражданского права и судопроизводства>.) На поступавшие к нему предложения перейти в другую высшую школу он каждый раз отвечал отказом, уступая тем просьбам факультета и Совета своего университета, желавших <сохранить такую крупную научную силу>.

Несложна с внешней, чисто фактической стороны и биография Г.Ф. Шершеневича. Родившись в 1863 году на юге России, в Херсонской губернии, Шершеневич еще в отрочестве оказывается в Казани. В Казани он посещает гимназию, а затем университет, при котором оставляется для усовершенствования в науках, в Казани же он становится университетским преподавателем, сперва в звании приват-доцента, а позже, по защите своей второй, докторской, диссертации об <Авторском праве на литературные произведения> (1891), и в качестве профессора. Освободительное движение и вслед за ним обновление нашего политического строя отрывают на время Габриэля Феликсовича от тихих, любимых занятий. Его избирают в Государственную Думу, и в ней он - один из деятельнейших, полезнейших, виднейших народных представителей первого созыва. В наступившее после того пятилетие, от 1906 по 1911 год, Шершеневич служит Московскому университету. Его плодотворная работа в этот период поражает своей интенсивностью, своей напряженностью. Она пресекается в университете, когда вместе с рядом других выдающихся членов автономной коллегии Шершеневич, в чутком понимании своего долга ученого и гражданина, отказывается от университетской кафедры, покидает старейший рассадник у нас высшего знания...

Ни тот, ни другой покойный ученый не был только цивилистом. Нет, оба по всей справедливости могут и должны быть названы настоящими энциклопедистами в науке права. До того разнообразны те юридические дисциплины, которым они отдавали свои недюжинные силы.

И.Е. Энгельман - славный вместе с тем историк русского права. Его <Систематическое изложение гражданских законов, содержащихся в Псковской судной грамоте> считается и по настоящий день лучшим в нашей литературе, а исторический очерк крепостного права в России, его происхождения, развития и отмены, компетентные судьи признают вкладом научной ценности. Равным образом и русское уголовное право не было вовсе чуждо Энгельману. В немецких заграничных изданиях он не раз помещал содержательные статьи именно по этому предмету. И опять-таки не кто иной, как он, познакомил германский, а при его посредстве и вообще западноевропейский мир с русским государственным правом, проявив себя и тут, на поприще догматики отечественного публичного права прекрасным работником. Труд его, вошедший в виде крупной монографии в сборник Marquardsen'a, получил широкое распространение и стяжал автору почетное имя и в данной также области.

Не менее многосторонним должен быть назван талант Шершеневича. Габриэль Феликсович написал выдержавшую два издания <Историю философии права>; им же написана <Общая теория права>, которая и в наличном, неоконченном виде, в пределах своих трех появившихся выпусков, бесспорно, представляет интересное, широко задуманное руководство, убедительно свидетельствующее о синтезе мысли и работы составителя. Но в особенности не приходится, очевидно, забывать, что Шершеневич прежде всего - коммерсиалист, что центр его ученой и преподавательской деятельности, очевидно, не в ином чем, как в сфере науки торгового права и ее разработки и изложения. В этом отношении - если даже и забыть об отдельных монографиях и статьях, сюда относящихся, - достаточно только напомнить об основном труде Шершеневича, его капитальнейшем <Курсе торгового права> (4-е изд., 1908-1912, тома I-IV), вместе с его же <Учебником торгового права> издававшимся многократно и ставшим незаменимым пособием для всякого, кто приступает к изучению русского торгового права.

Но обратимся к главнейшим цивилистическим трудам отошедших от нас ученых - цивилистическим в более строгом смысле слова. На страницах <Вестника Гражданского Права> читателю естественно ожидать, что именно этим трудам и их характеристике уделено будет пусть небольшое, однако преимущественное место.

Обе диссертации И.Е. Энгельмана представляют исследования историко-догматического характера. Обе основаны на непосредственном и тщательном углублении в исторические памятники и современные первоисточники, обе проникнуты духом строгой, неподражаемой школы великого учителя - Неволина. Тонкий анализ, самостоятельность мышления, новизна и оригинальность многих выводов крупной важности, знание не только обширное, но и солидное, наконец, безупречная добросовестность - вот те драгоценные качества, которые воочию обнаружились в данных работах еще молодого тогда автора и с полной несомненностью показали уже полвека тому назад, что в лице И.Е. Энгельмана русская наука приобрела образованнейшего, даровитого, замечательного юриста. Спешу добавить, что, впрочем, не одной только науке это сделалось ясным. И судебная практика не замедлила проникнуться тем же сознанием, почувствовать серьезное для нее значение трудов Энгельмана. В особенности это должно сказать о его докторской диссертации, посвященной институту давности по русскому гражданскому праву, - работе, появившейся сначала на немецком языке, год спустя (1868) на русском и потом переизданной снова <через треть столетия> (1901) не без существенных изменений, а в догматической части - не без коренной даже переработки. В этом сочинении Иван Егорович между прочим отвел много места обозрению нашей судебной практики и выяснению своего к ней отношения. Надо ли развивать, насколько это отношение твердое и принципиальное, решительно независимое от каких-либо посторонних и преходящих тенденций? Требуется ли свидетельствовать, что заблуждения нашего Кассационного Сената находили в авторе судью прямолинейного, решительного, сурового? <Неправильный взгляд в кассационном решении> том-то, <неправильность толкования> Сената такая-то, <примеры вредный последствий: толкования в решении 20 января 1893 г.> и т.д. - вот нелицеприятные отзывы, пестрящие уже на страницах оглавления книги <О давности>. Эти отзывы недвусмысленно говорят об оценке, которую покойный признавал для себя обязательным дать известным проявлениям деятельности нашей высшей судебной инстанции в ее <разъяснении точного разума закона>.

И гражданский процесс - это <формальное> гражданское право - привлекал усиленное внимание И.Е. Энгельмана.

В коллективном немецком издании Leske и Loewenfeld'a ответственный и большой отдел о в России, а равно о русском конкурсном праве, наследовании и консульской юрисдикции обработан Энгельманом. (В дополнительном томе мы еще встречаем им же составленный очерк русского брачного права, - точнее, вступления в брак и расторжения брака.) Из переработки первой части данного отдела в связи с потребностями преподавания возник несколько позже <Учебник русского гражданского судопроизводства> (1899), в своем третьем издании (1912) выросший уже и формально, и по своему заглавию в целый <Курс> отечественного судоустройства и гражданского судопроизводства.

В предисловии к этому - по своему замыслу и выполнению пока единственному или почти единственному у нас - труду Иван Егорович высказывает мысли, заслуживающие полного сочувствия по своей правильности, разумности, трезвости.

<Наука: гражданского процесса, - учит он, - разрабатывает юридические понятия и правила по преимуществу с точки зрения их практического (курсив мой) значения, оценивая их так или иначе, смотря по тому, насколько они на самом деле содействуют или препятствуют охране или осуществлению прав. Формальности и правила, не достигающие этой цели, наукой отвергаются: она не признает за ними самостоятельного значения. Поэтому отвлеченно-догматическая схоластика не должна иметь в ней места>. С другой стороны, продолжает автор, наука <чужда буквоедства, сопровождаемого стремлением основывать каждое право, каждое определение суда на специальной статье закона. Юрист должен мыслить логически, соображая частные правила с общими понятиями и принципами, положенными в основание данного процесса, и самостоятельно выводить эти правила, при их отсутствии в законе, на основании общих понятий и принципов>. И далее: <Отсюда же право юриста критиковать действующее право с точки зрения последовательности проведения в жизнь положенных в основу закона общих начал и степени приспособленности устанавливаемых им частных правил к достижению преследуемых им целей>.

Повторяем: верные и счастливые мысли! А между тем может ли осведомленный юрист отрицать, что и по настоящий день как в гражданском процессе, так и в науке его мы еще далеки от осуществления в достаточной мере сейчас указанных правдивых и спасительных положений и требований?

<Наиболее важными произведениями Г.Ф. Шершеневича, - писал я в другом месте (<Право>, 1912), - доставившими ему не только почетную, но и чрезвычайно широкую известность, должны быть признаны - в области гражданского права - так же точно, как в области права торгового - не какие-либо специальные исследования монографического типа, не работы, посвященные детальному выяснению тех или иных частных вопросов и проблем. Нет, это труды иного характера, это целые обзоры преподававшейся Шершеневичем науки, это, во-первых, его <Учебник русского гражданского права> и, во-вторых, <Курс гражданского права>>.

Бесспорно, Габриэль Феликсович немало потрудился в нашей области и монографически. В дополнение к уже известному нам из предыдущего <Авторскому праву> я отмечу, в виде только одного примера, его оригинальную книгу <Наука гражданского права в России>, с ее увлекательно написанным <Заключением> о господствующей у нас розни между теоретической и практической юриспруденцией и причинах такого <в высшей степени печального явления современной русской правовой жизни>.

И все же, несмотря на всю полезность этих работ Шершеневича, наше утверждение о преимущественном значении его общих трудов должно быть оставлено в полной силе. Ибо именно в них, этих произведениях общего, синтетического, сводного содержания, всего полнее и сильнее, всего лучше сказались свойства и особенности дарования Габриэля Феликсовича.

Настольная книга всякого русского цивилиста, <Учебник русского гражданского права> проф. Шершеневича (10-е изд., 1912), как в фокусе отражает все сильные - однако и слабые - стороны творчества автора. Здесь необыкновенно важное сочетание догматической обработки с обсуждением историческим и освещением цивильно-политическим, критическим; законодательства с судебной практикой и научной литературой; сочетание права своего, отечественного, с правом Западной Европы - Франции, Германии, Англии, - и притом такое, что налицо оказывается элемент также сравнительно-правовой. Насколько ценно и важно подобное многообразное и гармоническое объединение названных методов и элементов, не требует, конечно, пояснения. Но, с другой стороны, нельзя не признать и того обстоятельства, что выполнение - правда, более чем трудной - задачи не всегда находится на абсолютной высоте. Юридический анализ, правильность конструкции, точность формулировки, некоторая техника - эта часть дела нередко оставляет желать лучшего. И самые горячие поклонники таланта Габриэля Феликсовича не станут здесь спорить. Но зато как отрадно в том же руководстве постоянное выдвигание автором экономического значения института, его социальной роли, поставление института в прямую и тесную связь с жизнью и ее нуждами. Другое крупное достоинство <Учебника>, к тому же особенно характерное для нашего писателя, - это чрезвычайная ясность и живость мысли - качества, которым отвечает как нельзя лучше удивительная простота и наглядность, порой настоящая художественность согретого чувством изложения.

Наконец, еще одна черта заслуживает, бесспорно, внимания. Мы имеем в виду энергичное, принципиальное и последовательное - как в данном труде, так и в прочих трудах своих - проведение Шершеневичем начала законности. <Только это начало, - говорится в статье <Применение норм права>, - совместимо с идеей правового порядка>. <Пользование противоположным принципом, началом целесообразности, полно общественных опасностей>. Конкретных примеров того, как Габриэль Феликсович понимал и применял означенное начало, можно бы привести множество. Я ограничусь только одним, связанным для меня с личным воспоминанием. Этот пример вместе с тем покажет, с какой неуклонностью - чтобы не сказать педантичностью - Шершеневич был способен держаться проповедуемого им принципа.

Несколько лет тому назад пишущему эти строки, в бытность его профессором Петербургского университета, было поручено Советом и юридическим факультетом университета дать свое заключение по одному вопросу, вставшему в то время пред нами. Вопрос заключался в том, вправе ли университет принять участие в постановке памятника своему знаменитому ученому, покойному Д.И. Менделееву, - точнее, вправе ли университет внести и свою лепту в общую массу пожертвований на эту цель.

<Заключение> распадалось на две части. В первой из них доказывалось, что громкий вопрос о правоспособности юридического лица должен разрешаться в смысле ее ограниченности, в зависимости от преследуемых данным совокупным образованием целей, или, говоря проще, в зависимости от его устава. Во второй после того части, и при этой общей позиции, обосновывалась полная тем не менее возможность и правильность утвердительного ответа на предложенный вопрос о праве университета (<К вопросу о правоспособности юридического лица>).

Габриэль Феликсович протестовал. Он тотчас же написал мне, что с первой частью моей брошюры согласен вполне, но что вывода, сделанного во второй ее части, разделить не может: университет-де не имеет права отчислять суммы на памятник, находящийся вне его стен. В свою очередь, я возражал. Помню, как раз в те дни в Москве происходило открытие памятника Гоголю, причем Петербургский университет счел долгом поручить своему депутату на торжестве открытия возложить венок у подножия памятника. Вот я и спросил Г.Ф.: как же, с его точки зрения, надлежит смотреть на данный расход, произведенный университетом? Неужели и в этом случае признать затрату неправомерной? И снова без замедления пришел ответ: <Остаюсь последовательным и говорю, что университет и на это права не имел>. А затем в <Учебнике> следующего, 8-го издания, в параграфе о юридическом лице, появилась обширная вставка соответственного содержания.

<В лице И.Е. Энгельмана ушел из мира последний могикан русской ветви исторической школы, ведущей свое происхождение от Савиньи и Неволина> (проф. В.М. Нечаев). К этим - без сомнения, справедливым по себе - словам полезно, однако, сделать оговорку. Существенное к ним дополнение должно, думаю, заключаться в указании на те все же серьезные и глубокие отличия, которыми характеризуется покойный русский цивилист при сравнении его с общим направлением исторической школы и ее представителей. Таких отличий, по моему разумению, три.

Это, во-первых, типичное для Энгельмана уделение первостепенной роли хозяйственной стороне дела, это тот его <экономический взгляд>, который рецензентом труда <О приобретении права собственности на землю>, небезызвестным Ф.М. Дмитриевым, даже был назван взглядом <исключительно экономическим> (<Отчет о четвертом присуждении наград графа Уварова>). С другой стороны, не приходится доказывать, что для подернутой дымкой романтизма <исторической> школы правоведения этот взгляд, ставящий во главу угла хозяйство, едва ли характерен.

Другое отличие - критическое к данному правопорядку отношение. Что чрезмерностью критики права не грешили ни великий Савиньи, ни его последователи, опять-таки вряд ли требует длинного пояснения. Воззрение на право как на продукт народного духа, продукт органический и непроизвольный, подобно языку подчиненный внутренней необходимости, - такое воззрение, очевидно, не могло поощрить критического отношения. Совершенно не то наблюдаем мы у Энгельмана. Необыкновенно трезвый ум его в связи, надо думать, с тем фактом неизмеримой важности, что русское право волей судеб всегда оставалось формально независимым от права римского, приводит покойного к оценке закона, к поверке права под углом зрения его пригодности, целесообразности.

И наконец, в непосредственной связи с предыдущим, еще третье. Я разумею сравнительно-исторический метод, которым Энгельман пользовался и много и охотно, и сознательно и умело. Но и в нем, этом методе, историческая школа совсем не повинна, - пожалуй, еще даже менее повинна, чем во всем прочем. Сравнительное правоведение выдвигается открытыми противниками Савиньи (Тибо, Ганс), и его, по всей справедливости, следует считать украшением не исторической, а, обратно, <философской> школы (в смысле, например, Беккеровском:).

Все сейчас подчеркнутые моменты - и сугубое внимание к хозяйственному строю, и критическая, а равно сравнительная трактовка права - все они, бесспорно, сближают двух усопших цивилистов, - как в свою очередь их сближают и энциклопедичность, отмечавшаяся нами раньше, и строгая законность, присущая обоим в абсолютно высокой степени.

Но и в другом еще сходствуют И.Е. Энгельман и Г.Ф. Шершеневич при всей разности происхождения и поколения, темперамента и симпатий, политических убеждений и личной судьбы.

Оба не только писатели-энциклопедисты, но и писатели на редкость продуктивные. В <Биографических словарях профессоров и преподавателей> университетов Дерптского и Казанского можно найти перечни их трудов; эти перечни способны изумить - до того велико количество содержащихся в них названий работ, больших и малых.

Притом в основе продуктивности и Энгельмана, и Шершеневича, несомненно, лежат одни и те же свойства. Помимо трудолюбия, методического и неутомимого, неутомимого до крайних пределов, до последних часов жизни, невзирая на болезнь и страдания, нельзя не видеть еще огромной отзывчивости, психологической прямо потребности откликнуться, реагировать на представшие, назревшие вопросы современности - вопросы науки, вопросы практики.

И эта же отзывчивость едва ли не главнейшая вместе с тем причина того участия обоих ученых в <общественной> и даже политической жизни страны, в котором не счел себе вправе отказать: один - России, другой - своей.

Духовный образ усопших в глубоко признательной памяти нашей объединяется еще последним.

Как учители, как независимые и правдивые, как искренние друзья юношества Шершеневич и Энгельман точно так же стоят рядом. Своим слушателям они не только сообщали знания - они вселяли в них интерес и любовь к праву и его науке и будили решимость работать; они убеждали в неизмеримой ценности устойчивой правовой культуры и делились с аудиторией бодрящей верой в постепенное совершенствование начал и условий правового существования.