Часть 2.От Трои к Мертвому морю 2 страница

Что же здесь произошло?

Что означает каменное изваяние сфинкса?

Макс фон Оппенгейм вербует новый отряд рабочих. В конце концов, на Телль-Халафе работало 550 бедуинов. Они обслуживали узкоколейку, опрокидывали наполненные вагонетки, раскапывали и... бастовали. Они бастовали периодически, когда знойные песчаные бури забивали пылью глаза или когда кто-либо из их вождей уговаривал рабочих требовать более высокой оплаты. Но барон из Кельна умел успокаивать детей Аллаха и возвращать их снова к работе. Он хорошо обращался с ними, и рабочие слушались его, невзирая на злых духов Телль-Халафа.

Иногда огромный палаточный лагерь Телль-Халафа, рассчитанный на несколько тысяч человек, посещали семьи рабочих или их соплеменники. Издалека приходили шейхи всех крупных племен бедуинов или, по крайней мере, их доверенные представители, не столько затем, чтобы посмотреть на своих братьев и сыновей, которые трудятся на Телль-Халафе, сколько для того, чтобы понаблюдать за немецкими начальниками, выбрасывающими кучу денег для расчистки холма мусора, в котором не могут найти ничего лучшего, кроме камней и обломков.

Эти сыны пустыни не могли понять, почему ученые собирают и рассматривают черепки с такой любовью. Их же никак нельзя использовать! Как странно иногда могут вести себя такие богатые и ученые люди, как эти немцы! И живут же они в этом аду лихорадки на Телль-Халафе. Даже их личный врач неожиданно обессилел, и его, сраженного жестокой лихорадкой, пришлось срочно везти в ближайший порт. Его так и не успели спасти: врач умер в Бейруте.

В тяжелом состоянии пришлось отправить обратно в Германию архитектора, фотографа и секретаря. И, наконец, этот немецкий барон сам заболел и в течение нескольких недель боролся на Телль-Халафе со смертью. Разве он не знал, что два с половиной тысячелетия назад в этом аду погибло несчетное число детей Израиля?

Что ему еще здесь надо было искать?

Но такими уж они родились, эти археологи!

Вместо того чтобы уехать домой и избавиться от зараженного воздуха и адского зноя Телль-Халафа, они вызвали новых людей из Европы. В конце концов, на холме работало уже 10 немцев, в том числе пять архитекторов (некоторые из них позже получили кафедры истории искусств и истории древней культуры в германских университетах), врач, фотограф, два секретаря и, конечно, сам неутомимый барон.

В 1913 году раскопки были прерваны. Нет, они еще далеко не окончены, их собирались продолжать зимой 1914 года. Ведь многое было еще недоделано, не приведено в порядок, не объяснено. Прекращать работы на Телль-Халафе нельзя было ни в коем случае.

Но здесь началась мировая война—надолго затянувшаяся первая мировая война. И лопаты немцев безнадежно ржавели на Телль-Халафе.

 

 

Последние раскопки

Только в 1927 году, через 14 лет, Макс фон Оппенгейм вернулся назад, к Телль-Халафу. Холм уже не принадлежал Турции, а входил в состав французской подмандатной территории Сирии. Французы дали немцам великодушное разрешение на продолжение раскопок по всей области истоков Хавура; они даже помогали там, где это требовалось.

Последствия войны сказались и на Телль-Халафе. Вновь были засыпаны найденные при раскопках холма и спрятанные в экспедиционном домике каменные изваяния. Они лежали под развалинами дома, разрушенного во время боев между турками и сирийцами. Однако все еще можно было снова привести в порядок, тем более что директор общества древностей в Северной Сирии француз М. Дж. Дарру взялся охранять немецкую экспедицию и ее находки и наконец, стал ее хорошим другом. Дарру привез немцам, среди которых было несколько опытных архитекторов, оружие и инструменты из Алеппо. В 1929 году на обратном пути в Алеппо близ Рас-эль-Аина он подвергся нападению бедуинов, которые ограбили и убили его. Немцы глубоко и искренне скорбели об этом человеке.

Скоро 200 бедуинов снова работали на Телль-Халафе. Многие уже были знакомы с этим холмом по довоенному времени. Найденные каменные барельефы изображали охоту на быков, борьбу льва и быка, человека и льва и другие сюжеты. На одном барельефе — изображение двух рогатых животных около дерева. По всему Ближнему Востоку, вплоть до Индии, встречается подобный мотив — священное дерево (символ Млечного Пути) с двумя лунными серпами.

У входа во дворец Телль-Халафа стояло пять огромных звериных фигур, изваянных из камня. В середине изображен бык, справа и слева — львы, по наружной стороне фасада — два сфинкса с женскими головами.

Позади этих пяти колоссов возвышались каменные фигуры трех людей.

Всего нашли восемь изваяний, пять из них — животные, собственно, синкретические существа.

Означает ли это что-либо? Имеет ли эта группа какой-либо особый смысл?

Согласно библейской легенде, бог явился к Аврааму и велел ему расчленить пять животных на восемь жертвенных частей (1 кн. Моисея, 15). То же произошло и в Сирии. Когда Авраам выполнил повеление бога, «господь заключил с ним союз» и сказал: «Потомству твоему даю Я землю сию от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата» (15, 17).

И вот немцы снова стоят на берегу Хавура, притока Евфрата, у Телль-Халафа, недалеко от Харрана, и пристально смотрят на восемь существ у входа во дворец; этот дворец, наверное, видели тысячи пленных израильтян, когда ассирийцы изгнали их из Палестины и увели в болота Хавура. История? Какая страшная история была у этого народа! Итак, израильтян увели из своей страны в Ассирию, где живут они «и до сего дня» (IV кн. Царств, 17, 23). Из более глубоких слоев Телль-Халафа извлекли амулеты, которые опять-таки изображали быков (или других рогатых животных). Иногда на таких амулетах изображена и извивающаяся змея.

На одной каменной плите изображено существо, человеческая голова и верхняя часть туловища которого переходят в рыбий хвост. Это существо в обеих руках держит огромную змею, которая своим телом обрамляет весь барельеф.

 

 

Замыкается ли круг?

Слои Телль-Халафа доходят до времен неолита и медного века. В самых глубоких слоях нашли посуду яйцевидной формы. И, наконец, в этих же слоях обнаружили глиняные фигурки сидящих на корточках женщин. Это снова положение роженицы. Скульптуры пока еще весьма примитивные. Голова уродливая, а в большинстве случаев ее нет совсем. Глину обрезали на уровне шеи. Несомненно, эти фигурки представляли собой наивную попытку отобразить чудо рождения.

Но голова?

Имела ли отрезанная голова особое значение?

Длительные исследования показали, что Макс фон Оппенгейм, несомненно, нашел в Телль-Халафе остатки древнейшей культуры Передней Азии.

К древнейшему времени восходят лишенные признаков письменности изображения на камне и обломки цветной керамики, которые позволяют предполагать, что этот слой «Телль-Халафского периода» может быть датирован V— IV тысячелетиями до н. э. Теперь повсюду в Передней Азии, когда из глубины холмов извлекают подобные обломки цветной керамики — как, например, в Уре ниже древнейшего шумерского слоя, — археологи говорят о доисторическом Телль-Халафском периоде. Таким образом, друг бедуинов барон Макс фон Оппенгейм из Кельна не только проявил героизм в борьбе с лихорадкой, зноем и пылью, но и оказался человеком, который приобрел качество опытного археолога и, закончив раскопки, смог выставить в Берлине в основанном им музее Телль-Халафа сокровища доисторической эпохи, от которой нас отделяет 6 —7 тысячелетий.

Вполне понятно также, что Макс фон Оппенгейм, который, кстати сказать, никогда не считался с огромными затратами собственных средств на проведение раскопок, попытался выяснить вопрос: откуда же все-таки пришли люди, создавшие каменные изваяния и дворцы на Телль-Халафе, как они выглядели и куда могли уйти?

В своем сообщении о Телль-Халафе, отвечая на эти вопросы, барон упомянул Авраама и детей Израиля, которые (по библейской хронологии — приблизительно через одно тысячелетие после Авраама) потом снова были поселены у Харрана в области истоков Хавура, когда погибло северное царство Израиля.

Таким образом, земли вокруг Харрана оказались действительно роковыми для израильского народа. Именно через эту территорию, согласно Библии, проходил Авраам, направляясь в «обетованную» землю по повелению господа; здесь, в Харране, долгое время жил и Иаков, внук Авраама, который потом получил имя Израиль, и, наконец, сюда, в Месопотамию и частично в район близ Харрана, вернулось десять разбитых колен царства Израилева, чтобы более уже никогда не увидеть «обетованной» земли.

Какая трагическая судьба!

Арамейцы и сирийцы, как об этом говорится в Библии, были предками Израиля: «Ты же отвечай и скажи перед Господом Богом твоим: отец мой был странствующий Арамеянин... и произошел там от него народ великий...» (V кн. Моисея, 26, 5).

Неподалеку от Харрана, в Урфа, барон фон Оппенгейм услышал местные легенды об Аврааме, а в самом Харране ему удалось собрать сказания о прекрасней Ревекке, жене Исаака.

Но кто жил здесь до Авраама, как выглядели люди телль-халафского времени? Оппенгейм считал, судя по типу изображений на камнях, что они принадлежали к расе так называемого динарского периода, потомки которой еще сегодня живут в Албании, Далмации и в Восточных Альпах.

Не предки ли это албанцев? И каким образом попали они в Сирию и Месопотамию?

Может быть, через Кавказ, как подсказывает Библия?

 

 

ПОИСКИ «СЫНОВ ХЕТОВЫХ»

 

Между благородным увлечением Генриха Шлимана Троей и не менее благородным увлечением Макса фон Оппенгейма Телль-Халафом легло долгое время и большое пространство: вся Малая Азия.

Если Шлиман на западе Дарданелл и близ берегов Греции размышлял о Гомере и тайне холма Гиссарлык, то фон Оппенгейм ломал голову над Телль-Халафом и загадками смешения народов южнее Кавказских гор, на восточной границе Малой Азии. Барон не видал никаких греков и не думал о Гомере, как Шлиман; он видел армян, сирийцев, курдов, бедуинов — потомков населения погибших мировых держав. При этом Макс фон Оппенгейм размышлял над Библией и Кораном.

Не преуменьшая достойного уважения возраста священного писания христиан, израильтян и мусульман, надо все же сказать, что близ Харрана, очевидно, существовали еще и более древние документы. И их нашли, своеобразную незнакомую нам письменность пиктографического характера на древних стенах. Это были иероглифы! Но не египетские иероглифы, а нечто иное. Они появились и вновь исчезли.

Это было весьма печально! Нельзя обижаться на филолога, если его огорчает невозможность понять знаки, хотя они, несомненно, представляют собой вид письменности. Это, так сказать, профессиональное чувство неудовлетворенности, о котором принято говорить только в узком кругу. Этим объясняется то обстоятельство, что по поводу этих непонятных знаков на камне между учеными всего мира, сблизившимися на почве археологических открытий, все чаще и чаще возникали какие-то странные разговоры. Странные для широкой общественности, которая, услышав о раскопках Трои, могла искать им объяснения в стихах Гомера, но не имея подобных текстов о Телль-Халафе, не могла о нем судить.

Эту тайну можно было раскрыть в первую очередь путем раскопок в северосирийской области на верхней излучине Евфрата, как раз в районе Харрана. Но здесь, к сожалению, нельзя было копать, потому что тут находился современный город, люди еще жили в своих домах, под стенами которых и хранились тайны.

Современный город, на месте которого жил когда-то не только бог Нанна — Син, но и Авраам,— не очень-то приятное зрелище для археолога!

При таких условиях каждый покинутый дом, до крыши заваленный мусором и превратившийся в холм, представлял огромную ценность для археологов; особенной удачей был один холм, на котором некогда стоял дом, разрушенный молнией так сильно, что никто уже не пытался его восстановить.

Правда, это были идеальные случаи, а где можно найти такое место, где все идеалы воплощаются в жизнь? «Ничто так не помогает археологам, как сильные разрушения»,— говорил сэр Леонард Вулли с невольной откровенностью. «Если здание медленно разрушается, то можно быть уверенным, что бедные жители выкопали из-под него все возможные ценности. Самое удачное, что может произойти,— это извержение вулкана. Оно засыпает окружающую местность таким плотным слоем пепла, что никто уже не может вернуться, чтобы спасти свое имущество. Но идеальные условия Помпеи встречаются редко, и археолог должен быть благодарен, когда ему представляется возможность работать и при менее удачных условиях».

Именно! Быть благодарен даже тогда, когда речь и не идет о Содоме и Гоморре.

Но Харран? Харран остается безнадежным для археолога до тех пор, пока под ним не разверзнется земля или не случится что-либо другое, что сотрет его с лица земли.

Поэтому и печалились археологи, в то время как лингвисты и языковеды на Западе сокрушались по поводу иероглифов, не поддававшихся дешифровке.

 

 

Иероглифы из Каркемиша

Иероглифы не были ни для кого новостью. Об этих удивительных знаках стало известно уже полтора века назад, когда англичанин X. Мондрелл (1714 г.) и француз де Ла Рокк (1722 г.) упомянули о них в своих рассказах о путешествии в Сирию.

Но тогда ученый мир интересовался совсем другими проблемами и не находил времени для знаков-рисунков из Сирии. Интерес к этим иероглифам возник только с прогрессом в области археологии. При этом создалось впечатление, что центр этой чужеродной культуры со своей не поддающейся прочтению рисуночной письменностью лежит в Северной Сирии, скорее всего на излучине Евфрата, у Харрана или Каркемиша.

В Харране, как уже было сказано, к сожалению, ничего нельзя было сделать. Ну, а в Каркемише?

Да, но где же находился Каркемиш?

Об этом было известно из Библии.

Это знал всякий, кто, может быть, и имел по истории всего лишь двойку, но по закону божьему — пятерку: на Евфрате! Пророк Иеремия (46,2) оставил для археологов следующую запись: «...при реке Евфрате в Кархемисе...».

Но где он точно находился, этого никто не знал. Ведь Евфрат длинная река. Евфрат настолько длинен, что действительно никому не удалось найти Каркемиш. Без сомнения, этот город более уже не существовал, но с тем большим вожделением бросали археологи свой взгляд на берега Евфрата.

Из ассирийских клинописей можно было сделать вывод, что Каркемиш некогда играл значительную роль. По всей вероятности, там и жили те самые неизвестные люди, которые писали иероглифами. Может быть, Каркемиш даже был их столицей.

Итак, надо искать Каркемиш!

Помните ли вы еще Джорджа Смита — молодого прилежного гравера по меди из Лондона, который сумел с таким блеском прочитать ассирийские клинописные тексты?

Ну вот, этот-то самый Смит во время своего последнего путешествия в Месопотамию как-то раз вскочил на лошадь, извлек из кармана некоторые копии ассирийских клинописных текстов, перечитал их и отправился — это было в марте 1876 года — прямо

 

 

Области расселения хеттов

 

в район развалин на Евфрате, который сейчас называют «Джерабис».

Это и есть Каркемиш, сказал Смит, и он был прав. Это хорошее подтверждение тому, как важно уметь своевременно и правильно прочесть клинописный текст на соответствующей табличке.

Джордж Смит тогда же сообщил об этом в Лондон и описал огромный район развалин в Джерабисе, который он с уверенностью относил к исчезнувшему Каркемишу. Одновременно он доложил об удивительных иероглифах, которые встречались на многочисленных камнях Джерабиса — Каркемиша.

К сожалению, это был последний подвиг Джорджа Смита; через несколько месяцев он умер от чумы. В Лондоне сразу же обратили внимание на сообщение Смита. В течение трех лет Британский музей вел раскопки в Каркемише (1878— 1881). Ими руководил консул П. Гендерсон.

Ох, уж эти консулы!

Потом опять в Каркемише наступило затишье. Только в 1911 году там начались новые раскопки, в которых принимал участие целый ряд наиболее опытных английских археологов, в том числе Л. Вулли и Т. Е. Лоуренс — более молодой исследователь, противник того самого немца, который открыл Телль-Халаф.

В течение многих лет (до первой мировой войны и после нее) англичане пытались изучить тысячелетнюю историю Каркемиша, отмечая многочисленные следы пожаров. Временами создавалось впечатление, что Каркемиш действительно был резиденцией царей, подданными которых были таинственные авторы иероглифов.

И, несмотря на то, что ни одной строчки рисуночного письма не удалось прочесть, все же начали проявляться контуры какого-то древнего и по всем признакам весьма могущественного государства. Как оно называлось — это уже было известно.

Целый ряд надписей на месопотамских памятниках и клинописных табличках, а также Ветхий завет содержали указания на это государство и его народ — хеттов.

Это, очевидно, были те самые хетты, которые во времена Авраама жили в Ханаане и господствовали там. В 23-й главе 1 кн. Моисея говорится, как великодушно поступили хетты, даровав овдовевшему Аврааму фамильную пещеру в Хевроне (Ханаан), и как Авраам «поклонился народу земли той, сынам Хетовым».

Где же на самом деле лежала столица хеттов?

Она не могла находиться в Ханаане, скорее в Северной Сирии, а может быть, это и был Каркемиш — большой, древний город?

Однако между Хевроном в Ханаане и Каркемишем на Евфрате лежит большое пространство, много провинций и областей. Кроме того, хеттские иероглифы были найдены и южнее Каркемиша, в Хамате. Их обнаружили потом и в той области Сирии, где особенно свирепствует лихорадка,— в болотистой долине Эль-Амк, недалеко от Антиохии.

Там, в заброшенной деревне Зинджирли, генеральный директор турецких музеев Хамди Бей однажды нашел восемь замечательных рельефных изображений, которые, очевидно, когда-то украшали ворота дворца.

Немецкие археологи позднее увидели эти барельефы, когда они проезжали через Зинджирли. В 1887 году они попросили в Истанбуле разрешение на производство раскопок и, получив его, снарядили свою первую экспедицию в Зинджирли. В марте 1888 года эта экспедиция прибыла на место. Ей суждены были самые большие трудности, какие вообще встречали археологи когда-либо.

 

 

Как железнодорожник открыл Пергам

Упоминая о Зинджирли, нельзя, конечно, не назвать наиболее известных немецких археологов, которые там работали. Но так как Зинджирли относится несколько к другой области археологических исследований (эти исследования проводились в непосредственной близости от Сирийского побережья Средиземного моря, на территории Сирии и Малой Азии, то есть там, где когда-то расцветала культура древних греков и римлян), то здесь прозвучат имена выдающихся археологов, которые, однако, в то время, о котором сейчас идет речь, еще не были известны.

Эти исследователи, шедшие по следам греков и римлян, неожиданно столкнулись с хеттскими памятниками и надписями в районе своих раскопок.

Но сначала надо рассказать о своеобразной судьбе человека, которая показывает, что в конце XIX века можно было стать выдающимся археологом, не имея специального образования.

Молодому студенту Карлу Хуманну, уроженцу округа Дюссельдорф на Рейне, и не снилось, что он будет археологом. Он хотел стать инженером, строителем железных дорог.

Но врачи посоветовали 22-летнему студенту отказаться на время от своих планов на будущее, прервать занятия и поехать на Юг, чтобы там восстановить свое здоровье. Карл Хуманн последовал этому совету, но воспользовался им весьма странно: немного позднее мы найдем его в самом ужасном месте — там, где вовсю свирепствовала чума и лихорадка, а именно в Зинджирли.

Сначала молодой Хуманн отправился на Хиос и Самос, чтобы поправить под солнцем Греции свое пошатнувшееся здоровье. На острове Самос он ради препровождения времени начал раскопки у знаменитого античного храма Геры и таким образом впервые столкнулся с незнакомым ему миром археологии.

В 1864 году турецкое правительство предложило ему провести предварительные работы по прокладке железнодорожного полотна в Палестине, Малой Азии и на Балканах. В 35 лет этот высокий блондин с берегов Рейна построил для Турции дорогу от Пергама в Малой Азии до берега моря. В один прекрасный день Хуманн пошел посмотреть цитадель и увидел там, как местные жители извлекали из древней стены большие мраморные скульптуры, разбивали их и бросали в печь для обжига извести. Хуманн взял оттуда несколько рельефных стел и послал в Управление берлинских музеев. Одновременно он информировал об увиденном турецкое правительство и добился запрещения уничтожать эти, очевидно, древнейшие памятники искусства. Короче говоря, Карл Хуманн стал человеком, открывшим знаменитый Пергамский алтарь и все прекрасные греческие творения, которые в течение восьми лет тяжелого труда (1878—1886) под его руководством были извлечены из щебня.

В 1880 году университет Грейфсвальда присвоил ему звание доктора; в 1884 году он как руководитель раскопок в Пергаме возглавил музей в Смирне, получив звание директора берлинских музеев. Вот что произошло с человеком, который отказался от своего призвания инженера-железнодорожника и отправился на Юг с единственной целью укрепить свои слабые легкие.

Хуманн был уже всеми уважаемым археологом, достигшим почти 50-летнего возраста, когда ему поручили раскопки в Зинджирли.

Второй ученый, которого в то же время привлекли к работе в Зинджирли, был известный археолог Отто Пухштейн. Он происходил из Померании и был одним из этих высоких, немного неуклюжих, но всегда добродушных померанцев. Пухштейн в течение шести лет по всем правилам изучал археологию в Страсбурге и Берлине. Потом, в 1881 —1883 годах, его послали как стипендиата Германского археологического института на раскопки в Италию, Грецию, Египет и Малую Азию, чтобы по возвращении он мог занять место ассистента директора берлинских музеев — место, которое он получил и занимал в течение почти 14 лет, пока не прославился на раскопках в Баальбеке. Впоследствии он стал президентом Германского археологического института, достигнув самого высокого звания, которое только и могла дать немецкая археология.

Назовем еще врача и антрополога из Вены Феликса фон Лушана и его очаровательную супругу Эмму как наиболее активных и болеющих за дело участников раскопок в Зинджирли. Кроме того, следует еще упомянуть фрейбургского лингвиста и исследователя письменности профессора Юлиуса Эйтинга, специалиста по истории первобытного общества Губерта Шмидта, писателя Эдуарда Штукена и, наконец, Роберта Кольдевея. Этого достаточно, чтобы представить себе тех 10 или 12 немцев, которые вели раскопки в Зинджирли в 1883, 1888—1894 и 1902 годах.

Довольно-таки долго для такого отвратительного места!

 

 

Змеи из Зинджирли

Поход в Зинджирли был нелегок для экспедиции: ведь нужно было везти с собой каждый гвоздь, каждую лопату, каждую корзинку, захватить все, вплоть до кроватей и стульев. Зинджирли (буквально «место цепей») расположен в долине между высокой горой Аманус и восточной грядой Курд-Да-га и доступен с берега лишь через перевал Байлан-Пасс. Экспедиция пробиралась с огромным трудом, сначала на повозках, потом верхом. Если представить себе, что экспедиция должна была привезти еще и орудия труда (кирки, лопаты, тачки, корзины, походную кузницу) приблизительно для 150 — 200 рабочих, которых она хотела нанять в Зинджирли, а также палатки и складные кровати, питание, да и вообще буквально все, что нужно было для жизни в горах, включая лекарства,— то станет понятно, как тяжела была эта дорога через перевал, сколько пришлось пережить, пока немцы не прибыли, наконец, в унылую курдскую деревню Зинджирли.

Было начало апреля. Пора холодная и сырая. Жить в жалких и грязных домишках курдов было просто немыслимо. Членам экспедиции пришлось поставить привезенные с собой палатки прямо в грязи; кровати сразу же промокли, а холодный сильный ветер пронизывал насквозь.

Однако немцы немедленно приступили к работе. Им нельзя было терять время, потому что обычно в июле курды покидают свои домишки в долине и вместе с детьми и всем имуществом перебираются в горы, чтобы в самое жаркое время года жить в более здоровой обстановке. Они могли переселиться туда и еще раньше, после первого же смертельного случая от лихорадки; значит, оставалось менее трех месяцев для первых разведывательных раскопок. Позже не представилось бы уже никакой возможности найти хотя бы одного рабочего для раскопок.

Рабочих удалось нанять. Через несколько дней на холме работало уже около 100 курдов, вырванных из своей привычной обстановки редкой и в то же время привлекательной возможностью заработать деньги. Они выносили мусор, извлекали из земли тяжелые каменные статуи и колоссальные фигуры львов, освобождали от щебня остатки гигантских крепостных сооружений.

Однажды в долине разразилась буря. Палатки порвало в клочья. Как немцы, так и курды буквально утопали по колено в грязи. У немецкого врача сразу же стало много работы. После появления у него первых больных и после успешного их лечения слава венского врача быстро перевалила через горы и достигла каждой курдской деревни.

Прошло некоторое время, и обстановка в Зинджирли резко изменилась. В середине мая в долине стало очень жарко. Начала распространяться курдская лихорадка, так называемая «черная вода». Одновременно появились мучительные спутники наступающего лета: тучи комаров и невероятное количество ядовитых змей. Каждый, кто проходил мимо загрязненных колодцев курдской деревни, из которых все больше и больше поднималось ядовитых, лихорадочных испарений, не мог не заметить, как змеи, словно лягушки, прыгали одна за другой в воду.

В конце мая возросло число местных жителей, укушенных змеями. Доктор фон Лушан помогал им, как только мог. Появился первый больной лихорадкой и среди членов экспедиции. Потом слег Карл Хуманн, которого, как уже говорилось, врачи посылали для восстановления здоровья на солнечный Юг; его заболевание было очень похоже на острое воспаление легких.

В конце концов, почти все члены экспедиции заболели лихорадкой. При таких обстоятельствах Карлу Хуманну пришлось покинуть лагерь. Турки вызвали его в Истанбул. Руководство экспедицией перешло к врачу из Вены доктору фон Лушану. При этом он не мог оставить своих больных и стекавшихся к нему со всех сторон курдов.

Конечно, Лушан не всегда успевал оказать помощь при укусе змеи. Так, однажды в немецкий лагерь прибежал курдский мальчик, которого укусила змея в большой палец руки; он схватил топор и сам отрубил себе палец. Само собой разумеется, без всякого наркоза и стерилизации. Его мужество вызвало всеобщее восхищение.

 

 

Царская крепость

Изо дня в день крепла уверенность археологов в том, что под большим холмом в Зинджирли скрыта огромная крепостная постройка или дворцовый комплекс, возведенный в каком-то неизвестном до сих пор архитектурном стиле. Становилось все более ясно, что понадобится несколько лет работы на этом холме, чтобы раскрыть все его тайны. И действительно, в результате систематически проведенных работ (в 1888—1894 и 1902 годах) удалось обнаружить царскую крепость ассирийского времени последнего тысячелетия до н. э. У ворот стояли четыре огромных каменных льва, а перед дворцовыми постройками, воздвигнутыми в разные периоды строительной и культурной деятельности, стояли сдвоенные сфинксы, служившие базисом для колонн.

Одна из рельефных табличек изображала крылатое существо с орлиной головой. У бога погоды Хадада на голове был убор, украшенный рогами.

Роберт Кольдевей сразу заметил то новое, с чем столкнулись археологи в Зинджирли. Он пишет: «Весь культурный комплекс, который здесь был обнаружен и впервые основательно исследован, существенно отличается от всего того, что до сих пор было известно по раскопкам и на Востоке и на Западе. Только в редких случаях можно установить параллели, но они ведут нас далеко на Восток — к Ассирии и Вавилонии, на Запад — пожалуй, лишь к Трое».

Нет сомнения в том, что самые древние постройки из Зинджирли испытали влияние тех самых хеттов, которых ищут археологи, чтобы разгадать их рисуночное письмо, познать их культуру и историю. Но с каждым днем становилось все яснее и яснее: Зинджирли тоже не мог быть их столицей.

Поиски столицы хеттов начал вместе с группой сотрудников также Отто Пухштейн. Искали ее и французы и англичане. Археологи других стран тоже испытывали здесь свою судьбу. Наконец, прибыли экспедиции из США, которые провели десять лет в Северной Сирии. Хотя они и нашли замечательные вещи, но столица хеттов и ими не была обнаружена.

Как будто ее кто-то заколдовал! Столица одного из самых могущественных государств древнего мира бесследно исчезла.

Кто же ее обнаружит, кто прославится?

 

 

Высоко в горах Анатолии

Для наших современников покажется удивительным огромный интерес, который проявляла в то время общественность к каждому новому сообщению о хеттах, к каждому открытию их памятников. Особенно живо этот интерес проявлялся в Англии. Он заставил некоторых солидных ученых отказываться от своих кафедр или других официальных постов, чтобы в спокойной обстановке заниматься хеттологией и писать работы по этому вопросу.

Так, Арчибальд Генри Сейс — английский востоковед и языковед, профессор кафедры сравнительного языкознания в Оксфорде и звезда английской лингвистики — в 30-летнем возрасте бросил свою кафедру и стал жить то на Востоке, то в Англии лишь на доходы от издания своих книг.