А как было раньше? 4 страница

 

Необходимо сказать также об одном из самых больших камней преткновения в жизни нашей Церкви - выборе времени исповеди.

 

Как это ни печально, за многие десятилетия Советской власти из-за малого числа храмов и соответственно их переполненности укоренилась практика так называемой общей исповеди. В отличие от частной, или индивидуальной, священник уделяет главное внимание не столько беседе с каждым исповедающимся, сколько обращенному ко всем слову перед исповедью, в котором говорит о самом главном, в чем следует каяться приступающему к таинству Святого Причащения, о значении самого Таинства. Соответственно используется то, что относится к празднуемому в это время событию, или читаемый в этот день евангельский текст и пр. Практика общей исповеди была введена святым Иоанном Кронштадтским также ввиду огромного числа людей, стекавшихся на его богослужения. Из-за невозможности поговорить с каждым из многих сотен желавших исповедаться и причаститься, св. Иоанн говорил общее слово, потрясающе глубокое и прочувствованное, после чего восклицал: "Кайтесь!". По свидетельству очевидцев, здесь начиналось нечто невероятное: люди рыдали, били себя в грудь, громко просили у Бога прощения. Через некоторое время св. Иоанн успокаивал народ, читал общую для всех разрешительную молитву, после чего допускал весь народ к Причастию.

 

Понятно, что св. Иоанн был фигурой уникальной и подражать ему чисто внешне означало бы браться за нечто невыполнимое. Но сама обстановка в наших храмах привела к необходимости именно общей исповеди. Правда, священники стараются сочетать общее слово с краткой беседой с каждым из исповедающихся. Само по себе это вполне логично и соответствует нашей ситуации. Однако в отношении времени исповеди современную практику иначе как порочной не назовешь. Я имею в виду насчитывающую уже не одно десятилетие традицию в тех храмах, главным образом городских, где имеются два и более священников, проводить исповедь непосредственно во время литургии. Здесь-то сама обстановка и открывает простор для чисто формального проведения этого важного Таинства.

 

Как правило, общая исповедь проводится в одном из приделов, в котором в данный момент литургия не совершается. В зависимости от архитектуры храма это оказывается либо слишком близко к тому алтарю, где совершается литургия, и тогда исповедающиеся практически не слышат ни молитв, читаемых священником, ни того слова, которое он говорит, стремясь расположить сердца своей паствы к покаянию; либо это оказывается в другом конце храма, так что исповедающиеся не слышат самой службы. Конечно, теоретически возможно выбрать такое место, где будет слышно и то, и другое, но все-таки нельзя от всех прихожан требовать способности одновременно полноценно молитвенно участвовать в литургии и при этом слушать слово, произносимое на общей исповеди, размышлять о своих грехах и принимать решение оставить то или иное в своей жизни как явно неугодное Богу. Получается странная вещь: те, кто не исповедаются и, следовательно, не причащаются, могут стоять и внимательно вслушиваться в нашу замечательную православную литургию, не будучи участниками той Тайной Вечери, которая и совершается в этот момент "за всех и за вся". В то же время те, кто исповедаются, то есть являются именно участниками этой Вечери, не в полной мере в ней участвуют, так как именно в этот момент они участвуют в другом таинстве - покаяния. И то, и другое таинство совершаются без необходимого внимания и сосредоточенности.

 

Между тем Литургия - центральный момент нашей сакральной христианской жизни, приобщение к Страданию, Смерти и Воскресению Иисуса Христа, Спасителя и Искупителя мира. Вокруг этого таинства созидается вся остальная жизнь всех христианских Церквей, в том числе и нашей, Русской Православной Церкви. Столь прискорбное невнимание к этому центральному таинству, по сути дела, формальное в нем участие (иначе как еще можно назвать современную практику?), несомненно, роковым образом отражается и на качестве нашей христианской жизни.

 

Совершенно очевидно, что исповедь следует проводить отдельно от литургии. Там, где позволяют условия, вероятно, лучше всего накануне, чтобы не было жестко ограниченного времени. А ведь именно такое имеет место, когда исповедают во время свершения литургии: ведь при этом необходимо успеть исповедать всех в течение не более одного часа, независимо от того, сколько исповедающихся - 30-40 или 300-400 (такое тоже бывает в некоторые дни). Даже если исходить из обычного для Москвы числа исповедников за воскресной литургией - 60-80 человек, - то нетрудно увидеть, что у священника будет меньше одной минуты на человека. О каком серьезном наставлении здесь можно говорить? А если иметь в виду, что из этих 60-80 человек примерно 10-12 пришли вообще впервые на исповедь? Что получат они от этой первой в своей жизни встречи с нашей Церковью?

 

К счастью, в тех (пока еще немногих) вновь открывающихся храмах Москвы, где настоятелями поставлены глубокие, серьезные и одновременно энергичные священники, исповедь проводится именно накануне, и при этом священник уделяет ей очень много и времени, и внимания.

 

Необходимо постоянно помнить о том, что исповедь - самое близкое общение служителя Церкви со своей паствой. От этого общения в каком-то смысле зависят судьбы сотен и тысяч людей. Ясно, что далеко не каждый священник обладает необходимыми для этого данными: чуткостью, тактом, достаточным собственным духовным опытом. Здесь были бы крайне желательны краткие пособия для священников, содержащие соответствующие наставления. Уверен, что была бы огромная польза от семинаров, которые могли бы проводить либо сами епископы, либо, по их благословению, опытные священнослужители. На них можно было бы обсуждать как положительные, так и отрицательные прецеденты, не называя, разумеется, ничьих имен.

 

Но ничего этого, к сожалению, нет. Потому и идет жизнь нашей Церкви по старой пословице: "что ни поп - то батька". В одном месте (в Загорске) человеку говорят: "Ваше духовное состояние требует того, чтобы вы исповедовались и причащались каждое воскресенье". Приезжает человек в Москву. Сходит в церковь в первое воскресенье, а на следующее его или ее уже останавливает священник:

 

- Ты же была неделю назад?

- Да меня благословили каждую неделю причащаться!

- Вот кто благословил - тот пусть и причащает. А причащаться чаще раза в месяц - смертный грех!

 

Почему? Откуда это?

 

Точно так же почему-то считается, что причащаться на Пасху или на Рождество тоже своего рода духовная бестактность: "Праздник великий, а они со своими грехами лезут!" То, что сами священники причащаются несколько раз в неделю, и уж конечно, в Рождество и на Пасху, как-то забывается - это вроде как по служебной обязанности. Один протоиерей так и говорил, отстаивая редкое причащение мирян:

"А то будете как мы - привыкнете к частому причащению и благоговение потеряете!" (священник причащается за каждой совершаемой литургией).

 

На деле же имеет место просто недоразумение - автоматическое соединение, причем совершенно необязательное, двух разных таинств: исповеди (покаяния) и причащения (встречи со Христом на братской трапезе верующих). Здесь было бы уместно позаимствовать у католиков современный обычай - причащать в праздник всех, не имеющих на совести тяжкого греха, без исповеди - ради праздника. Именно так и поступают, например, в Московском костеле, приглашая к причащению даже православных, ради великой радости Господнего Праздника.

 

В то же время человек может, напротив, нуждаться в частой исповеди или даже просто в духовной беседе, утешении, а не только в перечислении своих грехов. Но это у нас в Православии как-то совершенно не. принято. Стоит кому-нибудь остановить священника после службы, чтобы о чем-нибудь спросить или посоветоваться, как тут же найдутся доброхоты из старушек: "Не задерживайте батюшку - он устал!.." Как будто беседы с людьми - это что-то выходящее за рамки служения священника. Впрочем, многие священники так и считают. Я сам был свидетелем, как один пожилой священник отчитывал прихожанина, все стремившегося "поговорить с батюшкой": "Что вы, что вы! Нам нельзя с вами говорить. Вот приходите на службу, стойте, молитесь, придите на исповедь". Почему нельзя? Кто запрещает?

 

Печально то, что нередко священники, которые сами не беседуют с прихожанами, помимо исповеди (весьма, впрочем, краткой), всячески препятствуют делать это своим собратьям, упреками, замечаниями (чаще всего это настоятель или второй священник), создавая обстановку напряженности и нервозности. Священнику, стремящемуся не ограничиваться формальным служением, всегда приходится такие краткие беседы проводить где-то в углу храма, урывками, чуть ли не тайком, все равно навлекая на себя неизменные попреки, что он-де "задерживает службу": "Ну, давай теперь до вечера служить!" Хотя, естественно, такие краткие беседы проводятся лишь после литургии и никого по-настоящему не задерживают. Дело здесь, конечно, не во времени, а просто в том, что такого рода активность является как бы постоянным обличением формального отношения к службе старшего собрата. Чтобы себя как-то реабилитировать перед самим собой и другими, и дается воля такого рода попрекам. Конечно, за этим стоит еще и, вероятно, некая ревность, поскольку к священнику, относящемуся к своим обязанностям чисто формально, никто из прихожан особенно и не обращается, так как от него ничего и не услышит человек, нуждающийся во внимании и любви. Поразительно, что даже сейчас, когда уже нет диктата уполномоченных, особо следивших за батюшками, к которым "ходит молодежь", остается инерция такого же формализма. Воистину, "сами не входят и хотящих войти - не допускают". Казалось бы, сейчас уже было бы совершенно естественным ввести определенные часы, во время которых желающие поговорить со священником могли бы это сделать не "на ходу", а в спокойной обстановке. Такая потребность особенно остро ощущается в настоящее время, когда многие люди приходят в храм впервые, когда идет массовое возвращение народа нашего к вере, возвращение в Православную Церковь.

 

Каким контрастом этому выглядят маленькие объявления, которые даже в 70-80-е годы можно было увидеть на дверях лютеранских и католических церквей в Прибалтике. "Пастор (такой-то) принимает прихожан по личным вопросам по вторникам, четвергам и субботам с 12 до 16". Тут же написан телефон, по которому можно позвонить пастору и уточнить необходимое. Это ведь так естественно, чтобы люди могли обратиться к священнику не "ловя" его на ходу после службы, а в специально отведенное для таких бесед время.

 

И дело здесь не в перегрузке священнослужителей службами (можно было бы сократить число этих служб или увеличить число священнослужителей). Дело здесь в ставшей привычной нормой православной установке: священник - это тот, кто осуществляет священнослужение. Между тем Иисус нигде не называл Своих учеников "священниками". Он призывал их быть пастырями. "Любишь ли Меня?" - трижды вопрошал Он Петра, - если так, то "Паси овец Моих". Пасти означает быть готовым душу полагать за них. А тот, кто прежде всего думает о том, как бы поскорее закончить все дела в храме и уехать домой, просто наемник.

 

А наемник, не пастырь,

которому овцы не свои,

видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит,

...потому что наемник, и не радит об овцах.

(Ин 10: 12-13).

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

ПАСТВА И ПАСТЫРИ

 

Церковь старух

 

Очень часто можно слышать, правда, от людей, в церкви не бывающих, что сейчас туда ходит много молодежи. Впрочем, не менее часто слышишь и о том, что в церкви одни старухи. Это второе утверждение принадлежит людям хотя и не слишком доброжелательным, но, по крайней мере, несколько раз в жизни все-таки побывавшим в церкви. Каково же положение в действительности?

 

В начале 70-х годов один очень деятельный московский священник (сейчас уже можно назвать его - отец Дмитрий Дудко) неожиданно ввел новую форму церковной проповеди - "ответы на вопросы". Предлагалось заранее задавать вопросы в письменном виде, а священник по субботам, после всенощной, отвечал на них. Вопросы были самыми разными, а ответы смелыми и даже резкими. Священник с амвона говорил то, что думал. И хотя в его словах не было чего-то совершенно нового, но уже одно то, что человек, да еще священник, говорит во всеуслышание в церкви то, о чем многие знают, но молчат, было настолько поразительно, что, начиная со второй проповеди, субботними вечерами храм буквально заполнялся молодежью. Старушки просто становились исчезающе незаметными среди бород, джинсов и дубленок.

 

Все это, конечно, не могло не радовать смелого проповедника, так что он оптимистически утверждал с амвона: "Нет! не удалось атеистической власти сделать нашу Русскую Православную Церковь Церковью старух!" Исход этого отважного начинания был, скорее, печальным, но не об этом сейчас речь. Отдельный проповедник, конечно, привлек к себе и к вопросам веры внимание, быть может, сотен молодых людей, впрочем, по не зависящим от него обстоятельствам, ненадолго. Однако едва ли такой интерес к одному священнику дает основание для характеристики состояния всей Церкви. Если честно, то приходится с грустью констатировать обратное - именно "удалось", так как наша Церковь в таком виде, в каком она существует в настоящее время, является в самом деле Церковью пожилых и старых женщин.

 

Слово "церковь" означает "собрание" (греч. - экклесиа), то есть, в узком смысле слова, церковь - это те, кто собираются вместе ради соединяющего их Христа. Если мы посмотрим фотографии богослужений, помещаемые в "Журнале Московской Патриархии", или зайдем в любой храм, то увидим, что стоящие там верующие, за крайне редким исключением, - сплошь пожилые и старые женщины. Почти нет ни людей среднего возраста, ни молодежи. В настоящее время ситуация изменилась, но лишь в тех немногих храмах, где инициативу взяли деятельные священники, стремящиеся к пробуждению жизни в нашей Церкви. В большинстве же приходов осталось по-прежнему. Могут сказать, что те или иные обстоятельства делают зачастую трудным, если не невозможным, посещение храма теми, кто еще не на пенсии. Но почему же нет пожилых и старых мужчин - мужей этих наполняющих наши храмы женщин? Не все же они незамужние или вдовы. Нет, дело не в этом. Просто пожилые мужчины и старики ходят в храм столь же редко, что и мужчины других возрастов. Пожалуй, даже молодые заходят в храм чаще, причем здесь не только любопытство, но и нечто большее.

 

Все дело в том, что все происходящее в наших храмах психологически и интеллектуально устраивает только "бабушек" - самую смиренную, терпеливую и малообразованную часть нашего народа. Среди них немало даже просто малограмотных. Это женщины с особой формой сознания, особой психологией, основное свойство которой - покорное смирение перед любым авторитетом, любой властью - светской или церковной. Это, кстати говоря, совсем не означает, что они смиренны и терпеливы в каждодневной жизни. Скорее даже, наоборот - смирение перед любым, даже небольшим, авторитетом нередко как бы компенсируется агрессивностью в повседневной, обыденной жизни. Например, к своим же подругам по храму и особенно к тем, кто в сложившейся иерархии постоянных прихожанок занимает более низкое положение. Такая же агрессивность проявляется и ко вновь зашедшим в храм, особенно к молодежи. Здесь очевидное желание подчеркнуть, что они в храме "свои", все. знают, а "чужие" "ничего не понимают". В этом отношении удивительный контраст с баптистами. Там вновь пришедшего, даже незнакомого, чаще всего встречают благожелательными улыбками, сразу дают сборник духовных песен, чтобы человек мог петь вместе со всеми. В православном храме (в этом же городе) на новенького смотрят косо, а на клиросе так даже враждебно - "чего встал? мешаешь только!". И хотя такое отношение характерно для православного храма, все же и у нас немало прихожан по-настоящему добрых, благожелательных. Это они стараются сказать новичкам слова ободрения и поддержки. К сожалению, их часто опережают другие своей агрессивностью.

 

Вообще же церковные бабушки - совершенно особый слой нашего общества. У большинства из них за плечами нелегкая жизнь: разоренное или брошенное в молодости хозяйство в деревне (из-за раскулачивания), затем тяжелая работа, зато сейчас у многих все-таки более или менее спокойная старость (пенсия, отдельная квартира или комната). Так что храм, в котором горят свечи, поются торжественные мелодии, произносятся благочестивые слова, представляется им действительно тихим и радостным пристанищем, напоминающим об их молодости, деревне, праздниках, гулянках вокруг сельских церквушек в 20-е годы. Тех сельских храмов, да и многих деревень, уже нет, а в Москве церкви все же есть, и они стали для них тем местом, в котором можно действительно отдохнуть после скудной радостями жизни перед тем, как навсегда отойти в иной мир. Все они в духовном отношении нетребовательны, так что само по себе наличие храма и священнослужителя, исполняющего веками сложившийся ритуал, наполняет их сердце спокойствием, радостью и каким-то особым удовлетворением. А уж если "батюшка" оказывает им хотя бы минимальное внимание, то все уже просто прекрасно и "упаси Бог" что-нибудь в этом менять.

 

Лет 20 или 30 назад, вероятно, многим казалось, что "вот перемрут бабушки, выросшие при "старом" режиме и потому цепко держащиеся за Церковь, и храмы опустеют". Однако проходят годы, и на смену им приходят уже новые, "советские" бабушки, родившиеся и выросшие при новой власти. Это в основном женщины из рабочей среды, которые, выйдя на пенсию, начинают ходить в церковь. Среди них есть и из интеллигенции, но немного. Этот постоянный приток пожилых женщин связан, вероятно, с тем, что женщины острее чувствуют зависимость от неземных сил, больше нуждаются в утешении, в котором им отказывает окружающая обстановка. Пафос нашей жизни до совсем еще недавнего времени в основном был рассчитан на молодых, здоровых, красивых, передовых. А как быть остальным - старым, больным, с несложившейся жизнью?

 

Есть здесь и еще одна религиозно-психологическая причина, на которую мне указал один из моих друзей. Возникающее у пожилых женщин религиозное чувство накладывается на продолжающееся чувство женской, материнской ответственности за семью - теперь уже не только за мужа и детей, но и за внуков и правнуков, а также и за тех, кто уже умер, возникает религиозная ответственность за род. Она могла бы выражаться в проповеди христианства своим ближним, но так как познания в том, что выходит за рамки религиозно-обрядовой практики, весьма скромные, то такая проповедь не имеет особенного успеха среди более образованных детей и внуков. Поэтому религиозная ответственность выражается, главным образом, в принятии на себя инициативы в деле крещения, отпевания и в подавании при посещении храма записочек "о здравии" и "о упокоении". Происходит как бы распределение функций: молодые живут, как и все безрелигиозное общество, а старые (причем исключительно женщины) молятся Всевышнему за себя и за них, подобно жрицам своего небольшого рода.

 

Поэтому храмы наши, думаю, никогда не опустеют. Но только вот христианство имеет в виду не одних лишь пожилых женщин с их покорной непритязательностью и самоотверженным стремлением внести в подаваемые записочки всех близких. Иисус желает дать нам не просто утешение, но жизнь, и "жизнь с избытком". Он хочет преображения человеческих сердец через обращение к Отцу в духе и истине. Один из опытных служителей Церкви как-то заметил, что степень подлинного возрождения Церкви определяется числом мужчин, участвующих в ее жизни.

 

Поскольку такой религиозный настрой и такая непритязательность не свойственны остальной части нашего населения, то, соответственно, люди других возрастов или другого склада не в состоянии 3-4 часа стоять в переполненном душном помещении, где происходящее остается для них совершенно непонятным. Они, естественно, начинают, мягко говоря, смущаться многим в нашей Церкви: почему у вас служат на непонятном языке, зачем целовать икону, руку священника, зачем поклоны и т. п. И чаще всего итог таков: "В Бога я верую, а в церковь ходить не. буду. Ничего мне это не дает!" Действительно, обычному взрослому человеку почти невозможно прийти к вере только через посещение церкви, то есть посещение богослужения, поскольку оно рассчитано не на обращение вновь пришедших, а на уже уверовавших. Это еще возможно для пожилых женщин, которым свойственно исключительно эмоциональное восприятие богослужения и которых удовлетворяет пение и чтение отдельных благочестивых фраз, не выстраивающееся в систему (что было названо одним автором "женским типом религиозности"). Но для гораздо большего числа наших современников свойственно не только эмоциональное, но и рациональное, разумное восприятие мира. И когда такие люди оказываются в храме, то они, естественно, хотят понять, для чего собрались верующие, что значит молиться, что значит верить в Бога и, вообще, что такое Бог? То есть большинству людей свойственно задавать вопросы и получать на них вразумительные ответы. Но, к великому сожалению, этого в нашей Церкви нет, и еще более печально, что на собственно православном богослужении этого не было и раньше, причем на протяжении многих веков.

 

 

Молодежь

Несколько лет назад я спросил одного священника: "Бывает ли у вас в храме молодежь?" - "Да, бывает, - ответил он, - да что толку, ведь это все шизофреники".

 

Меня, помню, сильно удивил его пессимизм. Однако позже, наблюдая за немногими верующими молодыми людьми, я обратил внимание на одну характерную особенность. Если молодой человек начинает ходить в храм, привлекаемый именно самим богослужением, а не хорошими, например, проповедями какого-либо священника, если он приходит к вере, как приходят пожилые женщины, - через богослужение, а не так, как большинство молодых людей - через друзей и книги (когда участие в богослужении является не первым шагом к вере, а, скорее, уже результатом веры), -так вот, если никакого, так сказать, просветительного влияния нет, а есть только интерес к долгим праздничным службам, акафистам, к тому, что в этой церкви служат так, а в другой несколько иначе, если есть какая-то особая любовь к торжественным службам и вообще к повседневному церковному быту, то печальный факт состоит в том, что в таком молодом человеке, как правило, заметны какие-то психические отклонения от нормы, иногда очень сильные, просто клинические. По-видимому, психологический склад, являющийся нормой для пожилой малообразованной женщины, патологичен для молодого человека.

 

Это в меньшей мере относится к церковным молодым женщинам, хотя и у них в аналогичных случаях также нетрудно заметить, что за почти старушечьей консервативностью, почти нездоровой приверженностью к форме стоят более или менее явные нарушения психики. Но, повторяю, это гораздо реже и слабее выражено, чем у молодых людей, и скорее, является результатом одиночества, чем исходных особенностей психики.

 

Разумеется, автор ни в коем случае не желает быть понятым таким образом, что сама по себе любовь к богослужению есть какой-то болезненный признак. Ни в коем случае. Внешняя сторона православной службы всегда привлекала чуткие к Божественной правде и красоте сердца. Красота нашего богослужения иногда целые народы приводила ко Христу. Достаточно вспомнить святого Стефана Пермского, обратившего целый народ. Да и в обращении русского народа, как известно, великолепие византийского богослужения сыграло, пожалуй, решающую роль. Речь идет лишь о том, что нередко происходит обращение не столько ко Христу, сколько к богослужению, особенно у людей впечатлительных, легко ранимых. Происходит определенное "бегство от мира", причем не к сути христианства, а лишь к его форме. Понятно, что во Христе прежде всего нуждаются "не здоровые, но больные", слабые, незащищенные. И здесь, конечно, важно помочь молодому человеку или девушке увидеть не только красоту службы, но и красоту той великой Истины и Правды, которые несет Христос, прославляемый за нашим богослужением. Тогда "форма" и "содержание" Православия не будут разобщены, а станут целостным христианским мироощущением.

 

То, что мы говорили о церковных молодых людях "со странностями", делает понятной еще одну характерную особенность нашей Церкви - практически полное отсутствие среди остальной ("нормальной") части церковной молодежи рабочих. Вся немногочисленная, но все же реально существующая церковная молодежь - почти сплошь интеллигенция. В настоящее время сложилась такая ситуация, что для вхождения в Православие необходимы либо психологическая установка, присущая пожилым женщинам, либо семейная традиция, не отвергнутая молодыми людьми, либо культурный уровень заметно "выше среднего". Поскольку молодежь из рабочих этого не имеет, она остается совершенно вне Православной Церкви, несмотря на то, что сейчас очень многие из них принимают крещение, как мужчины, так и женщины.

 

В самом деле, в Православии приход к вере людей из интеллигенции обычно происходил через влияние друзей и через книги, поскольку, как уже говорилось, для человека, привыкшего осмысливать окружающее, пробиться к существу веры через одно лишь богослужение почти невозможно. Поэтому книги здесь играли основную формирующую роль. Разговоры с друзьями были лишь толчком к вере, лишь постановкой вопроса о возможности веры в Бога. Религиозные книги - это был либо антиквариат (дореволюционные издания Святых Отцов и др. книги, также ксерокопии с них), либо "самиздат" и "тамиздат". Ясно, что рабочая молодежь, которая и вообще-то читает меньше, такие книги вообще не читала, так как они к ней просто не попадали. Контакта между молодыми людьми из рабочих и верующей православной интеллигенцией практически не было, поскольку и последние чаще всего люди нетехнических специальностей. Так что не было и никаких разговоров на тему о вере с молодежью из рабочих, никаких побудительных влияний. Однако детей молодые рабочие семьи в большинстве своем все равно крестили, в отличие от интеллигенции, где крестили детей только в действительно верующих семьях. Впрочем, в настоящее время детей крестят уже, по-видимому, почти все, независимо от участия или неучастия родителей в жизни Церкви.

 

Сказанное выше о приходе в нашу Церковь молодежи, главным образом из интеллигенции, относилось к началу 80-х годов. Однако в основном это справедливо и для современной ситуации, хотя положение в этом, как и во многом другом, резко изменилось, начиная с лета 1990 года, с избранием нового патриарха - Алексия II. Во многих московских приходах открылись воскресные школы для детей. В среднем в каждой такой школе занимаются от 80 до 200 ребятишек в возрасте от 6 до 14 лет. Здесь в основном дети прихожан данной церкви, причем социального преобладания интеллигенции незаметно. Внучат нередко водят бабушки, а родители, даже не будучи сами практикующими верующими, как правило, не возражают, отчетливо осознавая, что "в церкви плохому не научат". Эти ребятишки в самом деле наша надежда на будущее. События Священной Истории воспринимаются ими совершенно естественно и живо. Этому, кстати, помогают и телевизионные программы, во многом содействующие религиозному образованию детей, в особенности, судя по собственному опыту проведения таких занятий, в этом отношении эффективна серия мультфильмов "Супер-Книга", где библейские события передаются увлекательно и наглядно.

 

Отрадна популярность, которой пользуются начавшие свою работу также в 1990 г. школа катехизаторов при Комиссии Священного Синода и Православный Университет. Правда, на занятиях первой из них нередко вместо изложения православного вероучения преподаватели увлекаются обличением вероучения других конфессий, делая это в духе и стиле XIX века, нередко с ошибками. Едва ли следует начинать чудесное дело богословского образования будущих катехизаторов с насаждения духа вражды и нетерпимости к нашим братьям-христианам Запада, католикам и протестантам. Разумеется, там, где это необходимо, следует указать на различия вероучений, но очевидно, духу христианской любви (а именно ей следует прежде всего учить будущих наставников молодежи и новообращенных) больше соответствует спокойное разъяснение исторических корней имеющихся различий и обоснование того, почему Православная Церковь придерживается именно такой точки зрения, а не иной. Здесь необходимо постоянно подчеркивать, что правильность православного вероучения должна всегда подтверждаться прежде всего не гневными обличениями в адрес "еретиков" и декларацией нашего монопольного права на обладание истиной, а нашей христианской жизнью - ее плодами: любовью, милосердием. Важно показывать нашу веру из наших дел. Иначе мы рискуем превратить Православие из проповеди любви и мира в религиозное санкционирование всякого рода нетерпимости, самопревозношения и гордыни.