Искажения» эдипова развития

В свете изложенной роли эдиповой фазы развития можно предположить, что как для переживаний развода, так и для долгосрочного психического развития ребенка огромная разница, приходится ли момент разрыва родителей на данную фазу или ребенок все же имел возможность завершить этот важный этап развития еще в полной семье. В начале обследования мы предполагали, что дети, родители которых разошлись, когда им было шесть — семь лет, если и должны непосредственно сильнее реагировать на утрату одного из родителей, прежде всего если речь идет об отце, однако по сравнению с маленькими детьми у них больше шансов выдержать развод без заметных долгосрочных нарушений в их развитии. Это предположение основывалось на следующем. Хотя утрата отца тем болезненнее переживается, чем дети старше, а, значит, отношение к отцу более интенсивно и значительно, но тем не менее фундаментальные (триангулированные) структуры объектоотношений уже настолько укреплены и «вжиты», что (частичная) потеря «внешнего» объекта угрожает им незначительно и они могут быть легче компенсированы: то ли благодаря отношениям с отцом после развода или же с несколькими отцовскими эрзацобъектами (отчимом, дедушкой, друзьями, носящими отцовский характер и т.п.). Эта гипотеза, казалось, также хорошо подтверждена работой Бургнер (1985), которая на основе психоанализа детей, растущих вообще без отцов, а также взрослых, которые выросли без отцов, утверждает, что эти дети остаются в плену предэдипова образца объектоотношений, а потому, как и по другим причинам, переживают конфликты эдиповой фазы более болезненно и в борьбе с этими конфликтами должны мобилизовать усиленные механизмы обороны (что является началом долгоср'очных невротических симптомов и искажения формирования характера). Несмотря на то что наши исследования подтверждали данные, изложенные в работе Бургнер, но тем не менее мы не смогли в этой форме сохранить нашу гипотезу, которая среди прочего приближалась бы к тому, чтобы считать целесообразным для родителей, желающих развестись, подождать с разводом до завершения эдиповой фазы. И это прежде всего по двум причинам.

Во-первых, как мы убедились, предположение о том, что дети до развода проходят «нормальное» эдипово развитие, в большинстве случаев — иллюзия. Наоборот, тень будущего развода часто простирается уже до первого года жизни ребенка. Как правило, это действительно и для поздней эдиповой фазы. Более или менее явные конфликты между родителями создают такую констелляцию, которая в некоторых отношениях приближается к образцу семей, живущих без отцов. Отсутствие любовной связи между родителями приводит к тому, что вместо тройственной системы отношений соседствуют две двойственные — между ребенком и отцом и между ребенком и матерью. (В семьях, живущих без отцов, часто существуют внесемейные отношения с ним или же отец продолжает существовать как фантастический «внутренний объект».) Если это и помогает ребенку избежать конфликта соперничества с однополым родителем, но тем не менее является обманной эдиповой идиллией. Даже если отцы относятся к дочерям, а матери к сыновьям в какой-то степени как к полноценным партнерам, много внимания и любви отдают детям, беседуют с ними на семейные темы, однако от маленьких девочек и мальчиков не скроешь, что дочка не является полноценной папиной женой, а сын — полноценным маминым мужем. Если в «нормальной» эдиповой констелляции кажется, что главной помехой для исполнения любовных вожделений является один из родителей, то теперь этой помехой является собственная эротическая неполноценность, из чего рождается страх разочаровать любовный объект и по этой причине потерять его. Если отец или мать, которые только что обращались с ребенком как с полноправным партнером, вдруг начинают его бранить или указывают ему его место, т.е. дают ему почувствовать, то он все же «только ребенок», то это обидно и унизительно и усиливает страх потери любви эдипова объекта. Но эти дети страдают также и из-за соперничества, конечно, с противоположными опасениями, если родители — что случается очень часто — борются друг с другом за любовь ребенка. Конечно, все родители ревнуют детей друг к другу. Но если речь идет о любимом партнере, то такую «неверность» можно легко пережить. Ревность остается подсознательной и (или) родитель идентифицирует себя с ребенком. Другое дело, если супруг, которому ребенок дарит свою любовь, более не любим или более того — ненавидим и воспринимается угрожающим. Тогда кажущаяся потеря любви ребенка становится невыносимой и ревность (зачастую уже сознательная) возрастает. Это приводит детей вместо эдиповых конфликтов ревности к тяжелым конфликтам лояльности (на что уже указывал Ротманн). Если ребенок поддается чувству любви к одному из родителей, то он таким образом ставит в опасность отношения с другим. Как и дети из семей, живущих без отцов, эти дети также не учатся использованию тройственной системы отношений. Дети, чьи ранние объектоотношения были обременены конфликтами лояльности, взрослея, вынуждены постоянно жить с чувством необходимости выбора между двумя (или несколькими) персонами, отношениями, ангажементами. Они, буквально, обуреваемы страхом ранить отсутствующий «третий» объект или потерять его симпатию. Но в отличие от семей, живущих без отцов, в конфликтных семьях кажется все же возможным шанс разрешить конфликт путем идентификации себя с однополым родителем. Во всяком случае — как и у детей без отцов, которых обследовала Бургнер, — только идентификации с однополым родителем недостаточно для преодоления конфликтов «нормального» эдипова развития. Так или иначе, возникают невротические симптомы или формируются соответствующие черты характера. Нередко бывает и так. Несмотря на то что родители живут все еще вместе, но девочка идентифицирует себя с отцом, а мальчик — с матерью. Конфликт лояльности, возникший из-за агрессивных отношений родителей, противопоставляет себя мотиву подражания однополому родителю. Быть как мать для девочки может означать ненависть к отцу, а для мальчика быть как отец — отказ от матери. Идентификация (хотя бы частичная) с разнополым родителем представляет собой способ удержать эдипов объект любви так, что он будет носим «в себе» или возможности и дальше любить его «на себе» и ведет вместе с и без того обострившейся проблематикой самооценки (см. выше) к негативному влиянию на развитие половой идентификации этих детей.

Если ребенок все же идентифицирует себя с однополым родителем, возникает опасность, что он в ходе этой идентификации вживется в ненависть к другому, в результате чего разрушатся или пострадают эдиповы любовные отношения, а вместе с ними способность к дальнейшей гетеросексуальной жизни. Для маленькой девочки это, конечно, достаточно опасно поддаться ненависти и совсем отвернуться от отца, но еще опаснее такое для отношения мальчика к матери: слишком сильны еще страхи перед потерей любви и объекта, которые питаются архаическими страхами перед разрывом, страхами перед наказанием и все еще возникающими либидинозными желаниями. К тому же эта ненависть чаще всего вытесняется и вытеснение предохраняется «делегацией агрессивности», т.е. тем, что мы назвали агрессивным триангулированием, или другими механизмами обороны. Не отраженной или недостаточно отраженной во всех этих случаях является сексуальная часть любовных отношений, что часто приводит к бездушному сплаву влечений и фантазий, который эти дети сохраняют в будущем и используют для садистских или мазохистских любовных отношений. Похожесть условий эдипова развития между «предразводными семьями» и «одинокими семьями» больше там, где один из родителей — чаще всего отец — исключает себя из семейной жизни. Я имею в виду не реальный разъезд родителей перед разводом, а тех отцов, которые приходят, если вообще приходят, домой поздно вечером, когда дети уже спят или находятся в другой комнате, которые в выходные дни также работают и проводят свое свободное время вне семьи, так что для реальных отношений отца и ребенка едва ли остается время и место. Такие констелляции уже похожи на развод. Даже если эти дети и не переживают (пока еще) боль внезапно оборванных отношений, у них есть еще «немного отца», хотя бы формально, и в их фантазиях он все еще является частью семьи, но на протяжении длительного времени воспринимают они отход отца от семьи как его незаинтересованность в их персоне и потерю любви. При определенных обстоятельствах это может причинить больше боли, чем внезапный развод, за которым следуют непрерывные и интенсивные послеразводные отношения, которые во всяком случае дают ребенку уверенность в том, что развод родителей в действительности не является его виной, и возможность и далее чувствовать себя любимым.

Независимо от долгосрочного влияния на развитие супружеские конфликты родителей в эдиповой фазе едва ли не оказывают воздействия на актуальное психическое здоровье (СНОСКА: К пониманию психического здоровья в психоаналитическом смысле см. экскурс на с. 197) ребенка. Прежде всего дети, которые научились поддерживать свои объектоотношения путем «агрессивного триангулирования» в состоянии — хотя бы краткосрочно — сохранять свое психическое равновесие без необходимости прибегать к массивным мерам обороны. Чаще все же специфическое обострение психических конфликтов выражается развитием невротических симптомов, таких, как прежде всего недержание мочи, истерические приступы страха и фобии, характерные изменения в поведении, например, сильно выраженная общая готовность к реагированию, боязливость и робость, покорность, склонность к депрессивным настроениям, недостаточная способность к аффектам и фантазированию. Наконец, психические конфликты могут быть перенесены на вне семейные отношения, например, у ребенка пропадает интерес к таким отношениям (например, к школе). Во всяком случае эти внешние изменения если и понимаются некоторыми родителями как признаки душевных конфликтов, но вначале они никак не связывают их с супружескими конфликтами. Большинство же родителей объясняет это только «плохим поведением» и бросает детям упреки: «Не будь истеричной!», «Что за безобразие!», «Прекрати заниматься глупостями!» (при приступах страха); 'Не будь трусом!» или «Думаешь, я позволю меня терроризировать? (при фобиях, т.е. при константном иррациональном страхе перед определенными животными, людьми, растениями, местами, в темноте перед сном и т.д.); «Веди себя прилично!», «Нельзя давать сдачи!», «Ганс ничего тебе не сделал», «Ты должен быть повнимательнее» и др. (при агрессивных изменениях характера) (СНОСКА: Агрессивное поведение не всегда является результатом невротических изменений характера), «Не делай такое лицо!», ' Чего ты скучаешь?», «Не будь ленивым» (при депрессивных настроениях); «Не безобразничай», «Ты должен стараться», «Ты должен больше заниматься», «У тебя недостаточно развито чувство долга», «Напрягись!» (при школьных проблемах) и т.д. Соответственно этому такие родители пытаются проблемы в поведении детей решить воспитательными мерами, а именно: похвалой, уговорами, объяснениями, угрозами и наказанием, что, конечно, безнадежно. Разговорные категории — «истеричный», «глупый», «валять дурака», трусливый» и так далее служат для того, чтобы придать симптомам или'поведению безобидный характер и увидеть в них «персональные признаки», «кризис развития» или «социальную незрелость» — особенно любимые профессиональными педагогами «диагностические» категории. При этом невротические изменения личности порой явно приветствуются. Так, одна мать почитала свою депрессивную дочь как «серьезную и вдумчивую», которая «не проявляет интереса» к «глупым удовольствиям» своих товарищей. Отец другого явно невротичного, обедненного фантазиями мальчика был необыкновенно горд, что его шестилетний сын вместо того чтобы играть, часами погружается в чтение энциклопедии и специальных книг и занимается систематизацией картинок с животными и поездами. Стеснительность и пугливость шестилетней девочки приветствуются ее родителями как «женственная застенчивость» и воспринимается ее отцом как очаровательное кокетство. Некоторые родители радуются также агрессивным изменениям в характере своих детей. Почти во всех этих случаях речь идет об отцах по отношению к воспитанию мальчиков. Такие отцы гордятся «мужественностью» своих сыновей. Один отец выказывал нескрываемое удовольствие по поводу того, что его сын с помощью агрессии (приступами ярости, физическими и словесными атаками по минимальному поводу) «приводил баб к благоразумию», имея в виду мать и воспитательницу в детском саду. (Здесь мы имеем дело опять же с агрессивным триангулированием, которое посредством ярости и пренебрежения к женскому полу делегируется от отца к сыну, который со своей стороны таким поведением идентифицирует себя с отцом.)

Заметные изменения в поведении детей чаще всего только тогда обращают на себя внимание родителей, когда в результате их возникают трудности в школе или когда речь идет о таких явных симптомах, как, например, недержание мочи. В большинстве случаев нарушения в развитии ребенка в той или иной степени используются матерью и (или) отцом.в их ссорах, и душевные страдания детей вменяются ими в вину друг другу. При определенных обстоятельствах это имеет фатальные последствия для направления таких страданий. Фрау С, например, нежелание ее семилетнего сына Антона учиться приписывала в вину своему мужу, который, по ее словам, совсем не заботился о семье и даже, когда жил в семье, вел себя грубо и агрессивно как по отношению к матери, так и по отношению к ребенку. Поведение Антона, который полностью стоит на стороне матери и не желает общаться с отцом, помогло ей принять решение об окончательном разрыве с мужем. Для Антона, который в высокой степени идентифицировал себя с матерью, было очень важно построить «новые», освобожденные от конфликтов супружества отношения с отцом. Такие отношения могли бы облегчить все еще амбивалентные отношения его с матерью и вернуть ему часть его мужской идентификации. Мать же, которая не видела глубинных причин антоновых проблем и своего в них «участия», напротив, была убеждена в том, что «отец вредит ребенку» и добивалась как раз обратного: она пыталась всеми средствами помешать контакту отца с сыном.

Вернемся к нашей первоначальной гипотезе о том, что дети, чьи родители разводятся после (предусмотренного) завершения эдиповой фазы, менее подвержены будущим нарушениям душевного развития, чем те, для которых развод родителей состоялся до шестилетнего возраста. В предыдущих главах я излагал мысль о том, что развод родителей, даже если детям в тот момент было шесть—семь лет, отбросил тем не менее свою тень вплоть до их первого года жизни. Это характерно и для относительно поздней фазы эдипова развития. Редко развод, образно говоря, подобен грому средь ясного неба, т.е. не имеет своей кризисной предыстории. И супружеский кризис очень редко остается скрытым от детей, т.е. не оказывает влияния на переживания ребенка и на его душевное развитие. Агрессивные разногласия между родителями, их ревнивая борьба за ребенка, его любовь и вытекающая из этого подмена эдипова конфликта у детей конфликтом лояльности, частичная «эдипова иллюзия» с ее сексуальными и нарцисстическими конфликтами, осложненные условия преодоления эдипова комплекса из-за разнополой идентификации —и это только некоторые из важнейших факторов — отнимают у многих детей (гипотетичный) шанс вооружения против травмы развода, тем самым обостряются или искажаются характерные эдиповы конфликты и детям предоставляется минимальная возможность преодолеть конфликты без больших потерь. К тому же многие из этих детей вступают в период эдипова развития уже обремененные проблемами первого года жизни. Неразрешенные предэдиповы конфликты подготавливают путь для чрезвычайного развития страхов во время эдиповой фазы.

Обобщая эти результаты обследований, мы приходим к важному теоретическому и практическому убеждению, что большинство детей к моменту развода уже прошло часть пути невротического развития и (или) проявляет нарушения в объектоотношении и в развитии «Я» — и это независимо от того, заметны ли эти нарушения окружающим и прежде всего их родителям, или дети производят впечатление незамутненного душевного здоровья. Это убеждение как бы продолжение нашего понимания — явно видимых — «симпо-томов развода», но оно также по-новому освещает принципиальный (педагогический) вопрос: «Развод. Да или нет?» Кажется, что значительная часть драматических реакций детей на разрыв родителей — и вместе с тем добрая часть средних и продолжительных нарушений — основывается в психологическом аспекте на их развитии до развода. Или скажем по-другому: не образовалась ли эта диспозиция средних и продолжительных нарушений развития, о которых мы знаем «из обследований разводов, уже до развода? Или еще по-другому: не лучше ли для некоторых детей, чтобы такая конфликтная семья распалась уже раньше? Последнее предположение связано с одним важным условием, а именно - эти родители в да^нейшем после развода должны обеспечить ребенку необходимые условия для развития. Это касается как недель и месяцев в процессе развода и непосредственно после не,го (о чем говорилось в первой части настоящей книги), так; и дальнейшего будущего66.