Глава двадцать вторая. Тройственная Муза

 

Зачем поэтам Муза?

Мильтон в первых строках «Потерянного Рая» коротко суммирует классическую традицию и говорит о своем намерении христианина превзойти ее:

 

Пой, Муза горняя! Сойди с вершины

Таинственных Синая иль Хорива,

Где был тобою пастырь вдохновлен,

Начально поучавший свой народ

Возникновенью Неба и Земли

Из Хаоса: когда тебе милей,

Сионский холм и Силоамский ключ,

Глаголов Божьих область, — я зову

Тебя оттуда в помощь; песнь моя

Отважилась взлететь над Геликоном,

К возвышенным предметам устремясь,

Нетронутым ни в прозе, ни в стихах.

 

(Перевод А. Штейнберга)

Эонийская гора — гора Геликон в Беотии, которая находится в нескольких милях к востоку от Парнаса и была известна в классические времена как «обиталище муз». Прилагательное «эонийский» — воспоминание об известной строке из Вергилиевых «Георгик»:

 

Aonio rediens deducam vertice Musas.

 

Ее произносит Аполлон, бог поэзии, который во времена Вергилия был также богом солнца. Строчка гласит: «После своего возвращения я поведу муз вниз с горы Геликон». Аполлон имеет в виду перенесение культа муз из Аскры, города возле Геликона, в Дельфы, на гору Парнас, которая стала его священной горой. На Геликоне бил родник Гиппокрен (лошадиный колодец), который походил на лошадиное копыто. Легенда говорит, что его выбил копытом конь Пегас, чье имя имеет значение «родниковый». Говорят, поэты ради вдохновения пили воду из Гиппокрена. Отсюда строчки Джона Скелтона («Против Гарнеша»):

 

Я дал ему воды напиться

Из Еликона чистых струй.

 

Не исключено, что Гиппокрен и Аганиппа были сначала пробиты имевшим форму лунного серпа копытом Левкиппы (белая кобыла). Матери с головой кобылы, а история о том, как Беллерофонт, сын Посейдона, подчинил себе Пегаса и потом погубил тройственную Химеру, на самом деле история завоевания ахейцами святилища Богини: Пегаса, как известно, вначале звали Аганиппой. Аgаnоs — прилагательное, использованное Гомером в отношении стрел Артемиды и Аполлона и означающее «дающая легкую смерть», следовательно, Аганиппа — «кобыла, которая убивает милосердно». Это предположение подтверждается греческой легендой о преследовании Деметры, Ячменной Матери, ахейским богом Посейдоном. Деметра, чтобы спрятаться от него, превратилась в лошадь и спряталась среди лошадей аркадца Онкия, однако Посейдон, став конем, нашел и покрыл ее. Говорят, она пришла в бешеную ярость, и такой она запечатлена в статуе в Онкее, названной Деметра Эриния — фурия.

Деметре как богине-лошади поклонялись под именем Эпона, или Тройственная Эпона, галльские кельты, и в «Ирландской топографии» Гиральда Камбрейского приводится странный факт, который показывает, что этот культ дожил в Ирландии до двенадцатого столетия. Речь идет о коронации ирландского короля (из мелких) в Тирконелле, перед которой он как бы символически родился от белой кобылы. Совершенно голый, он подполз к ней, словно был ее жеребенком, а потом ее зарезали и сварили в котле. Он влез в котел и принялся хлебать похлебку и есть мясо, после чего встал на коронационный камень, получил белый жезл и три раза повернулся вокруг себя слева направо, а потом три раза справа налево — «в честь Троицы». Вне всяких сомнений, изначально — в честь Тройственной Белой Богини.

Лошадь, или пони, была священным животным в Британии с доисторических времен, а не с бронзового века, когда там появились сильные породы. Единственное изображение человека, сохранившееся от британского древнего каменного века, — мужчина в лошадиной маске, вырезанной из кости (пещера Пинхоул в Дербишире), давний предок участников рождественской пантомимы. Саксы и даны почитали лошадь в точности так же, как их кельтские предшественники, и табу на лошадиное мясо сохранилось в Британии в форме глубокого отвращения к нему, несмотря на попытки привить населению вкус к нему, сделанные во время второй мировой войны. Однако в бронзовом веке в Британии это табу, по-видимому, отменялось на ежегодном октябрьском лошадином пиру в точности как у латинян. В средневековой Дании экстатический трехдневный лошадиный пир, запрещенный Церковью, сохранился у язычников-сервов, и обстоятельное его описание дал Иоганнес Йенсен в «Падении короля». Он упоминает о том, что сначала жрец плеснул кровью лошади на юг и восток, следовательно, конь — инкарнация Духа Солнечного Года и сын Богини-кобылы.

В «Сказании о Пуихле, короле Даведа» Богиня является как Хрианнон, мать Прадери. Хрианнон — вариант имени Ригантона (великая королева), а Давед включал в себя большую часть Кармартена, весь Пембрукшир и епархию святого Давида. Его центр назывался «Черные Врата» и считался входом в Подземный Мир. Когда Пуихл (осмотрительность) впервые увидел Хрианнон и влюбился в нее, он стал преследовать ее на своем самом быстром коне, но не мог настичь: очевидно, в первоначальной версии она превратилась в белую кобылу. Когда наконец она позволила ему догнать себя, то через двенадцать месяцев стала его женой, а потом понесла сына, впоследствии названного Прадери (тревога), который исчез при родах. Ее служанки лживо обвинили ее в том, что она съела его, вымазав ей лицо кровью щенков. В наказание ей пришлось стоять у коновязи возле дворца Пуихла, словно она лошадь, и перетаскивать на своей спине гостей[211]. Жизнь ее сына Прадери тесно связана с волшебным жеребенком, спасенным от гарпии, ибо все жеребята, что были у кобылы до него, исчезали в первую ночь мая и больше их никто не видел. Прадери — священный младенец типа тех, которых уносят от матери (как Хлев Хлау, Зевс, Ромул), но потом он получает имя и оружие от Хрианнон, седлает волшебного коня и в конце концов становится властелином мертвых. Хрианнон, таким образом, является Матерью-кобылой, но она же еще и Богиня-муза, ибо сирены в «Триадах» и в «Сказании о Бранвен», поющие с неслыханной сладостью, названы «птицами Хрианнон». Сюжет со щенками напоминает о римском обычае приносить в жертву Весне рыжих щенков, чтобы отвратить злобу Пса-звезды от посевов. На самом деле жертву приносили Ячменной Матери, в услужении которой был Пес-Сириус. Хрианнон, в сущности, кобыла-Деметра, преемница свиньи-Деметры-Керридвен. То, что кобыла-Деметра пожирала детей, как свинья-Деметра, подтверждается мифом о Левкиппе (белая кобыла) из Орхомена, которая с двумя своими сестрами обезумела и сожрала собственного сына Гиппаса (жеребенок), а также мифом, записанным Павсанием, о Рее, которая родила Посейдона и подложила своему любовнику Крону для еды жеребенка вместо младенца, отправленного ею к пастухам в Аркадию.

Гора Геликон не сразу стала обиталищем богинь-муз, о чем говорит их титул «пиериды», но теперь слово «муза» обычно считают образованным от корня mоnt (гора). Поклоняться им стали в героическую эпоху, когда беотийцы переселились сюда с горы Пиерия в Северной Фессалии. Но чтобы музы прижились на Геликоне и чтобы сохранить прежнее волшебство, беотийцы назвали источники, пики, гроты на горе соответствующими названиями Пиерии. Всего муз было три — так сказать, неделимая троица, что признали и католики, когда в средние века построили собор собственной Святой Троицы на месте разоренного святилища геликонских муз. Принято называть муз — Размышление, Память и Песня. Поклонение им на Геликоне (и в Пиерии) связано с колдовским проклятием и колдовским благословением. Геликон был знаменит лечебными травами, которые подкрепляли заклинания, особенно черная чемерица, использованная Мелампом в Лусе, когда он лечил дочерей Прета. Она могла вызвать или излечить безумие и оказывала стимулирующее действие на сердце как digitalis (наперстянка). И еще Геликон славился эротическими плясками плодородия вокруг каменной гермы в городе Феспии у его подножия, в которых принимали участие женщины, поклонявшиеся музам. Спенсер обращается к музам как к «девственницам Геликона», но он также мог бы назвать их «ведьмами», потому что в его время ведьмы поклонялись той же Белой Богине — в «Макбете» названной Гекатой, — и также плясали на своих шабашах, умели колдовать и разбирались в травах.

Священнослужительницы муз на Геликоне в основном использовали две вещи, чтобы стимулировать себя: вагинальную жидкость кобыл и черную мембрану (hippomanes), срезанную со лба новорожденного жеребенка, которую кобыла (согласно Аристотелю) съедает обычно сама, чтобы усилить свою материнскую привязанность. Дидона в «Энеиде» использовала ее в своем любовном зелье.

Скелтон в «Лавровом венке» таким образом описывает Тройственную Богиню в ее трех ипостасях Богини неба, земли и подземелья:

 

Диана в зеленеющих листах,

Луна сверкает в небесах,

И Персефона ждет в Аду.

 

Как Богиня Подземного Царства она была богиней рождения, произведения потомства и смерти. Как Богиня земли она была богиней трех времен года — весны, лета и зимы, она давала жизнь деревьям и травам и властвовала над всеми живыми существами. Как Богиня неба она была луной в ее трех фазах молодой луны, полнолуния и ущербной луны. Это объясняет, почему вместо Богини трех ипостасей она так часто становится Богиней девяти ипостасей. Однако не следует забывать, что Тройственная Богиня, которой поклонялись, например, в Стимфале, персонифицировала древнюю женщину — женщину-создательницу и разрушительницу. Как молодая луна или весна она была девушкой, как полнолуние или лето она была женщиной, как ущербная луна или зима она была старухой.

В галльско-римском allee couverte захоронении в Трессе возле Сан-Мало в Бретани две пары девичьих грудей изваяны на одной колонне из мегалита и две пары женских грудей — на другой, а третья колонна не сохранилась, но В. К. К. Коллум, который исследовал захоронение, предполагает, что на ней оказались бы груди старухи. Еще одна очень интересная находка была сделана в этом захоронении (которое можно датировать благодаря имевшейся в нем бронзовой монете с изображением Домициана, концом первого века нашей эры) — кремневый наконечник стрелы обычного вида (ивовый лист), украшенный полумесяцами. Ива, как мы уже знаем, сакральное дерево луны и буква S («Saille») в «Beth-Luis-Nion»-алфавите. Самый древний знак греческой буквы S — С, взятое из критского линейного письма. Сэр Артур Эванс в книге «Дворец Миноса» приводит таблицы, поясняющие постепенное превращение критских букв в буквы из идеограмм, и знак «С» он трактует как знак ущербной луны — богиня луны в качестве старухи. Наконечник стрелы, который в римской Британии давно уже вышел из употребления и мог служить разве что для ритуальных нужд, как меч королевы или посох епископа теперь, видимо, был приношением третьей ипостаси женской троицы[212]. В. К. К. Коллум озаботился сделать анализ угля, найденного под колоннами, очевидно, из костра, в котором кремировали умершего. Жгли ветки ивы, дуба и ореха, символизирующие колдовство, царственность, мудрость.

В Европе поначалу не имелось богов мужского пола, современных Богине, которые могли бы оспаривать ее авторитет или власть, но у нее был возлюбленный, который становился по очереди благодетельным Мудрым Змеем и благодетельной Звездой Жизни, ее сыном. Сын воплощался в мужских демонов разных тотемных сообществ, подчинявшихся Богине, и все они участвовали в эротических плясках в ее честь. Змей, инкарнированный в священных змеев, которые были духами мертвых, насылал ветры. Сына звали также Люцифер или Фосфор (носитель света), потому что, как вечерняя звезда, он предшествовал лунному свету, возрождался каждый год, рос по мере того, как шел год, убивал Змея и завоевывал любовь Богини. Ее любовь убивала его, но из его пепла восставал другой Змей, который (на Пасху) сносил glain (красное яйцо), съедавшееся ею, так что Сын вновь рождался младенцем. Осирис был Звездой-сыном, и хотя после своей смерти он обернулся вокруг земли в качестве змея, все же его пятидесятиярдовый фаллос, который несла процессия, украшала сверху золотая звезда, то есть Осирис обновлялся как Младенец Гор, сын Исиды, которая была одновременно его женой и убийцей, а теперь опять становилась матерью. Абсолютная власть Богини каждый год подтверждалась совершаемым в ее честь как «Повелительницы Всего Дикого» убийством, когда заживо сжигались тотемные птицы или звери подвластных ей сообществ.

Таким образом, наиболее известная священная картина эгейской религии изображает женщину-луну, Звезду-сына и мудрого пятнистого Змея, расположившихся под фруктовым деревом, — Артемиду, Геракла и Эрехфея. Звезда-сын и Змей враждебны друг другу, один наследует другому, как лето наследует зиме, а зима наследует лету, как смерть следует за рождением и рождение — за смертью. Солнце слабеет или крепнет в течение года, ветки деревьев то зеленые, то голые, только луна светит все время одинаково. Она беспристрастна: она убивает или созидает с равной страстью. Конфликт близнецов подается как бесхитростный поворот сюжета в «Сказании о Килхухе и Олвен»: Гвин (белый) и его соперник Гвитир ап Грайдаул (Виктор, сын Зноя) вели нескончаемую войну за Крайтилад (alias Корделия), дочь Хлита (alias Хлир, alias Леар, alias Нит, alias Ниада, alias Ноденс), попеременно крадя ее друг у друга, пока это дело не было передано на решение королю Артуру. И он не без насмешки постановил, чтобы Крайтилад была возвращена отцу, а братья-близнецы «сражались за нее каждый первый день мая, пока один не будет убит» и тогда победитель возьмет ее себе.

Но тут отцов нет, ибо Змей не больше отец Звезды-сына, чем Звезда-сын — отец Змея. Они — братья, и мы опять возвращаемся к единственной поэтической Теме. Поэт отождествляет себя со Звездой-сыном, и его ненавистный соперник — Змей. Только становясь сатириком, он играет роль Змея. Тройственная Муза — женщина в ее священной ипостаси: волшебница поэта и единственная Тема его песен. Не нужно забывать, что когда-то и сам Аполлон раз в году становился жертвой Змея: ибо Пифагор сделал надпись на его надгробии в Дельфах, запечатлевая его смерть в результате сражения с местным пифоном, с тем самым пифоном, которого, как считается, он легко побеждал. Звезда-сын и Змей — все еще простые демоны, и на Крите никогда не изображали Богиню со Священным Младенцем на руках. Она — Мать Всего Сущего, ее сыновья и любовники участвуют в священном действе лишь ее милостью.

Революционное установление института отцовства, ввезенного в Европу с Востока, сопровождалось введением института индивидуализированного брака. До тех пор брак был только групповым — всех женщин данного тотемного сообщества со всеми мужчинами другого сообщества. Мать ребенка установить было легко, а отцовство — не очень. Но едва совершилась революция, как социальный статус женщины изменился. Мужчина взял на себя многие священные обязанности, к которым прежде его не допускал его пол, и в конце концов объявил себя главой дома, хотя большая часть собственности все еще переходила от матери к дочери. Эта вторая стадия, олимпийская, потребовала изменений в мифологии. Недостаточно было ввести концепцию отцовства в существующий миф, как в орфическую формулу, процитированную Климентом Александрийским: «Бык — отец Змея, и Змей — отец Быка». Требовался новый младенец, который вытеснил бы и Звезду-сына, и Змея. Его прославили поэты как дитя-Гром, или дитя-Топор, или дитя-Молот. Есть несколько легенд о том, как он избавлялся от своих врагов. Он брал золотой серп у женщины-луны, своей матери, и кастрировал Звезду-сына. Он сбрасывал его с горной вершины. Он бил его топором, так что тот засыпал вечным сном. Змея он убивал легко. А потом становился Богом-Отцом или богом Громовержцем, брал в жены свою мать и зачинал с ней божественных сыновей и дочерей. Дочери становились частичными подобиями Богини в ипостасях молодой луны и полнолуния. В ипостаси ущербной луны она превращалась в свою собственную мать, или бабушку, или сестру. А сыновья были частично возрожденными Звездой-сыном или Змеем. Среди этих сыновей есть и бог поэзии, музыки, искусств и наук: в нем легко узнать бога-солнце, и во многих странах он ведет себя как активный регент при стареющем отце Громовержце. В некоторых случаях он смещает его. Греки и римляне как раз достигли этой стадии к тому времени, когда появилось христианство.

Третья стадия культурного развития — чисто патриархальная, в которой совсем нет места богиням. Это поздний иудаизм, иудео-христианство, магометанство и протестантизм. В Англии эта стадия не была достигнута до установления английской республики, ибо в средневековом католицизме Дева и Сын, перенявшие функции и почести женщины-луны и ее Звезды-сына, были гораздо важнее Бога-Отца. (Змей стал дьяволом, что понятно, так как Иисус противопоставил Рыбу Змею в Евангелии от Матфея (12:10), и его символом ученики сделали рыбу.) Валлийцы поклонялись Деве и Сыну на пятьдесят лет дольше, чем англичане, а ирландцы поклоняются до сих пор. Третья стадия неблагоприятна для поэзии. Гимны, посвященные Громовержцу, как бы хитро они ни золотили его под бога-солнце (даже великолепный «Гимн Богу-Отцу» Скелтона), не очень хороши поэтически, потому что наделение Громовержца неограниченной властью противоречит верности поэта Музе и потому что, хотя Громовержец был логиком, законником, декламатором, прозаиком, он никогда не был поэтом или забыл, что такое настоящая поэзия, едва перестал учиться у своей матери.

В Греции, когда женщина-луна впервые подчинилась Громовержцу как его жена, она отдала покровительство поэзией своей так называемой дочери, бывшей себе, в качестве Тройственной Музы, и ни одно поэтическое сочинение не считалось достойным внимания, если оно не начиналось просьбой вдохновения у Музы. Таким образом, древняя баллада «Гнев Ахилла», которая предваряет «Илиаду» Гомера, начинается со слов: «Гнев, Богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына». То, что Ахилл здесь «Пелеев сын», а не «сын Фетиды», подтверждает укрепление патриархальной системы, хотя продолжали существовать тотемные сообщества и Ахилл был священным царем мирмидонян Фессалии, — очевидно. Муравьиного клана, подвластного Богине как вертишейке. Однако Богиня — Тройственная Муза, а не одна из девяти малышек муз, упомянутых в менее старой части «Илиады», которых Аполлон потом увел с Геликона на Парнас, когда, как записано в «Гимне Аполлону Пифию», он победил местную богиню земли в центральном святилище в Дельфах. Аполлон (разрушающий или отвращающий несчастье) считался в то время братом-двойняшкой дочери-богини Артемиды, и они оба представляли собой детей Громовержца, родившихся в Ортигии близ Делоса у богини Латоны Гиперборейской, дочери Фебы и Коя (лунный свет и посвящение).

Мифы несколько неясны в этой части, так как Латона, прибыв на Делос, не была сразу же признана местной Тройственной Богиней, и Артемида (имя сестры Аполлона) прежде было греческим титулом самой Тройственной Богини. Вероятно, Артемида значит «повелительница воды» от ard- и themis. Аполлон, так сказать, пытался обезопасить себя, заставив свою сестру принять титулы и знаки ее предшественницы. Сам он взял себе титулы и знаки пеласгийского «Отвратителя» и «Разрушителя», а в одной из ипостасей (как говорит его титул Сминфей) — критского Мышиного демона. Аполлон и Артемида вместе стали покровительствовать поэзии, переняв это покровительство у Тройственной Музы (в этом контексте: у их матери Латоны), однако Артемида вскоре уступила первенство Аполлону, хотя оставалась богиней магии, со временем — лишь злой магии. Татиан так пишет в «Послании к грекам»: «Артемида — отравительница, Аполлон — врачеватель». В Ирландии точно так же богиня Бригита была потеснена богом Огмой. В «Словаре» Кормака о ней говорится так: «Бригита, дочь Дагды, поэтесса, то есть богиня, которой поклоняются поэты из-за великого покровительства, оказываемого ею им». В ее честь поэт (ollave) нес золотую ветвь с колокольчиками, когда шел куда-то.

Около восьмого века до нашей эры триада муз увеличилась под фракийско-македонским влиянием до трех триад. Отсюда — девять оргиастических жриц с острова Шин в Западной Британии и девять девиц в «Preiddeu Annwm», чье дыхание согревало Котел Керридвен. Муза девяти ипостасей была более универсальной в смысле божественного правления, чем Муза трех ипостасей. Тем не менее, жрецы Аполлона, которые осуществляли управление греческой классической литературой, вскоре воспользовались переменой, чтобы ослабить ее власть при помощи бюрократических мер. Гесиод пишет о девяти дочерях Зевса, которые получили от Аполлона следующие функции и имена:

Эпическая поэзия — Каллиопа.

История — Клио.

Лирическая поэзия — Евтерпа.

Трагедия — Мельпомена.

Танец — Терпсихора.

Эротическая поэзия — Эрато.

Священная поэзия — Полигимния.

Астрономия — Урания.

Комедия — Фалейя.

Каллиопа (прекрасноликая) — имя первоначальной Музы в ее полнолунном аспекте; равно как и Эрато (возлюбленная), и Урания (небесная). Первое упоминание Эрато в греческом мифе — царица дуба, которую взял в жены Аркад, давший свое имя Аркадии. Он был сыном Каллисто-медведицы и отцом Азана. Другие имена, очевидно, имеют отношение к предназначению муз. Мы еще будем говорить о том, что, хотя музы Геликона сохранили свое эротическое значение, их главная функция, то есть лечение и проклятие с помощью волшебства, была отобрана у них олимпийцами. Она перешла к Аполлону и заменявшему его Асклепию, его сыну-врачевателю.

Аполлон, хотя и был богом поэзии и предводителем муз, тем не менее не вдохновлял на писание стихов. Вдохновение поэты все еще получали от Музы или муз. Первоначально он был обыкновенным демоном[213], которого его мать-Муза вдохновила поэтическим безумием; с тех пор он требовал, чтобы Муза девяти ипостасей вдохновляла отдельных поэтов в его честь, но не до экстаза. Этих поэтов, если они оказывались его послушными и продуктивными слугами, он награждал лавровыми венками, по-гречески daphne. Связь поэзии с лавром заключается не только в том, что лавр вечнозеленое растение и как таковое является символом бессмертия: он также опьяняет. Женщины, поклонявшиеся Тройственной Богине в Темпе, жевали листья лавра, чтобы возбудиться поэтически и эротически, как вакханки жевали плющ. Daphne, возможно, укороченная форма daphoine (кровавая) — титул Богини. Когда Аполлон захватил дельфийское святилище, пифийская жрица, по-прежнему исполнявшая свои обязанности, научилась жевать лавр для вдохновения. Лавр стал священным деревом Аполлона, и легендарное преследование нимфы Дафны отражает то, как он захватил святилище Богини в Темпе возле горы Олимп. Однако теперь он стал богом разума («никаких крайностей»), и его почитатели-мужчины надевали лавровые венки на голову, но не жевали лавр. Эмпедокл, как полубожественный преемник Пифагора, считал жевание лавра чем-то ужасным, не менее ужасным, чем поедание бобов. Поэзия как нечто магическое пришла в упадок.

Римляне завоевали Грецию и привезли Аполлона с собой в Италию. Это был народ воинов, стыдившийся своей собственной грубой поэтической традиции, но некоторые из римлян восприняли греческую поэзию серьезно как часть обучения политической риторике, как искусство, которое они сочли необходимым для консолидации захваченных ими территорий. Они учились у греческих софистов и перенимали у них понимание того, что большая поэзия — это форма риторики, более музыкальная и более философичная, чем проза, а малая поэзия — самый элегантный из всех видов общественной деятельности. Истинные поэты согласятся, что поэзия — духовное откровение, которое поэт сообщает равным себе, а не хитрый способ привлечения внимания публики и не украшение обеда, и они будут воспринимать Катулла как одного из немногих римских поэтов, вышедших за границы греко-римской традиции. Причина, верно, в его кельтском происхождении: по крайней мере, он был бесстрашен, оригинален и эмоционален как никто в римской поэзии. Он один показал искреннюю любовь к женщине. Другие удовлетворялись тем, что славили товарищескую верность или игривую гомосексуальность. Его современника Вергилия читают не из-за его поэтичности, по крайней мере не из-за той, что предполагает присутствие Музы. Музыкальное и риторическое мастерство, великолепные перифразы, плавно текущие периоды высоко ценятся любителями классической литературы, однако «Энеида» написана, чтобы поражать и подавлять, отчего истинные поэты не считают для себя возможным следовать примеру Вергилия. Они более почитают Катулла, потому что он никогда не призывает их, потомков, аплодировать демонстрации своего бессмертного гения, нет, он обращается к ним как к современникам: «Разве не так?» Можно любить Горация как элегантного слагателя вирш и обожать его за желание избежать сильных чувств и обычной римской вульгарности. Но несмотря на весь его ум, на его способности и его искусное веселье, вряд ли его можно назвать поэтом, по крайней мере большим поэтом, чем Калверли или Остин Добсон.

Попробуем подвести итоги в истории греческих муз:

Тройственная Муза, или три музы, или девять муз, или Керридвен, или назовите ее как хотите, первоначально была Великой Богиней в своей поэтической и колдовской ипостаси. У нее был сын, который также был ее возлюбленным и ее жертвой — Звезда-сын, или Дух Прибывающего Года. Он делил ее привязанность со своим преемником Пифоном — Мудрым Змеем и Духом Убывающего Года, своей темной половиной.

Дальше. Ее расположения искал бог Громовержец (восставший Звезда-сын, заболевший восточной патриархальностью), и она родила двойняшек мужского и женского пола, в валлийской поэзии названных Мертином и Олвен. Она оставалась богиней-колдуньей, но часть своей власти отдала богу Громовержцу, в первую очередь законы и засвидетельствование клятв.

Дальше. Она разделила власть поэтического колдовства между своими детьми, чьими символами были утренняя звезда и вечерняя звезда: дочерью — своей частичной ипостасью, и сыном — возрожденным Звездой-сыном.

Дальше. Число ипостасей ее увеличивается, но власти у нее становится меньше, и вскоре образуется малозначительное сообщество девяти богинь вдохновения, лидером которого становится бывший брат-двойняшка.

Наконец, брат-двойняшка Аполлон объявляет себя Вечным Солнцем, и девять муз становятся его фрейлинами. Их функции он передает богам-мужчинам, которые являются им самим во множестве ипостасей.

(Легенда о происхождении японской поэзии говорит, что она родилась в стычке между богиней-луной и богом-солнцем, когда они шли вокруг колонны мира в разных направлениях. Первой заговорила богиня-луна:

 

Какая несравненная радость

Зреть прекрасного мужчину!

 

Бог-солнце рассердился, что она заговорила первой, и он приказал ей вернуться, а потом снова встретиться с ним. На этот раз первым заговорил он:

 

Зреть прекрасную девицу —

Вот несравненная радость!

 

Это были первые стихи. Другими словами, бог-солнце забрал власть над поэзией у Музы и сделал вид, будто он — первый сочинитель стихов. Эта ложь боком вышла японским поэтам.)

Вот так поэзия стала академической и скучной, разве только Муза иногда являет свою силу, и тогда это называют романтическим возрождением.

В средневековой поэзии Дева Мария отождествлялась с Музой, так как в ее ведении был Котел Керридвен. Д. У. Нэш пишет в своем издании поэзии Талиесина:

 

Христианские барды тринадцатого-четырнадцатого веков постоянно обращаются к Деве Марии как к котлу, то есть источнику вдохновения. Вероятно, это происходит отчасти из-за игры на слове pair (котел) и второй формы этого слова со смягченной начальной согласной mair, которая также означает «Мария». Мария была Маir, матерью Христа, мистическим хранилищем Святого Духа, а Раir был котлом, хранилищем или источником христианского вдохновения. Поэтому в стихах поэта тринадцатого века Давита Бенфраса мы читаем:

 

Crist mab Mair am Pair pur vonhedd.

Христос, сын Марии, мой котел чистого источника.

 

 

В средневековой ирландской поэзии Марию точно так же отождествляли с богиней поэзии Бригитой, поскольку святая Бригита, девственница-муза, была в народе известна как «Мария Гаэльская». Бригита-богиня это триада: Бригита Поэтическая, Бригита Врачевательница и Бригита Покровительница Кузнечного Искусства. В гаэльской Шотландии ее символом был белый лебедь, и саму ее называли Золотоволосой Невестой, Невестой Белых Холмов, Матерью Славного Короля. На Гебридах она покровительствовала родам. Вероятно, ее Эгейским прототипом была Бризо Делосская, богиня-луна, которой приносили в жертву корабли и имя которой греки взяли от brizein (колдовать). Бригита была очень популярна в Галлии и Британии в римские времена, о чем свидетельствуют бесчисленные посвящения ей, а в некоторых частях Британии святая Бригита сохранила свою ипостась Музы вплоть до Пуританской революции, и ее лечебная сила являла себя через поэтические заклинания возле священных источников. Брайдвелл, женский работный дом в Лондоне, был когда-то ее монастырем[214].

Корнуоллское обращение к местной Бригите было следующим:

 

Явились Дамы три с Востока,

Одна — с огнем и две — с морозом,

Уйди, огонь, приди, мороз.

 

Это — заклинание от ожога. Надо опустить девять ежевичных листов в источник, а потом приложить их к обожженному месту. Заклинание произносится три раза, чтобы каждый листочек явил свою силу. Ежевика — священное растение Пяти и Трех Богинь времен года, и число листочков на одном побеге варьируется от трех до пяти, так что в Бретани и некоторых частях Уэльса сохраняется жесткое табу на ягоды ежевики. В этом заклинании Богини, несомненно, имеют отношение к временам года. Богиня лета приносит огонь, а ее сестры приносят мороз. Четвертая рифмованная строка добавляется как умиротворение священства:

 

Во имя Отца, Сына и Святого Духа[215].

 

Средневековая Бригита делила корабль муз с другой Марией, Марией Цыганкой, святой Марией Египетской, чьим именем клялись или ругались. Очаровательная Дева в синих одеждах с жемчужным ожерельем была когда-то языческой морской богиней, впоследствии спрятавшейся за разными масками — Мариан[216], Мириам, Мариамне (морской агнец), Миррин, Миртея, Мирра[217], Мария или Марина, покровительница поэтов и влюбленных и гордая мать Лучника любви. Робин Гуд всегда клянется ее именем в балладах. У нее смуглое лицо, и в средневековой «Книге святых» сказано, что она отправилась в Святую Землю и многие годы жила там одна, содержа себя тем, что предлагала себя как шлюха всей команде единственного корабля, приплывавшего в те места, поэтому, оказавшись на Небесах, она выказывала особенную терпимость к плотским грехам.

Обычное воплощение Мариан — русалка, а обычное изображение русалки — прелестная женщина с круглым зеркалом, золотым гребнем и рыбьим хвостом — показывает, как «богиня любви выходит из моря». Каждый вновь посвящаемый в элевсинские мистерии, которые были пеласгийского происхождения, проходил через любовный ритуал с ее представительницей, сначала вымывшись в котле, как Хлев Хлау. Круглое зеркало (наверное, под стать гребню) было, по-видимому, когда-то ошибочно нарисовано художником вместо айвы, которую Мариан всегда держала в руке как любовный дар, но и зеркало играло свою роль в мистериях как символ «познания себя». Гребень поначалу был плектром, которым перебирали струны на лире. Греки называли ее Афродитой (восставшая из морской пены) и считали тунца, осетра, гребешка и литорину посвященными ей, эротически возбуждающими. Самые знаменитые ее храмы были построены на морском берегу, отчего нетрудно понять символическое значение ее хвоста. Ее можно отождествить с богиней луны Эвриномой, чья деревянная статуя в Фигалии в Аркадии изображает русалку. Ей же были повсюду посвящены мирт и миррис, а также пальма (растущая на соленой почве), верный в любви голубь и белый, зеленый, синий и алый цвета. «Рождение Венеры» Боттичелли — подлинная икона ее культа. Высокая, золотоволосая, голубоглазая, бледноликая Богиня любви приплывает в раковине гребешка в миртовую рощу, и Земля в одеянии из цветов спешит накинуть на нее алый с золотым окаемом плащ. В английской балладной поэзии русалка символизирует горькую сладость любви и опасность, подстерегающую впечатлительных моряков (теперь mariners, а когда-то merriners) в чужих портах: ее зеркало и гребень символизируют тщеславие и бессердечность.

Константин, первый христианский император, официально запретил поклонение Марии, но большинство старых ритуалов выжили в церковных обрядах: например, среди коллиридиан, арабских сектантов, которые приносили в ее святилище тот же хлеб и то же вино, что прежде приносили Аштарот. Мирр приносили тоже, но это было более ортодоксально, потому что святой Иероним славил Деву как Stilla Maris (мирр моря). Святой Иероним играл на имени «Мария», соединяя его с еврейскими словами marah (море) и mоr (мирр) и вспоминая дары трех волхвов.

Когда крестоносцы пришли в Святую Землю, построили замки и осели там, они обнаружили множество еретических сект, которые существовали под покровительством мусульман и быстро отвратили их от истинной веры. Культ Марии Цыганки пришел в Англию, пронесенный через Компостеллу в Испании бедными пилигримами. В руках у них были пальмовые ветки, в кошелях — копии апокрифических Евангелий и на головных уборах — раковины гребешков, посвященные Афродите, — паломники, воспетые в песне Офелии в «Гамлете». Трубадуры в красных чулках и с лирами, из которых в Британии лучше всего помнят Ричарда Львиное Сердце, с восторгом приняли культ Мариан. Из французских песен родилась лирика анонимных авторов, ставшая славой раннеанглийской поэзии; прелестнейшие песенки извлекались из апокрифических Евангелий благодаря паломникам. Самым значительным результатом крестовых походов стало распространение в Западной Европе идеи романтической любви, которая, выраженная словами древних валлийских сказаний, постепенно превращала бандитов-баронов и их нерях-жен в изысканное общество придворных лордов и леди. От двора и из замков приличные манеры распространялись среди народа, и «веселая Англия» предстает перед нами как страна, истово поклоняющаяся Марии.

В английской провинции Мария Цыганка вскоре была отождествлена с богиней любви, известной саксам как «Майская Невеста» из-за ее древней связи с культом Майского Древа, который был привезен в Британию в первом веке до нашей эры или нашей эры атребатами. Она сошлась с Мертином, к тому времени крещеным «Робин Гудом», очевидно, из-за саксонского имени Мертина — Rof Dreoht Woden (яркая сила Вoдена), но он был также известен под эвфемизмом «Робин Веселый Парень». Во французском языке имя Robin считается уменьшительным от Роберт, но, возможно, является дотевтонским и обозначает овна и дьявола. Robinet, или кран, назван так из-за того, что в простых фонтанах он делался в виде головы овна. Два значения (овен и дьявол) соединились в иллюстрации к памфлету «Робин Веселый Парень, его шалости и проделки», напечатанному в Лондоне в 1639 году. Робин нарисован тут как фаллический бог ведьм с молоденькими бараньими рожками на лбу, бараньими ногами, ведьминской метлой на левом плече и зажженной свечой в правой руке. Позади него водят хоровод мужчины и женщины в пуританских платьях. Черный пес с обожанием смотрит на него, музыкант играет на трубе, над головой у него летит сова. Напомним, что сомерсетширские ведьмы звали своего бога Робином, и «Робин, сын Искусства» — дьявол Алисы Кителер, знаменитой ведьмы начала четырнадцатого века из Килкенни. Иногда он принимал обличье черного пса. Что касается дьявола в виде овна, то его классический пример — тот дьявол, которому в 1303 году епископ Ковентри служил Черную Мессу, после чего приветствовал его поцелуем. В Корнуолле «Робин» значит фаллос. «Робин Гуд» — крестьянское название красного лихниса (red campion), возможно, потому, что его раздвоенные лепестки напоминают копыта барана и потому что ведьминского бога звали «Red champion» (Красный победитель). На санскрите «овен» — huda, но не исключено, что это просто совпадение. Robin как «овен» в мифах соединился с Robin (на латыни, rubens), означающим «красногрудый».

С этого места сюжет усложняется. Веселые подвиги некоего Робин Гуда, знаменитого разбойника из Шервудского леса, который, как показал Дж. У. Уокер[218], был историческим персонажем, родившимся в Уэйкфилде в Йоркшире между 1285 и 1295 годами и служившим королю Эдуарду II в 1323–1324 годах, оказались тесно связанными с майскими пирами. Очевидно, это случилось, потому что отец разбойника, лесничий Адам Гуд, окрестил его Робертом и потому что, пробыв двадцать два года в лесных разбойниках, он сам поработал над своим отождествлением с Робином, дав своей жене Матильде имя «девы Мариан». Судя по одной из самых старых баллад «Отверженный человек», Матильда, по-видимому, отрезала косы и оделась в мужское платье, чтобы войти в разбойное сообщество, как в Албании женщины, присоединяясь к мужской охоте, одевались по-мужски и вели себя соответственно, по примеру Аталанты из Калидона, которая приняла участие в охоте на калидонского вепря. Разбойников было тринадцать вместе с Мариан, которая играла роль pucelle, девы шабаша. Наверняка она как невеста Робина носила женские одежды во время майской оргии. Благодаря успешному сопротивлению священникам, Робин стал очень популярен, так что в дальнейшем именно его считали основателем религии Робин Гуда, и ее первоначальную форму установить довольно трудно. Однако «Гуд» (также Нod или Нud) имеет значение «чурбан» — тот самый, который кладут позади костра — полено от священного дуба, где, по старинному поверью, жил Робин Гуд. Отсюда «конь Робин Гуда», мокрица, убегающая из святочного полена, когда его жгут. В народных верованиях Робин спасался через трубу в обличье мaлиновки а когда святки заканчивались, выходил как Беллин против своего соперника Брана или Сатурна, который был «повелителем святочных увеселений». Бран прятался в плюще как золотоголовый королек, но Робин (малиновка) всегда находил его и вешал. Отсюда и песня:

 

«Кто отыщет королька?» — кричит Робин Бобин.

 

Поскольку «дева Мариан» тоже была «повелительницей святочных увеселений» и бросала Робина ради его соперника, легко понять, как она заработала свою дурную репутацию. Кстати, часто писали Maud Marian вместо Maid Marian, а ведь Маud — это грешница Мария Магдалина. В «Песне Тома O'Бедлама»[219]она — Муза Тома, «Безумная Веселая Магдалина».

Рождество было веселым праздником в средние века, однако май оказывался еще веселее. Май — время украшенных майских столбов, кексов и эля, венков и букетов, подарков, качелей, шутовских чанов (огромные емкости с молочным пуншем), соревнований лучников, но в первую очередь — время безумных веселых свадеб «под зелеными деревьями», когда плясуны, взявшись за руки, идут в лес, строят для себя маленькие шалаши и с надеждой вслушиваются в пение соловья. Mad Merry — еще одно написание Maid Marian, которое в качестве эпитета перешло к колдуну Мерлину (поначалу «старому Муру» из популярных календарей), чьи предсказания вовсю продавались на ярмарках. Мерлин в действительности Мертин, как поясняет Спенсер в «Королеве фей», но Робин Гуд занял его место возлюбленного Майской Невесты, после чего тот стал старым бородатым прорицателем. Качели назывались merritotters, вероятно, в честь весов (представлявших осеннее равноденствие) в руках Девы Зодиака, которая фигурировала в календаре Безумного Веселого Мерлина: осведомленные читатели наверняка отождествляли ее со святой Марией Цыганкой, ибо судьбы истинно влюбленных раскачивались на ее весах: то вверх, то вниз.

Многие из этих лесных союзов, благословленных безбожным монахом Туком, потом были официально закреплены в церкви, но частенько отцы отказывались от «лесных» детишек. Поскольку каждый год, согласно древнему обычаю, самый высокий и сильный парень в деревне выбирался Маленьким Джоном (Дженкином), представителем Робина на карнавале веселых людей, Джонсон, Джексон, Дженкинсон теперь самые распространенные фамилии — ведь они пошли от его «лесных» детей. Однако Робин так же весело произвел на свет Робсона, Хобсона, Добсона (все уменьшительные от Робина), Робинсона, Ходсона, Хадсона, Гуда, хотя происхождение Гринвуда и Мерримена сомнительно. Рождественское веселье, как говорит сэр Джеймс Фрэзер в «Золотой ветви», также приносило свой урожай младенцев. Кто знает, сколько Моррисов и Моррисонов получили свои имена от любвеобильных morris mеn[220](веселых выпивох) Мариан? Или Принсов, Лордов и Кингов — от Рождественского короля, принца, властелина или «повелителя увеселений»?

Рождественская пьеса была важной частью праздника и сохранилась до наших дней в семи или восьми вариантах. Главное событие — обезглавливание и возрождение Рождественского Короля или Рождественского Дурака. Это — один из самых очевидных отголосков дохристианской религии, берущий свое начало на древнем Крите. Фирмик Матерн в своем сочинении «Об ошибке языческой религии» рассказывает, как критский Дионис (Загрей) был убит по приказу Зевса, сварен в котле и съеден титанами. Критяне, пишет он, устраивали ежегодно поминки, во время которых они разыгрывали пьесу о страданиях меняющего обличья мальчика, съедая быка в качестве его замены. Однако он не погиб, ибо, согласно Эпимениду, процитированному святым Павлом, Минос сочинил панегирик ему: «Ты не умираешь, но остаешься в вечности». Святой Павел приводит похожий стих поэта Арата: «Мы Им живем, и движемся, и существуем» (Деяния 17:28).

В Афинах такие же праздники, называемые ленеями (праздник диких женщин), происходили во время зимнего солнцестояния, и на них точно так же представлялись драматические истории о смерти и возрождении страдного младенца Диониса. В первоначальном мифе не титаны, а дикие жены, девять представительниц богини луны Геры, разорвали его на куски и съели. Во время леней съедали годовалого барашка, а не быка. Когда Аполлодор пишет, что Дионис превратился в агнца Эрифа, чтобы спастись от ярости Геры, это значит, что Гера однажды съела его в виде младенца, но к тому времени, когда на пир стали допускаться мужчины (титаны или тюторы), его уже заменил барашек.

Самое старое свидетельство о европейском религиозном обряде — о ленее древнего каменного века — сохранилось в виде пещерной росписи в Когуле на северо-востоке Испании. Юный Дионис с огромными гениталиями стоит один, безоружный и измученный, перед девятью пляшущими женщинами, повернутыми к нему лицом. Он обнажен, если не считать чего-то вроде узких сапожек до колена, а они одеты в платья и конусообразные головные уборы. Эти дикие женщины, различающиеся фигурами и деталями туалета, если смотреть на них по очереди по часовой стрелке, становятся все старше и старше. Справа стоят три молодых девушки, из которых две в длинных юбках, слева — старухи; а последней — истощенная старуха с лицом ущербной луны, которая движется в танце в другую сторону. Посередине — три полные жизни золотоволосые женщины, и одна из них в коротком платье. Несомненно, они представляют собой триады молодой луны, старой луны и полной луны, а самая старая старуха — Атропос.

Перед старшей девушкой из триады молодой луны стоит животное, полускрытое ее юбкой, по-видимому, черная свинья. А на переднем плане изображено — за спинами триады Полной Луны то самое существо, которое явилось Ойсину в видении, когда Ниав Золотоволосая увезла его в Страну Юных: безрогий молодой олень. На его шее, глядя назад, балансирует мальчишеского вида чертенок, очевидно, отлетающая душа обреченного Диониса. Женщины приближаются к нему и готовы разорвать его на куски. Хотя по изображению неясно, какое представлено время года, мы можем не сомневаться, что это зимнее солнцестояние.

Итак, мы опять возвращаемся к драматическому сказанию о Гвионе — мальчике, съеденном старухой Керридвен и возрожденном как волшебный младенец Талиесин, и к спору Филипа Бридитаи «вульгарных рифмачей» (см. главу пятую) о том, кто первый должен петь свою песню правителю в день Рождества. «Сказание о Талиесине» — нечто вроде рождественской пьесы, в которой страдания меняющего обличье ребенка представлены в виде загадки. Это — ранняя версия, отражающая религиозную теорию древнего европейского общества, в котором женщина властвовала над судьбой мужчины — преследуя, вместо того, чтобы быть преследуемой, насилуя, а не подвергаясь насилию, как можно заключить из полузабытых легенд о Дриопе и Гиласе, Венере и Адонисе, Диане и Эндимионе, Кирке и Улиссе. На различных островах, находившихся под властью женщин, существовала опасность для явившегося туда мужчины подвергнуться сексуальному насилию, грозившему смертью, как, согласно «Сексуальной жизни дикарей» Б. Малиновского, в Северо-Западной Меланезии расправляются с людьми, посягнувшими на женские привилегии. По крайней мере одно сообщество девяти диких женщин существовало в Южном Уэльсе в средние века: старик святой Самсон из Дола, путешествовавший с юным спутником, к несчастью, оказался в их владениях. Неожиданно раздался громкий крик и из леса выскочила одетая в красное седая старуха с окровавленным трезубцем в руках. Святой Самсон застыл на месте. Его спутник убежал, но вскоре был пойман и убит. Старуха отказалась пойти с Самсоном, когда он отругал ее, и сообщила ему, что является одной из девяти сестер, живущих со своей матерью в лесу — очевидно, с богиней Гекатой. Возможно, если бы сначала появились более молодые сестры, юноша подвергся бы сексуальному насилию. Девять женщин-убийц в черных одеждах есть в исландской саге о Фидранди, который однажды ночью открыл дверь своего дома на стук, хотя и был предупрежден о последствиях, и увидел, как они скачут с севера. Он отбил мечом их нападение, но был смертельно ранен.

Превращения Гвиона тесно связаны с временами года: заяц осенью, рыба дождливой зимой, птица весной, когда птицы возвращаются из дальних стран, зерно в летний сезон жатвы. Фурия преследует его сначала в виде борзой, потом выдры, потом ястреба, под конец настигает его в виде черной курицы с красным гребешком — красный гребешок и черные перья говорят о том, что это богиня смерти. Таким образом, солнечный год заканчивается ранней осенью сезоном провеивания зерна, что указывает на восточно-средиземноморское происхождение этого сюжета. В классические времена год на Крите, Кипре, в Дельфах, в Малой Азии и Палестине заканчивался в сентябре.

Однако когда патриархальные индоевропейцы революционизировали социальную систему Восточного Средиземноморья, миф о сексуальном преследовании был переделан. В греческой и римской мифологиях присутствует огромное количество рассказов о преследовании и изнасиловании упрямых богинь или нимф богами в обличье зверей, особенно двумя главными богами Зевсом и Посейдоном. Точно так же в европейском фольклоре есть множество вариантов сюжетов о «двух колдунах», в которых мужчина-колдун после отчаянной гонки одолевает женщину и лишает ее невинности. В английской балладе «Леди и кузнец», которая являет собой обычный пример такого перевернутого преследования, правильное чередование времен года нарушено, потому что первоначальный текст давно забыт. Она становится рыбой, он — выдрой, она — зайцем, он — борзой, она — мухой, он — пауком и тащит ее в свою сеть, тогда она становится одеялом на его ложе, а он — покрывалом, и игре приходит конец. В еще более испорченном французском варианте она заболевает, а он становится лекарем, она превращается в монахиню, а он становится священником и исповедует ее день и ночь, она становится звездой, а он тучей и закрывает ее.

В ведьминском культе в Британии главным был мужчина-колдун, хотя в некоторых местах Шотландии все еще правила Геката, или королева Фей, и песню «Леди и кузнец», похоже, пели во время драматического представления охоты на ведьминском шабаше: связь кузнецов и рогатых богов так же стара, как Тувал Каин, бог-козел кенеев. Рогатый дьявол, участвовавший в шабаше, сходился со всеми подчиненными ему ведьмами, хотя, похоже, использовал искусственный фаллос. Анна Армстронг, уже упоминавшаяся нами нортумбрийская ведьма, призналась в 1673 году, что на шабаше в Аллансфорде одна из ее подруг — Анна Бейтс из Морпета — поочередно превращалась в кошку, зайчиху, борзую и пчелу, чтобы дьявол, «высокий черный мужчина, их покровитель, которого они называли богом», одобрил ее искусство превращения. Поначалу я думал, что он гнался за Анной Бейтс, которая, очевидно, была Девой, или главной в сообществе, в кругу ведьм, пока она изображала жестами и криками то или иное существо, приспосабливаясь к ее преображениям. «Леди и кузнец» говорит, что «он стал охотничьим псом» или «он стал выдрой» и «вернул ее домой». «Вернуть домой» — значит «вернуть ей ее первоначальный облик», ибо Изабелла Гауди из Олдеарна на судилище 1662 года процитировала заклинание, благодаря которому могла обращаться в зайчиху:

 

Тоскуя, печалясь и в дрожь бросаясь

Я сделаюсь с виду как серый заяц

И пребуду им, чертом тебе клянусь,

Пока домой не вернусь.

 

Из дальнейшего рассказа становится ясно, что она меняла не облик, а поведение, и в этой песне речь идет о танце-игре. Теперь я вижу, как Анна Бейтс давала сольное представление, попеременно изображая преследуемую и преследователя, а дьявол лишь с удовольствием ей аплодировал. Возможно, этот цикл был связан с временами года — зайчиха и борзая, форель и выдра, пчела и ласточка, мышь и кот — и унаследован от ранней формы преследования, когда преследователем была кошка-Деметра, которая в конце концов догоняла мышь-Сминфея на току в сезон провеивания зерна. Всю песню легко восстановить в ее первоначальном виде[221].

Переходная форма мифа о «двух колдунах», приведенная Диодором Сицилийским, Каллимахом в его «Гимне Артемиде» и Антонином Либералом, мифографом второго века нашей эры, в его «Превращениях» (все трое ссылаются на разные регионы), рассказывает о богине Артемиде, alias Афая, Диктинна, Бритомартис или Атергатис, которая счастливо ускользает от преследования в обличье рыбы. Каллимах изображает Миноса Критского эротическим преследователем, а Бритомартис — преследуемой девицей и сообщает, что преследование продолжалось девять месяцев, с начала паводков до сбора урожая. Миф должен был объяснить рыбий хвост у статуй богини в Аскалоне, Фигалии, Крабосе, Эгине, Сефаллении, на горе Дикт на Крите и в других местах и оправдать ее местных приверженцев в их верности доэллинистическим обрядам и брачным обычаям. В сюжете постоянно присутствуют мужчины-рыбаки. «Диктинна» значит «сеть». Рыбаки очень консервативны в своих верованиях. У филистимлян из Аскалона богиня звалась Деркето, а преследовал ее Мокс, или Мопс: возможно, это Мосх, предок племени царя Мидаса, которое победило хеттов. Родствен этому мифу и сюжет о бесплодной попытке Аполлона лишить девственности нимфу Дафну.

Любовная погоня лежит, как ни странно, и в основе легенды графства Ковентри о леди Годиве. Ключ к ней — в «несчастной» скамейке в соборе Ковентри, напоминающей давние английские резные изображения на дереве, которые показывают то, что путеводители называют «фигурой, символизирующей разврат»: длинноволосую женщину, закутанную в сеть, на козле, впереди которой бежит заяц. Гастер в своих историях из еврейского «Targum», собранных по всей Европе, повествует о женщине, которой ее царственный возлюбленный задал загадку, повелев прийти к нему «не одетой и не раздетой, не пешком и не на лошади, не по воде и не посуху, не с подарком и не без подарка». Вот она и оделась в сеть, села на козла, одну ногу опустила в ров и выпустила зайца. Тот же сюжет с небольшими разночтениями был рассказан в двенадцатом столетии Саксоном Грамматиком в «Деяниях датчан». Аслауг, последняя из Вёльсунгов, дочь Брюнхильд от Сигурда, жила на хуторе в Норвегии под видом вымазанной в саже судомойки по имени Крака (ворона). Но и в таком облике она своей красотой настолько поразила соратников героя Рагнара Лодброка, что он решил жениться на ней, а чтобы оценить ее ум, потребовал от нее явиться к нему не пешком и не на коне, не одетой и не раздетой, не голодной и не сытой, без свиты, но и не в одиночестве. Вот она и явилась на козле, волоча одну ногу по земле, завернутая только в свои волосы и рыбачью сеть, держа лук возле рта и с псом, бежавшим рядом.

Если две эти истории соединить в картинке, то у «фигуры, символизирующей разврат», черное лицо, длинные волосы, над ее головой летает ворона, впереди бежит заяц, ко рту она подносит плод, на ней надета сеть, а сидит она на спине козла. Теперь в ней легко узнать майскую ипостась богини любви и смерти Фреи, alias Фригг, Холда, Хелд, Хильда, Года, Остара. В эпоху неолита или древнего бронзового века она отправилась на север из Средиземноморья, где ее знали как Диктинну (по ее сети), Эгею (по козе), Корониду (по вороне), Рею, Бритомартис, Артемиду и так далее и откуда она привезла с собой танец-лабиринт.

Плод, который она держит у рта, скорее всего яблоко бессмертия, а ворона символизирует смерть и пророчество. Пророчествующую ворону у Фреи отобрал Один, как Бран отобрал ворону у Дану, а Аполлон — у Афины. Богиня осела в Британии как Хрианнон, Арианрод, Керридвен, Блодайвет, Дану или Анна задолго до того, как саксы, англы и даны принесли с собой очень похожих на нее богинь. Хильда имела отношение к Млечному Пути, как Рея на Крите и Блодайвет (Олвен) в Британии; причем и та, и другая были связаны с козами, и в честь Хильды в Брокене в канун Майского праздника приносили в жертву козла. Как Холда она сидела на козе и вела за собой свору из двадцати четырех собак, ее дочерей — двадцати четырех часов майской мистерии, — и иногда ее показывали двухцветной, чтобы подтвердить ее двойственную натуру черной матери-земли и похожей на труп смерти — Холды и Хель. Как Остара, богиня саксов, в честь которой Пасху назвали Easter, она являлась на шабаш в Вальпургиеву ночь, где ей приносили в жертву козла. Заяц был ее сакральным животным: он до сих пор «откладывает» Пасхальные яйца. Козел символизировал плодовитость скота, заяц — хорошую охоту, сеть — добрую рыбную ловлю, длинные волосы — высокий хлеб.

Майский козел, как ясно из английских ведьминских обрядов и шведского майского представления Bukkerwise, становился мужем богини, потом его приносили в жертву и возрождали: то есть жрица богини при всех совокуплялась с царем года, одетым в шкуру козла, после чего его убивали, а потом возрождали в виде его преемника, или козла приносили в жертву вместо него, а он продолжал царствовать. Этот обряд лег в основу высокоинтеллектуальных малых Элевсинских мистерий, проходивших в феврале и представлявших свадьбу козла-Диониса и богини Фионы, «неистовой царицы», его смерть и возрождение[222]. В Ковентри богиня, несомненно, отправлялась на церемонию верхом на козле, чтобы показать свою над ним власть, как Европа ехала на спине быка, а Гера — льва.

Заяц, как уже говорилось в главе шестнадцатой, считался священным животным в пеласгийской Греции и Британии из-за своей быстроты, плодовитости и совокуплений на виду у всех без всякого стеснения. Я уже упоминал в этом контексте о том, что давнее британское табу на охоту на зайцев, которое нельзя было нарушать под страхом жестокого наказания, отменялось раз в году накануне Майского праздника, как табу на охоту на королька отменялось в день святого Стефана. (Боадицея выпустила зайца во время своего сражения с римлянами в надежде, что они набросятся на зверька со своими мечами и от этого у них поубавится мужества.)

На зайца ритуально охотились накануне Майского дня, и «фигура разврата» на «несчастливой скамейке» — довольно точное описание богини — в это время она выпускала зайца для своих дочерей. Народная песня «Если бы все юноши…» наверняка связана с ведьминскими увеселениями в это время:

 

Если бы все юноши были, как зайцы в горах,

Все девицы взяли бы ружья и пошли на охоту.

 

«Взяли бы ружья» — это из восемнадцатого века; там должно быть: «обернулись гончими». Далее следует:

 

Если бы все юноши были, как рыбы в воде,

Все девицы, тотчас поплыли бы за ними.

 

С сетями? Насколько нам известно из сюжета о принце Элфине и младенце Гвионе, канун Майского дня был подходящим днем для забрасывания сети, да и богиня не принесла бы сеть на шабаш просто так.

 

Если бы все юноши стали, как тростник,

Все девицы тотчас взялись бы за косы.

 

Опять любовное преследование. Душа священного короля, которую окружили оргиастические плясуньи, пытается спастись в обличье зайца, рыбы, пчелы, но они неутомимо преследуют ее и в конце концов ловят, после чего рвут на куски и пожирают. В одном из вариантов народной песни мужчина — преследователь, а не преследуемый:

 

Юные жены бегут, как зайцы в горах,

Был бы я юношей, пошел бы на охоту.

 

История леди Годивы, записанная Роджером из Вендовера в тринадцатом веке, заключается в том, что незадолго до нормандского завоевания саксонская леди Годива попросила своего мужа Леофрика, эрла Мерсии, освободить жителей Ковентри от непосильных налогов. Он согласился при условии, что она проедет обнаженная по ярмарочной площади в базарный день, и она сделала это, распустив волосы, чтобы укрыться ими, и только ее «очень белые ноги» остались доступными взглядам. По бокам от нее ехали два рыцаря. Эта история похожа на ту, что рассказывают о графине Херефорда и «короле Джоне» в связи с раздачей хлеба и сыра в приходе святого Бриавелла в Глостершире, и не может быть исторической правдой, потому что Ковентри во времена леди Годивы был деревней без ярмарок и налогов. Однако совершенно точно, что в 1040 году леди Годива уговорила Леофрика построить монастырь для бенедиктинцев в Ковентри, а после нормандского завоевания монахи замаскировали местную майскую процессию в честь богини Годы (во время этого празднества всем благочестивым христианам полагалось носа не высовывать из дома) под обряд в честь их благодетельницы леди Годивы, сочинив историю по образу истории Саксона Грамматика. Обман открылся во время процессии «леди Годивы» в Саутеме (в двенадцати милях к югу от Ковентри и тоже во владениях Леофрика), в которой несли две фигуры, черную и белую, символизирующие Богиню в двух ипостасях Холды и Хель, любви и смерти. Подглядывавший портняжка Том не упоминается Роджером из Вендовера, но, может быть, это входит в более раннюю версию. Церемония в Глостершире, которая имела место, как и процессии в Саутеме и Ковентри, в праздник Тела Христова, то есть в день, когда и в Йорке, и в Ковентри традиционно устраивались праздничные представления, говорят, отмечала освобождение людей от налога на хворост, который собирали в соседних лесах. Праздник Тела Христова всегда приходился на пятницу, день Богини, и примерно совпадал с кануном Майского дня. Таким образом, похоже, представление-мистерия берет начало в празднике кануна Мая Bukkerwise в честь Годы, Воnа Dеа. Если мужчин, подсматривавших за процессией, ждало наказание, как это было в Риме с церемониями в честь Воnа Dеа, и в кельтской Германии, где, по свидетельству Тацита («Германия», глава 40), наказывали любого смотревшего на ежегодное омовение Герты после ее возвращения в священную рощу. а в Греции во времена Актеона — тех, кто видел, как купалась Диана, то история Тома вполне могла быть отголоском этого обычая.

Британцы — смешанная раса, однако более всего они не по-тевтонски почитают богиню. Это объясняет, почему английская поэзия остается языческой. Библейская концепция обязательного превосходства мужчины над женщиной чужда британскому сознанию, и все британцы подчиняются правилу «сначала дамы» в социальной сфере. Муж-рыцарь с большей готовностью умрет за свою королеву, чем за короля, а готовность умереть — настоящее доказательство большого чувства:

 

За прекрасную Анни Лаури

Я готов отдать свою жизнь.

 

В Британии живо подсознательное и страстное желание иметь богиню, может быть, не такую всевластную, как исконная Тройственная Богиня, но такую, которая могла бы смягчить мужской дух христианской Троицы. Эта Троица тем менее соответствует британской социальной системе, чем больше прав завоевывает себе женщина, ведь получив права на собственность и на голосование, она заняла почти то же положение, которое занимала до Пуританской революции. Правда, Троица пришла много раньше, чем случилась революция, но тогда это была скорее теологическая концепция, не воспринимавшаяся эмоционально. Как мы уже говорили, Небесная Царица со своей свитой женщин-святых имела гораздо большее влияние на население между походами крестоносцев и гражданской войной, чем Отец или Сын. Одним из последствий разрыва отношений Генриха VIII с папой было то, что когда его дочь королева Елизавета стала во главе англиканской церкви, на нее стали смотреть как на божество. Поэты не только делали ее своей Музой, но и присваивали ей имена Фебы, Вирджинии, Глорианы, которые отождествляли ее с богиней луны, отчего так велико было ее влияние на подданных.

Временное утверждение бога Громовержца во времена Английской республики — самое замечательное событие в современной британской истории: причиной его стала Библия короля Иакова, которая взбудоражила умы торговцев больших городов, а также жителей тех областей Шотландии и Англии, где кельтская кровь была пожиже. Первая гражданская война в основном столкнула лбами рыцарскую знать с ее вассалами и антирыцарский класс торговцев, который поддерживали также ремесленники. Англо-саксонско-датский юго-восток был в основном парламентским, а кельтский северо-запад — монархическим. Поэтому в битве при Насби, решившей исход войны, защитники парламента кричали: «Наша сила — Бог!» — а роялисты кричали: «За королеву Марию!» Королева Мария была католичкой, и ее имя напоминало о Небесной Царице и о Любви. В тот день победил бог Громовержец и излил свою злобу не только на Деву и ее свиту святых, но и на Деву Мариан с ее майской свитой и на другой культ Тройственной Богини, который все еще тайно существовал во многих уголках Британских островов, — ведьминский культ. Однако триумф Громовержца продолжался недолго, потому что, победив, он уничтожил короля[223], своего главного представителя. Во дни Реставрации он был отстранен от власти, а когда вернулся в 1688 году вместе с протестантским королем, его пыл Громовержца слегка обуздали. Второй прилив сил он испытал во время стимулированного торговцами религиозного возрождения, сопровождавшего промышленную революцию, но в начале нашего века он опять потерял почву под ногами.

Елизавета была последней королевой, игравшей роль Музы. Виктория, подобно королеве Анне, предпочитала роль богини войны и вдохновляла свои армии, став достойной заменой бога Громовержца. Во времена ее внука в индийской армии еще пели:

 

Кух парвани

 

Грядут добрые времена!

Королева Виктория

Хороший человек!

Вставай рано,

Рано поутру.

Британцы никогда

Не будут рабами…

 

Однако Виктория ждала, что женщины Англии станут почитать своих мужей, как она почитала своего, была чужда всякого кокетства, не выказывала интереса к любовной поэзии и образованию, а ведь именно это и делает королеву Музой. Королева Анна и королева Виктория дали свои имена значительным эпохам в истории английской поэзии, но имя королевы Анны символизирует бесстрастное украшательство в поэзии, а имя королевы Виктории — дидактизм и рококо.

Любовь британцев к королеве как будто никогда не основывалась лишь на расхожем убеждении, что «Британия преуспевает только когда на троне сидит королева», скорее она отражает упрямую веру в то, что Британия — родина-мать, а не родной отец (нечто подобное в классические времена греки говорили о Крите). Подобные национальные убеждения или верования суть источник всякой религии, мифологии и поэзии, и их нельзя уничтожить ни чужеземным завоеванием, ни образованием.