Автобиография Сюй-юня с 1-го по 112-й годы жизни 3 страница

Прибыв в Учан провинции Хубэй, я посетил монастырь Баотун и отдал дань уважения настоятелю Чжи-мо. Изучив метод «Покаяния великого сострадания» (Да бэй чань), предписываемый Гуаньинь, я направился в Цзюцзян, где совершил восхождение на гору Лушань и почтил настоятеля Чжи-шань в монастыре Хайхуй. Находясь там, я присоединился к церемонии воспевания имени Будды. Затем, прибыв в провинцию Анхой и посетив гору Хуаншань, я совершил восхождение на гору Цзюхуа[31]и почтил ступу бодхисаттвы Кшитигарбхи и храм Байсуй. Я также приветствовал низким поклоном настоятеля Бао-у, поборника строгой аскезы, которому не было равных по невозмутимости. Затем переправился через реку к горе Баохуа и засвидетельствовал свое почтение настоятелю Шэн-сину, который уговорил меня встретить с ним Новый год.

На протяжении этих двух лет я преодолел расстояние в десять тысяч ли. Я всегда шел пешком, за исключением тех случаев, когда приходилось пересекать моря. Я переходил вброд реки и взбирался на горы, не страшась дождей, ветров, морозов и снегопадов. Пейзажи сменялись каждый день, но мое сознание был чисто, одиноко сияя, как полная луна в небе. Здоровье мое крепло и поступь убыстрялась. Я не испытывал особых трудностей в пути. Наоборот, я осознал всю пагубность своего прежнего пропитанного эгоизмом существования. Древние верно говорили, что «прочитав десять тысяч книг, следует пройти десять тысяч ли».

 

Мой 51-й год (1890–1891)

 

Я прибыл в Исин (провинция Цзянсу), где засвидетельствовал свое почтение настоятелю Жэнь-чжи. Хотя в монастыре Сяньцинь (в котором Цзун-ми, пятый хуаяньский патриарх, присоединился к будийской сангхе) шел ремонт, я провел в нем лето. Затем я отправился в Цзюйжун, где нанес визит почтения настоятелю Фа-жэню. Я помогал ему производить ремонт монастыря Чишань и провел там зиму.

 

Мой 52-й год (1891–1892)

 

В Нанькине я остановился у настоятеля Сун-яня и помогал ему в ремонте монастыря Цзинчэн. Упасака Ян Жэньшань часто навещал меня и мы беседовали с ним о «Хетувидья шастре» [32] (Инь мин лунь) и о «Шастре Светоча праджни» (Божэ дэн лунь) [33]. Я оставался в монастыре Цзинчэн всю зиму.

 

Мой 53-й год (1892–1893)

 

Вместе с учителями Пу-чжао, Юэ-ся и Инь-лянем я совершил восхождение на гору Цзюхуа. Мы привели в порядок хижины на вершине Цуйфэн и расположились там. Учитель Пу-чжао дал разъяснение пяти направлениям школы хуаянь. Поскольку учение Сянь-шоу [34]уже давно было предано забвению, люди, услышавшие о том, что его опять проповедуют, толпами приходили послушать. С той поры учение Сянь-шоу снова ожило в этом регионе, к югу от Янцзы.

 

Мой 54-й год (1893–1894)

 

Я оставался на вершине Цуйфэн и изучал сутры. Приехал учитель дхармы Ди-сянь, и мы провели все лето в горах. Потом он направился в Цзиньшань на зиму. В следующем году я оставался на Цуйфэне и изучал сутры.

 

Мой 56-й год (1895–1896)

 

Настоятель Юэ-лан из монастыря Гаоминь в Янчжоу прибыл в Цзюхуа и сообщил нам, что один из его покровителей по имени Чжу обещал оказать финансовую поддержку в проведении двенадцатинедельной медитации, включая текущие четыре недели. Он также сказал, что старый учитель Фа-жэнь из Чишаня возвратился в свой монастырь с надеждой, что все мы прибудем туда и поможем ему в организации этого мероприятия. С приближением дня открытия меня попросили покинуть гору первым. Добравшись до порта Диган в Датуне, я пошел вдоль берега реки. Вода в реке поднималась. Я хотел переправиться через реку, но лодочник запросил шесть монет. Поскольку у меня не было ни гроша, лодка отплыла без меня. Продолжая идти, я неожиданно поскользнулся, упал в воду и меня понесло течение. Я плыл по воле волн целый день и ночь, пока не оказался у порогов Цайши, где какой-то рыбак случайно поймал меня сетью. Поскольку на мне была монашеская ряса, он позвал монаха из храма Баоцзи, который узнал меня потому, что мы раньше останавливались вместе в монастыре Цзиньшань. Он испугался, подумав, что моей жизни грозит опасность, и воскликнул: «Это учитель Дэ-цин!» (т. е. Сюй-юнь, ранее, когда становился монахом, получивший имя Дэ-цин). Потом меня отнесли в храм, где привели в чувство. Из-за того, что меня било и мотало туда-сюда в бурлящем потоке, у меня шла кровь изо рта, из носа, из ануса и гениталий. Проведя несколько дней в монастыре Баоцзи, я вернулся в монастырь Гаоминь. Когда я встретил распорядителя ( кармадана), он заметил, что я был бледен и изможден, и спросил, не болен ли я. Я ответил «нет». Затем я навестил настоятеля Юэ-лана. Расспросив меня о посещении горы Цзюхуа, он тут же попросил занять временную должность в организации приближающихся недель медитации. Я вежливо отклонил его просьбу, ничего не сказав о своем падении в воду, и просто попросил разрешить мне посетить эти мероприятия. Согласно дисциплинарным правилам монастыря Гаоминь, отказ от должности, предложенной настоятелем, считался оскорблением всей монашеской общины. Таким образом, я был признан правонарушителем и должен был быть наказан ударами деревянной палкой. Я принял наказание без слов, но здоровье мое ухудшилось. У меня были постоянные кровотечения, кроме того, с мочой выходили капли семенной жидкости. В ожидании смерти я упорно сидел день и ночь в зале для медитации с все возрастающим рвением. Достигнув глубокой концентрации ума в своей медитации, я совершенно позабыл о своем теле и двадцатью днями позже моя болезнь совершенно прошла. Когда настоятель с порогов Цайши принес мне одежду для участия в собрании, он с восхищением убедился, что я излучал здоровье. Затем он рассказал о том, как я упал в воду, и все монахи начали относиться ко мне с большим уважением. Меня в силу этого пощадили, освободив от работы в зале, так что я смог продолжить свою медитацию.

С тех пор как все мои мысли внезапно остановились, моя практика стала одинаково продуктивной и днем и ночью. Я двигался так быстро, как будто летал по воздуху. Однажды вечером после выполнения намеченной медитации я открыл глаза и увидел яркий свет, будто днем, который позволял мне видеть все внутри монастыря и за его пределами. Через стену я видел, как ответственный за светильники и благовония монах справляет малую нужду во дворе, видел монаха-гостя в отхожем месте и где-то далеко – лодки, снующие по реке, вдоль обоих берегов которой росли деревья. Все это было отчетливо видно. Случилось это во время третьего ночного бдения. На следующее утро я спросил монаха, ответственного за благовония, и монаха-гостя, соответствуют ли действительности мои ночные видения, и они оба подтвердили это. Зная, что это переживание – всего лишь временное состояние, достигнутое мною, я не стал придавать большого значения его странности. В двенадцатый лунный месяц, на третью ночь практики пришел дежурный монах, чтобы наполнить наши чашки чаем после того, как мы закончили очередную медитацию. Горячая жидкость случайно выплеснулась мне на руку и я уронил чашку. Упав на пол, чашка разбилась вдребезги, и это отсекло корень сомнений, и я возрадовался при жизни, будуто очнулся ото сна. Я вспомнил о том, как покидал дом, и о том, как вел жизнь скитальца, о том, как заболел, живя в хижине на берегу Хуанхэ, и о трудных вопросах, заданных мне мирянином Вэнь Цзи, который спас меня.

Что бы сказал Вэнь Цзи, если бы я тогда опрокинул ударом ноги его котелок и печку?[35]Если бы я не упал в воду и не заболел бы серьезно, я бы не оставался равнодушным как к благоприятным, так и к враждебным жизненным ситуациям. Я бы прожил жизнь напрасно и не испытал бы сегодня такого переживания. Тогда я продекламировал следующую гатху:

 

Чашка упала на пол

С оглушительным дребезгом.

Пустота разлетелась осколками,

Бешеный ум утих.

 

Я сложил еще одну гатху:

 

Мне руку обожгло, разбилась чашка,

Семья распалась, близких нет – о чем тут говорить.

Весна [36]настала, аромат кругом – цветы повсюду,

Горы и реки, вся земля суть Татхагата.

 

 

Мой 57-й год (1896–1897)

 

Летом того года я прибыл в монастырь Цзиньшань в Чжэньцзяне, где остановился, чтобы уделить время изучению дисциплинарных правил. Старый настоятель Да-дин позволил мне остаться там на зиму.

 

Мой 58-й год (1897–1898)

 

Возвратившись в монастырь Цзиньшань после совершенного мною паломничества на гору Ланшань в знак почтения бодхисаттве Махастхаме, я получил приглашение от настоятеля Дао-мина отправиться к нему в Янчжоу и стать его помощником в монастыре Чжуннин. В четвертом месяце года учитель дхармы Тун-чжи трактовал «Шурангама сутру» на горе Цзяошань. Присутствовало около тысячи человек. Он попросил меня помочь ему в толковании этой сутры, и после того, как я это сделал, я покинул собравшихся и спустился с горы.

Родившись, я потерял мать, которую мне не довелось увидеть. Я видел в доме только ее портрет, и каждый раз, когда я думал о ней, мое сердце надрывалось. Ранее я дал обет отправиться в монастырь Ашоки (Аюй-ван), почтить останки Будды и опалить огнем палец в качестве жертвоприношения Будде во имя спасения моей любимой матери. Теперь я намеревался исполнить свой обет и отправился в Нинбо (где находился монастырь Ашоки). В то время учитель дхармы Хуань-жэнь и чаньский учитель Цзи-чань (известный также под именем «Осьмипалый аскет») были во главе монастыря Тяньтун (вблизи Нинбо), а учитель Хай-ань составлял летопись горы Ашоки. Все они просили меня помочь им, но поскольку я прибыл туда с намерением исполнить свой обет, я вежливо им отказал. В монастыре Ашоки я почтил останки Будды, и каждый день, начиная с третьего ночного бдения вплоть до вечерней медитации, за исключением тех случаев, когда я находился в главном зале, я использовал только свою подстилку вместо монастырских подушечек, совершая три тысячи низких поклонов. Однажды ночью, совершая чаньскую медитацию – будто во сне, – я неожиданно увидел ослепительно яркого золотого дракона длиною во многие чи. Он спустился с неба, подлетев к бассейну у зала реликвий. Потом я вскарабкался на его спину и воспарил в небо. Мы прилетели туда, где горы, реки, деревья и цветы неописуемо красивы, а дворцы и их палаты изысканно грандиозны. В одной из комнат я увидел свою мать и крикнул: «Мама, пожалуйста, поезжай на этом драконе в Западный Рай (Будды Амитабхи)». Когда дракон снова опустился, я, потрясенный, очнулся. Мое тело и сознание были в полном порядке, и смысл видения был совершенно ясен. Так единственный раз в жизни я видел свою мать.

С тех пор каждый день, когда появлялись посетители, желающие увидеть останки Будды в этом зале, я всегда был сопровождающим. Впечатления посетителей относительно останков сильно различались. Я смотрел на них много раз. В первый раз они мне показались размером с зерно маша и темно-пурпурного цвета. В середине десятого месяца, после того как я отдал дань почтения хинаянским и махаянским трипитакам [37], я снова пришел посмотреть на них. Они были того же размера, но на этот раз представились в виде сверкающих красных жемчужин. Поскольку мне не терпелось посмотреть, каким трансформациям они подвергнутся дальше, я снова совершил ритуальные поклоны и почувствовал боль во всем теле. Теперь останки казались крупнее зеленой фасоли, наполовину желтыми и наполовину белыми. Тогда я понял, что их размер и цвет изменяются в зависимости от возможностей органов чувств посетителя. Желая поскорее увидеть дальнейшие трансформации, я увеличил число поклонов, но в начале одиннадцатого месяца серьезно заболел. Я не мог продолжать наблюдение, и поскольку мое заболевание обострилось, меня отправили лечиться, но лекарства не помогали. Я не мог даже сидеть и лежал все время.

Старший монах Сянь-цинь, смотритель Цзун-лян и девица Лу делали все, чтобы спасти меня, но безуспешно, и уже думали, что приближается конец моего кармического пребывания в этом мире. Хотя я был готов позволить болезни следовать своему курсу, я был очень озабочен тем, что не успел опалить палец (во исполнение своего обета). На шестнадцатый день мою хижину посетили восемь человек. Они думали, что болезнь моя была не серьезной, и пришли специально для того, чтобы помочь мне опалить палец. Я вспомнил, что эта церемония была назначена на следующий день, и настоял на том, чтобы они приняли участие согласно договоренности. Старший монах и все, кто был с ним, не одобрили это намерение в связи с возможным риском. Я разразился слезами и сказал: «Кто может избежать смерти? Я хотел искупить долг перед своей матерью и дал обет опалить палец. На что мне жизнь, если я должен теперь отменить свое решение? Я готов умереть…»

Смотритель Цзун-лян, которому был 21 год, услыхав мою мольбу, со слезами на глазах сказал: «Не волнуйтесь, я заплачу за завтрашнюю вегетарианскую пищу и все устрою для вас». Я соединил ладони в знак благодарности. Семнадцатого дня рано утром пришел Цзун-лян с братом по дхарме Цзун-синем, чтобы помочь мне опалить палец. Несколько человек помогли мне добраться до главного зала, где вместе с собравшимися я почтил Будду, исполнив ритуал и продекламировав обеты и правила, а также «Строфы покаяния» (Чань-хуй вэнь). Я сосредоточенно произносил имя Будды и молился, прося его даровать духовное освобождение моей любимой матери.

Я еще чувствовал боль в начале церемонии, но по мере того как сознание очищалось, мудрость проявлялась все яснее. Когда я дошел до предложения «Все дхармадхату содержатся в теле Будды Амитабхи», каждый волосок всех моих восьмидесяти четырех тысяч пор на теле встал дыбом. Я не просил посторонних поддерживать меня (как это было прежде) и совершенно забыл о своей болезни. Подойдя без посторонней помощи к собравшимся, чтобы их поблагодарить, я возвратился в хижину. Весь следующий день я держал свой палец в солевой ванне и не наблюдал никаких кровотечений. Через несколько дней я оправился от болезни и постепенно возобновил поклоны. Я оставался в монастыре Ашоки до наступления Нового года.

 

Примечание Цэнь Сюэлюя, издателя Сюй-юня

Этот монастырь первоначально назывался монастырем Аюй-вана (ван, или царь, Ашока), но позже был назван монастырем Гуанли. Он был построен на горе Маошань в сорока ли к югу от деревни Нансян уезда Иньсян в Нинбо. В прежние времена – через несколько сот лет после нирваны Будды – Центральной Индией правил царь Ашока (приблизительно 274–237 гг. до н. э.). Говорят, что он поместил 84 тысячи останков Будды в драгоценные ступы и повелел богам захоронить их в разных местах. На востоке эти ступы появлялись одна за одной в девятнадцати местностях Китая, среди них были горы Утай и монастырь Ашоки. На горах Утай реликвия была помещена в ступу и ее нельзя было увидеть. Что касается реликвии монастыря Ашоки, на третьем году правления У-ди под девизом Тай-кан (282–303) династии Цзинь, после того как Хуй-да помолился о ее появлении, реликвия извлекла себя из земли, и тогда был построен монастырь и она была помещена в каменную ступу, дверь которой закрывалась на ключ. Когда посетители хотели посмотреть на реликвию, страж ступы получал уведомление. Оказавшись в зале, посетители прежде всего отдавали дань почтения Будде и затем выходили наружу и, коленопреклоненные, выстраивались в очередь, чтобы посмотреть на реликвию. Страж вынимал ступу, которая была в один фут и четыре дюйма высотой и более фута шириной. Она была пустотелой, и в нее был вложен герметичный прозрачный шар с иглой внутри, на конце которой находилась реликвия. Когда на нее смотрели, реликвия казалась то большой, то маленькой, то одним целым, то несколькими частями, то неподвижным, то двигающимся – в соответствии с особенностями восприятия каждого посетителя. Некоторые видели только одну, тогда как другие видели три или четыре реликвии. Цвет также варьировался – он мог быть голубым, желтым, красным или белым. Тот, кто видел в ней цветок лотоса или изображение Будды, считался наделенным прекрасной кармической связью с дхармой.

При династии Мин в правление под девизом Вань-ли (1573–1619) Лу Гуанцзу, председатель комиссии по гражданским делам, прибыл со своими друзьями почтить ступу и ее реликвию. В первый раз реликвия показалась ему размером с крошечную фасоль, затем постепенно начала приобретать размеры крупной фасоли, потом финика, арбуза и в конечном итоге представилась большим сверкающим колесом. Это освежило его сознание в отношении восприятия. Лу дал указание произвести ремонт разрушающегося зала, который по сегодняшний день находится в весьма приличном состоянии. Татхагата из чувства сострадания оставил свое тело дхармы, чтобы живые существа грядущих поколений могли проявить в себе сознание, преисполненное праведности и веры.

 

 

Мой 59-й год (1898–1899)

 

В том году ранней весной, когда отлили большой колокол для монастыря Цита (Семь пагод) в Нинбо, старый настоятель Бэнь-лай пригласил учителя дхармы Мо-аня дать пояснения к «Лотосовой сутре» и прибыл в монастырь царя Ашоки (Гуанли), попросив меня помочь Мао-аню. По этой причине я отправился в монастырь Цита и, после данных мною комментариев к этой сутре, направился к горе Тунгуань, где построил хижину и встретил Новый год.

 

Мой 60-й год (1899–1900)

 

Учителя Цзе-сэнь и Бао-линь пригласили меня в Даньян помочь произвести ремонт в монастыре Сяньтай, где я провел лето. На седьмом месяце я отправился в Цзюйжун, где учитель Фа-жэнь с горы Чишань уступил мне свою хижину на зиму.

 

Мой 61-й год (1900–1901)

 

Около десяти лет я провел в провинциях Цзянсу и Чжэцзян и теперь хотел совершить дальнее путешествие в горы Утай, после чего намеревался предаться углубленной практике в уединении на горе Чжуннань. Сначала я покинул Чишань и отправился в Чжэньцзян и Янчжоу, потом совершил паломничество на гору Юньтай (Облачная терраса). Продвигаясь дальше, я пересек границу провинции Шаньдун и посетил гору Тайшань (1524 м), ее священную восточную вершину. Снова направившись на восток, я дошел до гор Лаошань, где посетил пещеру Льва недалеко от места, где учитель Хань-шань [38]при династии Мин восстановил монастырь Хайинь. Затем я отправился в Цюй, чтобы почтить могилу и храм Конфуция[39].

Затем я взял направление на запад и однажды ночью добрался до какого-то разрушенного храма и остановился в нем. Там был лишь прогнивший гроб с перевернутой крышкой. Поняв, что гроб бесхозный, я устроился спать на нем, но где-то в полночь почувствовал, как что-то шевелится в нем, и неожиданно услышал голос, сказавший: «Я хочу выбраться отсюда».

Я спросил: «Ты человек или привидение?»

«Человек», – ответил голос.

«Кто ты?» – спросил я.

«Нищий», – ответил голос.

Я улыбнулся, встал и выпустил его из гроба. Выглядел он не лучше привидения. Он спросил меня: «Кто ты?»

«Монах», – ответил я.

Он был рассержен и сказал, что я раздавил ему голову. Так как он хотел ударить меня, я сказал ему: «Когда я сел на крышку гроба, ты даже не соизволил пошевелиться. Так за что же меня бить?»

Вынужденный угомониться, он вышел справить малую нужду и вернулся, чтобы снова спать в гробу. Я покинул это место перед восходом солнца.

В то время уже начали активизироваться Ихэтуани (Отряды справедливости и мира) и начинались боксерские мятежи во многих районах провинции Шаньдун [40]. Однажды я встретил на дороге иностранного солдата, который наставил на меня ружье и спросил: «Ты боишься умереть?» Я ответил: «Если мне суждено принять смерть от тебя, тогда давай, стреляй!» Увидев, что я ни в коей мере не обеспокоен, он сказал: «Ну ладно, можешь идти». После этого я поспешил в горы Утай и, совершив воскурения, намерился продолжить свой путь и подняться на гору Чжуннань. Однако в связи с тем, что вспыхнуло Боксерское восстание, я возвратился в Пекин, где посетил монастырь Сиюй и почтил Каменные сутры [41]. Я навестил И-сина, монаха с горы Таньто, который занимался особыми практиками. Затем я добрался до монастыря Цзетай, где почтил ступу чаньского учителя Фэй-бо. Затем я поднялся на гору Хунло и принял участие в собрании, практикующем медитативное произнесение имени Будды и посетил монастырь Большого Колокола. Там я увидел бронзовый колокол, отлитый Яо Гуансяо. Он весил 87 тысяч цзиней [42]и был 15 футов высотой. Длина его верхней подвесной части составляла 7 футов, а диаметр – 14 футов. Весь текст «Аватамсака-сутры» был отлит на внешней стороне колокола, а «Лотосовой сутры» – внутри. «Алмазная сутра» была начертана на краю его корпуса, а «Шурангама мантра» – на его подвесной части. Колокол был преподнесен в дар императором Чэн-цзу во времена правления (под девизом) Юн-лэ (1403–1424) династии Мин во имя спасения души его покойной матери.

Затем я направился в монастырь Лунцюань (Драконов источник), немного севернее столицы, и остановился там на некоторое время. На пятом месяце Ихэтуаньское восстание достигло кульминации. Многочисленные толпы кричали: «Защищайте династию Цин! Уничтожайте иностранцев!» Секретарь японской дипломатической миссии и германский министр были убиты в результате тайного подстрекательства вдовствующей императрицы. Семнадцатого дня того месяца был издан имперский указ, объявляющий войну иностранным державам. В столице воцарился беспорядок. На шестом месяце Тяньцзинь был захвачен союзными армиями, которые месяцем позже вторглись в столицу, Пекин. Наследники престола и министры, знавшие меня по монастырю Лунцюань, стали настаивать на том, чтобы я присоединился к императорской свите, которая собиралась бежать на запад. В полном замешательстве во время отъезда наблюдалось полное отсутствие горделивой помпезности, обычно выказываемой испорченным сыном Неба. Всем приходилось идти днем и ночью и испытывать большие трудности. По прибытии в Фубин император и вдовствующая императрица были рады встрече с наместником Чэнь Чунь-сюанем в провинции Ганьсу. Его солдаты пришли приветствовать и защитить их величества и сопроводить их за Великую Стену. На заставе Юньмэнь император встретил пожилого монаха в монастыре Юньмэнь, которому было 124 года. Император преподнес ему тонкую желтую ткань для рясы и приказал соорудить на этом месте памятную арку. Мы продолжали наш поход на запад и прибыли в уезд Бинъян, где свирепствовал страшный голод.

Местные жители предлагали свою пищу таро (клубень) и верхушки сладкого картофеля их величествам, которые были очень голодны и сочли это деликатесом. Когда мы добрались до Сианя, их величества остановились в штаб-квартире наместника. В то время, когда голодные массы ели трупы на улицах, местные власти, чтобы остановить это, предприняли меры и соорудили восемь будок, из которых производилась раздача еды голодающим людям. Бесплатная еда раздавалась также в сельских окрестностях.

Наместник Цэнь Чуньнуань пригласил меня в монастырь Волун (Лежащий дракон) помолиться, призывая снег и дождь, чтобы покончить с длительной засухой. После завершения молитв старый настоятель Дун-ся пригласил меня остаться в монастыре, но, узнав, что императорский двор со всем его шумом и суетой расположился в Сиане, я тайком уехал.

 

На десятом месяце я поднялся на горный хребет Чжуннань, чтобы построить там хижину. За вершиной Цзя Утай я обнаружил «пещеру Льва», представляющую собой уединенное место, пригодное для духовного отшельника. Тогда я изменил свое имя на Сюй-юнь (Облако Пустоты), чтобы избежать встреч с нежеланными посетителями. Поскольку на горе не было воды, я вынужден был использовать талый снег и питаться грубыми травами, которые выращивал сам. В то время в горах жили учителя Бэнь-чан на вершине Поши, Мяо-лянь в храме Гуаньди, Дао-мин в гроте Ухуа, Мяо-юань в старой хижине, а также учителя Сю-юань и Цин-шань на горе Хоушань. Учитель Цин-шань был уроженцем провинции Хунань и пользовался очень большим уважением у монахов на этой горе. Он жил относительно близко от меня и мы часто навещали друг друга.

На восьмом месяце следующего года учителя Фа-чэн, Юэ-ся и Ляо-чэнь пришли ко мне в хижину и, увидев меня, удивились и сказали: «Мы несколько лет о тебе ничего не слышали. Кто бы мог подумать, что ты здесь спишь?» Я сказал: «Повременим пока о здесь, а как – там?»[43]После этого мы обменялись приветствиями и после того, как поели таро, я сопроводил их на вершину Поши. Юэ-ся сказал: «Старый настоятель Фа-жэнь с горы Чишань сейчас дает толкование „Лотосовой сутры“ в монастыре Гуйюань в Ханьяне. Ему не нравится его шумное окружение и он хочет отправиться на север. Он просил меня подыскать для него место в здешних местах». Юэ-ся попросил меня помочь ему найти подходящее место для старого настоятеля, но, занятый практикой медитации, я вежливо отказался. После того как я закончил недельную чаньскую медитацию, учителя Хуа-чэн, Инь-юэ и Фу-цзе нашли на горе Цуйвэй подходящее место для старого настоятеля. Учитель Юэ-ся сказал, что место хорошее, но я был другого мнения, поскольку это место было подвержено влиянию «Белого Тигра» с севера при отсутствии поддержки холма сзади (терминология фэншуй). Они не прислушались к моему совету и, таким образом, несли ответственность за то, что случилось [к несчастью, в следующем году].

В ту зиму в день солнцестояния старый учитель Цин-шань попросил меня сделать кое-какие покупки для него в Чанъане. Возвращаясь, я попал под сильный снегопад. Взобравшись на гору, на подходе к своей новой соломенной хижине я поскользнулся и упал с обрыва в снежный сугроб. Я стал кричать, и учитель И-цюань, мой сосед, пришел мне на помощь. Моя одежда насквозь промокла. Было уже темно и, думая, что снег к утру занесет все дороги, я по заснеженной тропе с трудом добрался до учителя Цин-шаня. Увидев меня в таком потрепанном состоянии, он усмехнулся и пошутил, сказав, что я ни на что не гожусь. Я улыбнулся и кивнул в знак согласия. Потом я вернулся в свою хижину, где встретил Новый год.

 

Мой 62-й год (1901–1902)

 

Я оставался в своей хижине в течение весны и лета. Старый учитель Фа-жэнь с горы Чишань прибыл в провинцию Шэньси и построил хижину на горе Цуйвэй. Его сопровождало шестьдесят человек. Примерно половина из них остановилась в монастыре Хуанюй [бывшая летняя резиденция императора Тай-цзуна (627–649) династии Тан], тогда как другие разместились в новой хижине и в монастыре Синшань. В этом северном районе в те времена начальник Су, ответственный за подготовку пахотных земель, выделил сто цинов земли (около 1515 акров) на отмелях Яботань монахам с горы Цуйвэй на пропитание. Местные жители запротестовали, говоря, что они жили там из поколения в поколение, настаивая на том, чтобы земля была отдана им в обмен на выделенные рисовые поля. Монахи не согласились, и дело рассматривалось в суде, который решил его в пользу местных жителей. Старый учитель Фа-жэнь был огорчен и в следующем году возвратился на юг. Перед отбытием он оставил все свои пожитки учителям Ти-аню и Юэ-ся и распустил своих приверженцев.

Думая о будущем, я сознавал, что если просто полагаться на влиятельных людей, можно причинить себе вред и в конце концов попасть в беду. Этот инцидент сильно повлиял на тех монахов-южан, которые отправились на север. В общем, я не мог отбросить фактор геомантических влияний на это место. Год приближался к концу, все окрестные горы были покрыты снегом, и сильный холод пробирал до костей. Я находился один в своей хижине, но тело мое и сознание были чисты. Однажды я готовил таро в котелке и сидел, скрестив ноги, ожидая, когда пища будет готова, и непроизвольно погрузился в самадхи.

 

Мой 63-й год (1902–1903)

 

Учитель Фу-чэн и другие, жившие в соседних хижинах, удивились, что я долгое время к ним не заходил, и пришли ко мне, чтобы поздравить с Новым годом. Вокруг моей хижины они обнаружили повсюду тигровые следы и никаких следов человека. Они вошли в мою хижину и, увидев, что я нахожусь в самадхи, пробудили меня звуками гонга. Когда я пришел в себя, они спросили: «Ты съел свою пищу?» Я ответил: «Пока нет. Таро в моем котелке, должно быть, теперь хорошо сварилось». Когда подняли крышку, оказалось, что пища в котелке была на дюйм покрыта плесенью. Фу-чэн был поражен и сказал: «Ты, вероятно, находился в самадхи полмесяца». Тогда мы растопили лед, сварили таро и вдоволь поели. Они пошутили на мой счет и ушли.

Через несколько дней после ухода Фу-чэна монахи и миряне из окрестных и отдаленных мест пришли навестить меня. Чтобы избежать ненужного общения с людьми, я ушел ночью со своим багажом за плечами в пустынное место, где не росло ни клочка травы. Я дошел до горы Тайбай (3767 м) и остановился в пещере. Но через несколько дней учитель Цзя-чэнь, шедший по моим следам, пришел в мой приют. Тогда мы решили совершить долгое путешествие к горе Эмэй вместе. Мы вышли через ущелье Баоя, добрались до горы Цзыбай, прошли через террасу Тайцзы, посетили храм Чжанлян и пересекли уезд Чжаохуа, где увидели кедр Чжан Фэя. Продвигаясь дальше, достигли Чэнду, где немного отдохнули в храме. Потом снова отправились в путь и через Цзядин наконец добрались до гор Эмэйшань и поднялись на вершину Цзиньдин. «Огни Будды», которые мы там увидели, были совершенно такими же, как на горе Петушиная Ступня. Поздно ночью мы видели бесчисленные светильники. По яркости они напоминали «светочи мудрости», виденные прежде в горах Утай. Я посетил зал Сива, где отдал дань почтения старому настоятелю Чжэнь-ину, которому было более семидесяти лет. Он был наставником всех монахов на этой горе, будучи просветленным учителем чаньской школы. Он охотно разрешил мне побыть с ним несколько дней.