Краткие новости смерть жены писателя: серия книг про инспектора Адамса приостановлена 4 страница

– В армии можно неплохо заработать, – сказал он. – Если повезет. – Он кинул тряпку и шагнул к дому. – Пойдемте, я отдам вам книгу.

Мы вернулись в крохотную комнату, потом он проводил меня наружу. Я старалась не глядеть по сторонам, чтобы не видеть маленьких истощенных лиц. Спускаясь с крыльца, я услышала голос старшего мальчика:

– А что купила эта леди, пап? Она мыло купила, да? От нее мылом пахло. Она ведь настоящая леди, да, пап?

Я пошла так быстро, как могла, стараясь не перейти на бег. Мне хотелось оказаться как можно дальше от этого убогого жилища и несчастных детей, которые приняли меня, простую горничную, за настоящую леди.

Наконец я с облегчением повернула за угол и очутилась на Рэйлуэй-стрит, оставив позади тяжелый дух угля и бедности. Нет, я привыкла к трудностям – бывало, мы с мамой еле-еле сводили концы с концами – но тут вдруг поняла, что жизнь в Ривертоне изменила меня.

Сама того не заметив, я привыкла к его удобству, теплу, зажиточности и стала ожидать того же от других домов. Переходя улицу следом за повозкой молочника и чувствуя, как щеки пощипывает холод, я твердо решила, что никогда не потеряю заработанных благ. Не лишусь своего места, как это сделала мама.

Перед поворотом на Хай-стрит я нырнула под навес, образующий полутемную нишу перед блестящей черной дверью с медной табличкой. Дыхание вырывалось изо рта белым морозным паром, я вытащила из-под пальто свою драгоценную ношу и стянула перчатки.

В доме торговца я едва глянула на книгу, только чтобы убедиться, что он ничего не перепутал. Теперь я наконец-то изучила обложку, провела пальцами по кожаному переплету, пробежала глазами по затейливым буквам, выдавленным на корешке: «Долина страха». Я прошептала название вслух, поднесла книгу к носу и вдохнула запах типографской краски. Запах предвкушения.

Потом снова упрятала свое запретное сокровище под пальто и прижала к груди. Моя первая новая книга. Моя первая новая вещь. Теперь бы только пронести ее в комнату, не возбудив подозрений мистера Гамильтона и Нэнси. Я снова натянула перчатки, поглядела на блестящую ото льда улицу, и только шагнула наружу, как налетела на молодую леди, которая как раз нырнула под навес.

– Ой! – сказала девушка. – Я нечаянно. Прошу прощения!

Я взглянула на нее и покраснела. Передо мной стояла Ханна.

– Постой… – удивилась она. – Я же тебя знаю. Ты работаешь у дедушки.

– Да, мисс. Меня зовут Грейс, мисс.

– Грейс.

Мое имя мягко слетело с ее губ.

Я кивнула.

– Да, мисс.

Сердце под пальто виновато колотилось о книгу. Ханна ослабила ярко-голубой шарф, в темноте забелела ее нежная шея.

– Это ведь ты однажды спасла нас от казни сентиментальными стихами.

– Да, мисс.

Она глянула на улицу, где ледяной ветер играл струями дождя со снегом, и невольно поежилась.

– Ну и утречко.

– Да, мисс.

– Я бы носу из дома не высунула в такую погоду, – продолжала Ханна, глядя на меня, – если бы не назначенный давным-давно урок музыки.

– Я бы тоже, мисс, – отвечала я, – если бы не поручение миссис Таунсенд. Сладости. Для новогоднего обеда.

Ханна поглядела на мои пустые руки, потом на дверь за спиной.

– Неподходящее место для покупки сладостей.

Я посмотрела туда же. Табличка гласила: «Мисс Дав. Курсы секретарей». Надо было срочно что-то сочинить – что угодно, лишь бы оправдать свое пребывание у этой двери. Что угодно, кроме правды. Я не могу рассказать про книгу. Мистер Гамильтон строго-настрого запрещает постороннее чтение. Что же придумать? Если Ханна расскажет леди Вайолет, что я без разрешения хожу на курсы, я рискую потерять работу.

Прежде чем я успела хоть что-нибудь изобрести, Ханна кашлянула и завертела в руках сверток в коричневой бумаге.

– Что ж… – сказала она, слова повисли между нами в воздухе.

Я сжалась, готовясь принять обвинения.

Ханна переступила с ноги на ногу, вздернула подбородок, посмотрела мне прямо в глаза и, помолчав секунду, решительно заявила:

– Что ж, Грейс. Похоже, у нас обеих есть секреты.

Ее слова ошеломили меня, я даже не нашлась, что ответить. Перепуганная встречей, я никак не могла сообразить, что Ханна находится в том же положении. Я сглотнула, прижимая к себе недозволенный объемный груз.

– Мисс…

Ханна кивнула и порывисто схватила меня за руку, смутив еще больше.

– Поздравляю тебя, Грейс.

– Поздравляете, мисс?

– Да, – жарко сказала она. – Я знаю, что ты прячешь под пальто.

– Мисс…

– Знаю, потому что у меня в руках то же самое. – Пытаясь подавить восторженную улыбку, она взмахнула свертком. – Это вовсе не ноты, Грейс.

– Да что вы, мисс!

– И я пришла не на урок музыки. – Она широко раскрыла глаза. – Брать уроки для собственного удовольствия. И это в такое время! Можешь себе представить?

Совершенно сбитая с толку, я помотала головой. Ханна заговорщически наклонилась ко мне.

– Что тебе больше нравится? Машинопись или стенография?

– Не знаю, мисс.

Она кивнула.

– Ты права, тут глупо говорить о предпочтениях. И то и другое очень важно. – Она помолчала, улыбаясь. – И все-таки у меня душа лежит к стенографии. Есть в ней что-то волнующее. Как будто…

– Как будто тайный шифр? – подсказала я, вспомнив китайскую шкатулку.

– Да, – засияла Ханна. – Именно. Тайный шифр. Загадка.

– Да, мисс.

Ханна выпрямилась и кивнула на дверь.

– Мне надо идти. Мисс Дав уже ждет, не стоит опаздывать. Сама знаешь, как она злится, если придешь не вовремя.

Я сделала реверанс и ступила из-под навеса на улицу.

– Грейс!

Я обернулась, моргая от уличного света.

– Да, мисс?

Ханна поднесла к губам палец.

– У нас теперь общий секрет.

Я кивнула, и мы обменялись понимающими взглядами. Потом полностью успокоенная Ханна улыбнулась и исчезла за черной дверью секретарских курсов мисс Дав.

 

* * *

 

Тридцать первого декабря, в последние минуты уходящего года, все слуги собрались в кухне вокруг стола – встретить Новый год. Лорд Эшбери позволил нам открыть бутылку шампанского и две бутылки пива, а миссис Таунсенд извлекла из истощенного войной буфета что-то вроде угощения. Все зашикали друг на друга, когда стрелки подошли к двенадцати, и радостно закричали, когда забили часы. Под руководством мистера Гамильтона мы дружно исполнили гимн «Доброе старое время», а потом разговор, понятное дело, зашел о планах на год. Не успела Кэти торжественно пообещать нам не таскать пироги из кладовки, как всех огорошил Альфред.

– Меня взяли в армию, – объявил он. – Я ухожу на фронт.

Я затаила дыхание, остальные тоже примолкли, ожидая реакции мистера Гамильтона.

– Что ж, – с натянутой улыбкой ответил наконец тот, – это похвальное стремление, Альфред, и я поговорю о твоих планах с хозяином, но, должен сказать, не верю, что он согласится тебя отпустить.

Альфред переглотнул.

– Спасибо, мистер Гамильтон. Вам не стоит стараться. – Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. – Я уже говорил с хозяином. Когда он приезжал из Лондона. Он сказал, что я совершенно прав, и пожелал мне удачи.

Мистер Гамильтон пытался переварить услышанное. В его глазах ясно читалось все, что он думал о предательстве Альфреда.

– Ну конечно… совершенно прав.

– Я ухожу в марте, – осторожно продолжал Альфред. – Сперва еду в лагерь для новобранцев.

– А потом – наконец обретя голос, спросила миссис Таунсенд.

– Потом… – Альфред не смог сдержать торжествующей ухмылки. – Потом, скорее всего, во Францию.

– В таком случае, – пытаясь взять себя в руки, процедил мистер Гамильтон, – я предлагаю тост. – Он встал и высоко поднял бокал, мы сделали то же самое. – За Альфреда. Чтобы он вернулся к нам таким же здоровым и веселым, как сейчас.

– Точно-точно, – поддержала миссис Таунсенд, не в силах скрыть распиравшей ее гордости. – И чем скорее, тем лучше.

– Нет уж, миссис Ти, – усмехнулся Альфред. – Я хочу испытать себя в бою и стать настоящим мужчиной.

– Ты уж береги себя, мой мальчик, – сказала миссис Таунсенд, ее повлажневшие глаза заблестели.

Пока все заново наполняли бокалы, Альфред повернулся ко мне:

– Иду защищать страну, Грейс. Выполняю свой долг.

Я кивнула, не зная, как объяснить ему, что никогда не считала его трусом.

– Напишешь мне, Грейси? Обещай!

– Конечно, – снова кивнула я.

Альфред улыбнулся, и я почувствовала, как теплеют мои щеки.

– Раз уж мы празднуем, – Нэнси постучала по своему бокалу, требуя тишины, – так уж и я объявлю свои новости.

– Неужели замуж выходишь? – проблеяла Кэти.

– Нет, конечно, – окрысилась Нэнси.

– Тогда что? – спросила миссис Таунсенд. – Только не говори, что ты тоже нас бросаешь! Я этого не переживу.

– Не то, чтобы совсем бросаю, – сказала Нэнси. – Просто устроилась работать кондуктором на нашей железнодорожной станции. Мне все хотелось хоть что-то делать для победы, и вдруг я увидела объявление в газете, той, что вы читали на прошлой неделе, мистер Гамильтон. – Она повернулась к нему. – Я уже поговорила с хозяйкой, и она отпустила меня при условии, что моя здешняя работа не пострадает. Сказала: когда слуги стремятся выполнить свой долг, это лишь делает дому честь.

– Разумеется, – вздохнул мистер Гамильтон. – Если только они при этом успевают выполнять свой долг внутри дома. – Он снял очки и растерянно потер кончик длинного носа. Снова надел их и сурово уставился на меня: – За кого я волнуюсь, так это за тебя, детка. С уходом Альфреда и занятостью Нэнси, на твои юные плечи ложится слишком большая ответственность. Я не смогу найти никого в помощь. Такое уж время. Тебе придется взять на себя большую часть работы наверху, пока жизнь не вернется в нормальное русло. Понимаешь?

– Да, мистер Гамильтон, – медленно кивнула я.

Наконец-то мне стало ясно, зачем Нэнси так гоняла меня последнее время. Чтобы я могла занять ее место, и ей легче было бы отпроситься на вторую работу. Мистер Гамильтон покачал головой и потер виски.

– Тебе придется прислуживать за столом, в гостиной, и во время чая. Помогать барышням, мисс Ханне и мисс Эммелин, одеваться, пока они здесь…

Он продолжал перечислять мои возросшие обязанности, но я уже не слушала. Я буду прислуживать сестрам Хартфорд! С тех пор, как я внезапно столкнулась с Ханной в деревне, интерес к девочкам, особенно к старшей, вспыхнул с новой силой. Мое воображение, вскормленное дешевыми книжками с душераздирающими сюжетами, сделало ее настоящей героиней: красивой, умной, смелой.

Тогда я еще не понимала главного, того, о чем догадалась много позже. Две девочки одного возраста, живущие в одном доме, в одной стране… Наблюдая за Ханной, я примеряла на себя блестящие возможности, которых была лишена сама.

 

Нэнси приступала к работе в следующую пятницу, и у нее оставалось совсем мало времени, чтобы обучить меня новым обязанностям. Каждую ночь меня будил пинок ногой или толчок локтем под ребра; за которым следовали инструкции – слишком важные, чтобы отложить их до рассвета.

В ночь с четверга на пятницу я почти не спала от перевозбуждения. К пяти утра, когда я опустила босые ноги на холодный пол, зажгла свечу, натянула чулки и платье и завязала фартук, в животе у меня крутило от волнения.

Я быстро покончила со своей обычной работой и вернулась на кухню – ждать. Села за стол, не в силах даже вязать от волнения, и слушала, как часы отсчитывают минуту за минутой.

К половине десятого я уже извелась от ожидания. Наконец, мистер Гамильтон сверил наручные часы с настенными и велел мне собирать завтрак на поднос и идти помогать барышням одеваться.

Спальни девочек находились наверху, рядом с детской. Я постучала коротко и тихо – Нэнси объясняла мне, что это просто так, на всякий случай, – и толкнула дверь в спальню Ханны. Первый раз в жизни я вошла в шекспировскую комнату. Нэнси, не желая раньше времени уступать мне привилегии, до самого последнего дня сама носила Хартфордам поднос с завтраком.

Оклеенная выцветшими обоями и заставленная тяжелой мебелью, спальня казалась мрачной. Резные кровать, диванчик и стол красного дерева стояли на огромном ковре. Над кроватью висели три рисунка, давшие название комнате, – Нэнси говорила, что на них изображены героини пьес самого великого драматурга Англии. Пришлось поверить ей на слово: ни одна из нарисованных женщин не показалась мне похожей на героиню: первая стояла на коленях, держа в руке флакон с какой-то жидкостью; вторая сидела на стуле, а поодаль стояли двое мужчин: один чернокожий, второй – белый; третью нес поток, длинные, украшенные полевыми цветами волосы плыли за ней по воде.

Ханна уже встала, она сидела за туалетным столиком в ночной сорочке, скрестив на ярком ковре белые ноги и склонив голову над письмом. Я еще никогда не видела ее такой тихой. Нэнси оставила занавески открытыми, и из подъемного окна лился бледный свет, играя в льняных волосах Ханны. Она не заметила, как я вошла. Я кашлянула, Ханна подняла глаза.

– А, Грейс, – буднично сказала она. – Нэнси предупреждала, что ты будешь вместо нее, пока она на станции.

– Да, мисс.

– А тебе не тяжело? Работать и за Нэнси и за себя?

– Нет-нет, мисс. Совсем не тяжело.

Ханна подалась ко мне и, понизив голос, прошептала:

– Ты, наверное, страшно занята – помимо всего прочего еще и уроки у мисс Дав?

Сперва я растерялась. Кто такая мисс Дав и почему она должна давать мне уроки? И тут я вспомнила. Курсы секретарей в деревне.

– Я справляюсь, мисс, – пробормотала я, думая, как бы сменить тему. – Могу я причесать вас, мисс?

– Да, – сказала Ханна, глубокомысленно кивая. – Да, конечно. Ты молодец, что не говоришь о занятиях. Мне тоже надо быть осторожнее. – Она попыталась скрыть улыбку, но не выдержала и рассмеялась. – Просто так здорово, когда есть с кем их обсудить.

Я тоже кивнула, чувствуя ужасную неловкость.

– Да, мисс.

С заговорщицкой улыбкой Ханна поднесла к губам палец и вернулась к письму. Я взглянула на адрес на конверте. От отца.

Я взяла с туалетного столика перламутровую щетку для волос и встала у нее за спиной. Поглядела в овальное зеркало и, удостоверившись, что внимание Ханны занято письмом, осмелилась ее рассмотреть. Дневной свет падал на лицо так, что отражение казалось каким-то бесплотным. Сквозь бледную кожу просвечивали вены, глаза под тонкими веками бегали туда-сюда, перескакивая со строчки на строчку.

Ханна пошевелилась, и я мгновенно опустила взгляд на ленты в ее косах. Развязала их, расплела длинные пряди и начала расчесывать волосы.

Ханна сложила письмо пополам и сунула его под хрустальную бонбоньерку. Посмотрела на себя в зеркало, сжала губы и отвернулась к окну.

– Мой брат собрался во Францию, – язвительно сообщила она. – На войну.

– В самом деле, мисс? – отозвалась я.

– Со своим другом, Робби Хантером. – Последнее имя она произнесла с отвращением. Провела пальцем по краю письма. – А бедный Па так ничего и не знает. И я не могу ему рассказать.

Я ритмично водила щеткой по ее волосам, считая про себя каждый взмах (Нэнси сказала: расчесывать сто раз, если хоть раз пропущу, она тут же заметит).

– Я бы тоже пошла, – сказала Ханна.

– На войну, мисс?

– Да, – кивнула она. – Наш мир меняется, Грейс, и мне хочется это увидеть.

Она посмотрела на мое отражение в зеркале сияющими голубыми глазами и произнесла, будто бы цитируя по памяти:

– Я хочу понять, как жизнь преображает человека.

– Преображает, мисс?

Что до меня, так я и представить не могла, как Ханна может желать еще чего-то, кроме того, что Бог и так даровал ей со всей щедростью.

– Ну, меняет, Грейс. Я не хочу до скончания века только читать, играть и выдумывать. Я хочу жить. Отбросить рутину и обыденность, испытать судьбу по-настоящему. Ты никогда ничего такого не чувствовала? Не хотела добиться большего, чем предлагает тебе жизнь?

Я молча глядела на Ханну, счастливая от того, что она доверила мне свою мечту, и сбитая с толку тем, что доверие это надо чем-то оправдать, а я понятия не имею – чем. Она говорила очень непонятно, словно на каком-то тарабарском языке. Жизнь и так очень добра ко мне. В чем тут сомневаться? Мистер Гамильтон без конца твердит, как же мне посчастливилось, что я получила такое место, и если бы не он, мама бы до сих пор еле-еле перебивалась. Я не знала, что ответить, а между тем Ханна выжидающе смотрела на меня. Я открыла рот, язык, цокнув, отлепился от нёба и не произнес ни слова…

Ханна вздохнула, опустила плечи и разочарованно улыбнулась.

– Разумеется, нет. Извини, Грейс. Я зря морочу тебе голову.

Она отвела взгляд, и тут я услышала свой собственный голос:

– Иногда я думаю, что хотела бы быть сыщиком, мисс.

– Сыщиком? – Ханна снова поймала мой взгляд в зеркале. – Как инспектор Бакет из «Холодного дома» Диккенса?

– Я не слыхала о мистере Бакете, мисс. Я имела в виду Шерлока Холмса.

– Настоящим сыщиком?

Я кивнула.

– Искать улики и раскрывать преступления?

Я кивнула снова.

– Значит, – с непонятной радостью сказала Ханна, – я ошиблась. Ты меня понимаешь. – И с прежней смутной улыбкой она отвернулась к окну.

Я не могла сообразить, что случилось – почему мой внезапный ответ так понравился Ханне – да, честно говоря, и не старалась. А просто наслаждалась теплом неожиданно вспыхнувшего между нами взаимопонимания. Отложив щетку, я вытерла руки о фартук.

– Нэнси сказала, что сегодня вы наденете дорожный костюм.

Я вынула костюм из шкафа и принесла его к туалетному столику. Растянула юбку так, чтобы Ханна ступила внутрь.

И тут рядом со спинкой кровати хлопнула оклеенная обоями дверь, и появилась Эммелин. Стоя на коленях с юбкой в руках, я проводила ее глазами. В ее красоте было что-то недетское. В огромных голубых глазах, пухлых губах, даже в манере зевать и потягиваться таилась какая-то ленивая зрелость.

– Как твоя рука? – спросила Ханна, хватаясь для равновесия за мое плечо и ступая в юбку.

Я наклонила голову, надеясь, что Эммелин не очень больно и она не вспомнит о моей роли в той истории. Но если младшая сестра и узнала меня, виду она не показала. Лишь пожала плечами, равнодушно потерла запястье и сообщила:

– Почти не болит. Я не снимаю повязку просто так, для интереса.

Ханна повернулась к стене, и я стянула с нее сорочку, чтобы тут же заменить ее тесным корсажем дорожного костюма.

– А ты знаешь, что у тебя останется шрам? – поддразнила она.

– Знаю, – ответила Эммелин, усаживаясь на край кровати. – Сперва я расстроилась, но Робби сказал – это будет боевая рана. Мой отличительный знак.

– Правда? – с ехидством откликнулась Ханна.

– Он говорит, у всех стоящих людей есть что-нибудь такое.

Я затянула корсаж и продела в петлю первую пуговицу.

– Робби сегодня едет с нами кататься, – сказала Эммелин, барабаня ногами по кровати. – Он спросил Дэвида, не покажем ли мы ему озеро.

– Уверена, вы прекрасно проведете время.

– А ты что, не едешь? Сегодня первый погожий день за всю неделю. Сама же повторяла, что надоело дома сидеть.

– Я передумала, – рассеянно ответила старшая сестра.

Эммелин подумала и кивнула:

– Значит, Дэвид прав.

Я почувствовала, как напряглась Ханна.

– Ты о чем?

– Он сказал Робби, что ты ужасно упрямая и если уж вбила себе в голову не встречаться с ним, то так и просидишь взаперти всю зиму.

Ханна сжала губы и некоторое время подбирала подходящие слова.

– Что ж… Можешь передать Дэвиду, что он неправ. Я вовсе не бегаю от Робби. Я просто занята. Серьезными делами. О которых никто из вас и знать не знает.

– Ага. Сидишь в детской и страдаешь над шкатулкой.

– Ах ты, маленькая шпионка! – возмутилась Ханна. – Неужели я не имею права побыть одна? – Она фыркнула. – Тем более что ты ничего не поняла. Я не страдала над шкатулкой. Ее там больше нет.

– Как это?

– Я ее спрятала.

– Где?

– Узнаешь, когда будем играть в следующий раз.

– Но мы же, наверное, не будем играть всю зиму. Нельзя ведь рассказать Робби про Игру.

– Значит, будущей зимой. Не бойся, не соскучишься. Вы с Дэвидом очень заняты с тех пор, как тут появился Роберт Хантер.

– За что ты его так не любишь? – поинтересовалась Эммелин.

Наступила странная тишина, невнятная пауза. Я вдруг почувствовала себя на виду: услышала, как дышу, как бьется мое сердце.

– Не знаю! – вырвалось вдруг у Ханны. – Но с тех пор, как он приехал, все изменилось. Все уплывает прямо из рук. Исчезает, прежде чем я успеваю сообразить, что это такое. – Она вытянула руку, чтобы я застегнула рукав. – Вот за что ты его любишь?

Эммелин пожала плечами.

– Он веселый и умный. Его любит Дэвид. А еще он спас мне жизнь.

– Ну, это, положим, преувеличение, – фыркнула Ханна. Я застегнула последнюю пуговицу. – Он просто оторвал кусок платья и обмотал его вокруг твоей руки. – Она повернулась к Эммелин.

Эммелин прижала руку ко рту и вытаращила глаза. И расхохоталась.

– Что с тобой? – удивилась Ханна. – Ты чего смеешься? – Она наклонилась, чтобы заглянуть в зеркало, и нахмурилась.

– Ты похожа на того мальчишку из деревни! Помнишь, в одежде, из которой он давно вырос?

– Нехорошо смеяться над бедняками, Эмми, – сказала Ханна, но и сама не смогла удержаться от смеха. Она поводила плечами взад-вперед, изучая свое отражение в зеркале. – Да и неправда. Бедный мальчик выглядел гораздо лучше меня. – Она повернулась, чтобы взглянуть на себя сбоку. – Похоже, с прошлой зимы я выросла.

– Везет тебе, – протянула Эммелин, разглядывая, как костюм Ханны натягивается на груди. – Выросла…

– Нет, в этом, конечно, идти нельзя, – заключила Ханна.

– Если бы папа интересовался нами так же, как своей фабрикой, он бы понял, что нам иногда требуется новая одежда.

– Он старается, как может.

– Представляю, что было бы, если б он еще и не старался! Если мы не подсуетимся, на первый выезд в свет отправимся в матросских платьях.

– Да хоть бы и так – мне все равно, – пожала плечами Ханна. – Глупая, старомодная затея – эти балы. – Она продолжала изучать затянутое в костюм отражение. – Однако теперь, думаю, действительно стоит написать Па, что нам нужны новые платья.

– И не детские, как сейчас, – заявила Эммелин. – А настоящие. Как у Фэнни.

– Ну, мне сегодня все равно придется надевать, что есть. Это не пойдет. – Ханна поглядела на меня. – Интересно, что скажет Нэнси, когда увидит, что ее распоряжение не выполнено?

– Да уж не обрадуется, мисс, – расстегивая костюм, рискнула улыбнуться я в ответ.

Эммелин подняла глаза и удивленно заморгала.

– А кто это?

– Это Грейс, – ответила Ханна. – Забыла? Прошлым летом она спасла нас от мисс Принс.

– А Нэнси болеет?

– Нет, мисс. Она работает на станции, в деревне. Это все из-за войны.

Ханна вскинула брови.

– Не завидую я рассеянным пассажирам, которые перепутают свои места.

– Я тоже, мисс.

– Грейс будет одевать нас, пока Нэнси на станции, – объяснила Ханна Эммелин. – Правда, здорово иметь в горничных ровесницу?

Я сделала реверанс и вышла. Сердце пело, в нем зародилось смутное желание, чтобы война никогда не кончалась.

 

* * *

 

Морозным мартовским утром мы проводили Альфреда на войну. Небо сияло голубизной, воздух кружил голову обещанием чего-то необыкновенного. По дороге из Ривертона на станцию я казалась себе страшно важной. Пока мистер Гамильтон и миссис Таунсенд приглядывали за домом, мне, Нэнси и Кэти позволили проводить Альфреда, при условии, конечно, что вся работа будет сделана в срок. Это наш священный долг, сказал мистер Гамильтон, – поднимать боевой дух молодых британцев, уходящих защищать свою страну.

Поднимать его, разумеется, нужно было в рамках приличия: нам строго-настрого наказали ни при каких обстоятельствах не вступать в беседы с другими солдатами, для которых столь невинные девушки, как мы, могли представлять легкую добычу.

Итак, я чувствовала себя страшно важной, шагая по Хай-стрит в своем лучшем платье, в сопровождении солдата королевских войск. И не только я. Я заметила, что Нэнси причесалась сегодня по-особому: ее обычный хвостик сменился модным узлом черных волос – почти как у ее светлости. Даже Кэти постаралась усмирить свои кудряшки.

А на станции было полным-полно солдат и провожающих. Влюбленные обнимались, матери одергивали на сыновьях новехонькую форму, а раздутые от гордости отцы любовались своими отпрысками. Центр приема новобранцев Саффрон-Грин в прошлом месяце завербовал невероятное количество народу, плакаты с указующим пальцем лорда Китченера все еще висели на каждом фонарном столбе. Из наших новобранцев, рассказывал Альфред, сформируют новый батальон: «Бойцы Саффрона», и они пойдут на фронт все вместе. Здорово, говорил он, жить и воевать рядом с ребятами, которых уже давно знаешь.

Рядом чернел и сверкал медью нетерпеливый паровоз, время от времени деловито выпуская струю пара. Альфред быстро дошел до середины платформы и остановился.

– Ну что, девочки, – сказал он, опуская вещевой мешок и оглядываясь. – Здесь не хуже, чем где-нибудь еще.

Мы закивали, упиваясь праздничной атмосферой. Где-то вдали, там, где собирались офицеры, играл оркестр. Нэнси помахала строгому кондуктору, тот ответил отрывистым кивком.

– Альфред, – смущенно позвала Кэти. – У меня для тебя сюрприз.

– Правда? Как мило с твоей стороны! – обрадовался Альфред, с готовностью подставляя щеку.

– Альфред! – покраснев, как помидор, воскликнула Кэти. – Я вовсе не имела в виду поцелуй!

Альфред подмигнула нам с Нэнси.

– Как жаль! А я-то надеялся, ты подаришь мне что-нибудь на память о доме, ведь скоро я окажусь далеко-далеко.

– Я и подарю. – Кэти протянула ему скомканное посудное полотенце.

– Полотенце? – удивился Альфред. – Ну, спасибо, Кэти, вот уж память так память!

– Это не полотенце, – начала объяснять Кэти. – То есть, полотенце, конечно. А подарок внутри. Погляди.

Альфред развернул сверток и обнаружил три куска знаменитого бисквита миссис Таунсенд.

– У нас нет ни масла, ни сливок по случаю войны, – продолжала Кэти, – но он все равно вкусный.

– Только знаешь что, Кэти? – буркнула Нэнси. – Миссис Таунсенд очень рассердится, обнаружив, что ты опять лазила в кладовку.

Кэти повесила нос.

– Я ведь для Альфреда, чтоб он с собой…

– Ну ладно, – смягчилась Нэнси. – Думаю, сегодня простительно. Но только сегодня и только по случаю проводов! Альфред! Мы с Грейс тоже хотим кое-что тебе подарить. Грейс! Эй!

На дальнем конце платформы мелькнули знакомые лица: среди целого моря юных офицеров в новой, с иголочки, форме стоял Доукинс, шофер лорда Эшбери, а рядом с ним Эммелин.

– Грейс! – Нэнси дернула меня за руку. – Отдай, наконец, наш подарок.

– Ой, да. – Я полезла в сумку и вручила Альфреду маленький сверток в коричневой бумаге.

Он аккуратно развернул его и улыбнулся.

– Носки вязала я, а шарф – Нэнси.

– Здорово, – разглядывая вещи, ответил Альфред. Он зажал носки в руке и поглядел на меня. – Теперь, когда другие будут околевать от холода, я замотаюсь до ушей, и стану вспоминать вас троих. И все вокруг позавидуют, что меня провожали такие девочки – лучшие во всей Англии.

Он засунул подарки в вещмешок, аккуратно сложил обертку и отдал мне.

– Держи, Грейси. Миссис Ти и так выйдет на тропу войны, когда обнаружит недостачу пирога. Не стоит злить ее еще больше, лишая бумаги для запекания.

Я кивнула и спрятала бумагу в сумку. Альфред не сводил с меня взгляда.

– Так ты не забудешь написать мне, Грейси?

Я подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза:

– Нет, Альфред, не забуду.

– Гляди мне, – улыбнулся он. – А то, когда вернусь, тебе не поздоровится. Я буду скучать. – Он поглядел на Нэнси и Кэти. – По всем.

– Альфред, – оживилась вдруг Кэти. – А все эти парни в новой форме – это и есть «Бойцы Саффрона»?

Пока Альфред перечислял ребят, с которыми познакомился в центре, я снова нашла глазами Эммелин, которая как раз замахала рукой и бросилась к группе офицеров. Двое из них обернулись, и я узнала Дэвида и Роберта Хантера. А где же Ханна? Она ловко избегала Робби и брата всю зиму, но не могла же она не проводить Дэвида на войну? Я вытянула шею.

–… А это – Руфус, – говорил Альфред, указывая на тощего, зубастого солдатика. – Он – сын старьевщика. Руфус помогал отцу работать, но потом решил, что в армии лучше кормят.

– Возможно, там кормят лучше, чем у старьевщика, – заметила Нэнси. – Но уж тебе в Ривертоне не на что было жаловаться.

– Нет, конечно, – согласился Альфред. – Кормежкой я был очень доволен. Миссис Ти, хозяин с хозяйкой – они нас совсем не обижали. – Он усмехнулся. – Только устал я сидеть взаперти. Хочется еще пожить полной жизнью.

Над нами пролетел аэроплан – «Блерио XI-2», сказал Альфред, – и толпа радостно завопила. По платформе прокатилась общая волна радости. Кондуктор, отсюда похожий на маленькую черно-белую точку, дунул в свисток и объявил в рупор начало посадки.

– Вот, значит, – сказал Альфред, изо всех сил стараясь улыбаться. – Поедем.

В конце платформы появилась знакомая фигура. Ханна. Она внимательно оглядела станцию, увидела Дэвида, нерешительно махнула ему и начала пробираться сквозь плотную толпу. Остановилась. Молча постояла рядом с братом, потом вынула что-то из сумочки и отдала ему. Я-то знала, что. Видела сегодня утром у нее на столике. «Переход через Рубикон» – одна из миниатюрных книжек из Игры, самое любимое приключение, тщательно записанное, проиллюстрированное и переплетенное. Ханна положила ее в конверт и перевязала шнурком.