Географические и хозяйственные основы сосуществования русских и татар в Червленом Яру

Хоперско-донское междуречье до истребления лесов и рас­пашки степей представляло собой классический пример степного (на юге) и лесостепного (на севере) ландшафтов с чередова­нием приречных лесных полос и степных междуречий (кроме упо­мянутых выше общих обзоров по обеим зонам всей Восточной Европы, отметим работы специально по данной местности: 11 с. 40—42; 91, с. 105, 107—109; 99, с. 46—70; 153, с. 34-41). Большая часть хомерско-донского междуречья (см. карту) была занята двумя примерно меридиональными степными поло­сами по обе стороны р. Битюг: с запада...... междуречьем Битюга

и речки И корец, с востока — междуречьем Битюга и речки Осеред. К двум полосам примыкали менее значительные: с запада — междуречье Икорца и Воронежа, с юго-востока — междуречья Осереда и Подгорной, Подгорной и Песковатки, Песковатки и Хопра. Эти степные полосы были окаймлены и отделены одна от другой приречными лесами. Например, еще в конце XVIII в. чи­таем: «...по реке Битюгу лес, именующийся Битюцким, не менее простирается как на 120 верст в длину и от 8-ми до 12-ти и

15-ти местами в ширину» (167, с. 12). На северо-востоке, близ верховьев Битюга, Савалы и других рек лесные полосы сливались в крупный лесной массив, который даже в конце XVII в. еще специально охранялся как заслон от набегов ногайцев и калмыков _на районы Тамбова и Шацка (168, с. 29—30).

Полукочевники-скотоводы могли здесь кочевать только по перечисленным, примерно меридиональным степным полосам, имея летние пастбища на севере и северо-востоке близ упомянутого лес­ного массива, а зимние — в южных концах полос близ Дона, где должны были находиться сенокосы, поля и зимние постоянные се­ления. Действительно, именно на этих степных полосах находились половецкие курганы с «бабами» и именно в южном конце централь­ной и самой крупной полосы, недалеко от Дона найдены и золото-ордынские мавзолеи близ Мечетки, и буддийская скульптура в Гвазде. Едва ли не в районе Мечетка—Гвазда находился торговый, административный и культурный центр всей татарской части Червленого Яра. Вряд ли можно сомневаться, что золото-ордынские татары, оставившие после себя мавзолеи, были пря­мыми потомками половцев, оставивших курганы, т. е. это была одна и та же группа кыпчаков, обосновавшаяся на хоперско-донском междуречье, вероятно, в XI в., а в XIII в. оказавшаяся в составе Золотоордынского государства. Вероятно, и до появле­ния этих кыпчаков кто-то кочевал по степным полосам хоперско-донского междуречья, но точных сведений об этом пока нет.

Столь же четко все пункты под названием Червленый Яр, связанные, очевидно, со славянским населением, локализуются не просто по краям междуречья, что мы уже отметили выше, но именно в лесных полосах. Один из этих Червленых Яров, а именно тот, который отмечен в «Хождении Пименовом», оказывается ме­нее'чем в 20 км от района Мечетка—Гвазда, вероятного центра татарской части всего червленоярского объединения, и этим лиш­ний раз подтверждается тесная связь обоих этнических компонен­тов Червленого Яра.

В той же местности близ устья Битюга у левого берега Дона археологами найдены и остатки каких-то поселений половецкого времени, но с керамикой славянского типа (177, с. 30—32). Не зна­чит ли это, что тут еще до первого достоверного упоминания о Червленом Яре уже жили в лесной полосе между Доном и цент­ром половецких кочевий какие-то славяне, может быть, предки червлеиоярцев?

К юго-востоку от хоперско-донского междуречья, за при-хоперской лесной полосой лежала подобная же степная середина междуречья Хопра и Медведицы. Там в конце XV в., как мы уже знаем, кочевали татары Агры-хана. Судя по всему, это была такая же, как и на Битюге, группа золотоордынских татар, бывших половцев, отличавшаяся от битюгских татар в ос­новном лишь тем, что битюгские входили в состав объедине­ния общин без феодалов, а у этих был феодал-чингизид. Не знаем принадлежало ли этой группе татар только хоперско-медведицкое

междуречье или и соседние земли, но во всяком случае с Червле­ным Яром она граничила по Хопру.

И вот теперь вернемся к изложению И. Попко, где описаны со­бытия, как мы считаем, не начала XVI, а* конца XV в. Теперь уже вполне понятно, какие «добрые услуги» оказывали своим соседям агры-хаиовым татарам, червленоярцы на Хопре, когда «в волжско-донской степи случались бескормицы». Очевидно, червленоярцы. русские, жившие в прихоперской лесной полосе, заготовляли на зиму сено не только для своего скота, но и для скота соседей-татар. Вряд ли эти татары сами вовсе не занимались сенокоше­нием, червленоярцы заготовляли, надо полагать, лишь аварийный запас для особо тяжелых «бескормиц», но поскольку тяжелые бескормицы из-за снежных заносов в местном климате должны были случаться не реже, чем раз в зиму, а то и чаще, ясно, что создание этого запаса было и для татар абсолютно необходимым и для русских совершенно обязательным делом, входившим в пе­речень постоянных ежегодно выполняемых работ, а не каким-то эпизодическим мероприятием. Конечно, за это татары обеспечи­вали червленоярцам военное прикрытие с юго-востока, с самой опасной стороны.

Нетрудно догадаться, что тут имелись все основания и для обоюдовыгодного обмена, например, скотоводческой продукции татар на хлеб и ремесленные изделия червленоярцев (скажем,' на тележные колеса, в которых полукочевники крайне нуждались, на гончарные, кузнечные изделия и т. п.). Обитатели приречных лесных полос могли строить лодки и предоставлять их при надоб­ности татарам, содержать и обслуживать перевозы, как это делали какие-то русские в излучине Дона еще в середине XIII в., по известному описанию Г, Рубрука (198, с. 108—110). Кстати, у более южных групп донских казаков в начале XIX в. еще были записаны прямые воспоминания об аналогичных добрососедских отношениях с татарами на основе какой-то обоюдовыгодной тор­говли, существовавших, насколько можно понять, в первые годы организации донского казачества (109, с. 5). Впрочем, если бы даже отношения русских червлеиоярцев с агры-хановыми тата­рами ограничивались только заготовкой сена и в обмен на нее воен­ной поддержкой, то и этого было бы уже достаточно для существо­вания прочного, постоянного хозяйственного и военного сим­биоза — основы мирного сосуществования.

Если таковы были взаимоотношения между червленоярцами и агры-хановыми татарами, не входившими непосредственно в со­став червлеиоярского объединения общин, то объясняется и основа самого этого объединения. Битюгские татары нуждались в допол­нительном сене для подкормки их скота еще больше, чем татары хопереко-медведицкого междуречья, так как кочевали значительно севернее, где снеговой покров чаще превышал допустимую для тебеневки норму. Поэтому хозяйственный симбиоз с обитате­лями лесных полос здесь мог и должен был установиться еще раньше, чем на хоперско-медведицком междуречье. Видимо,

Gt;

не позже чем в XIII в. на основе этого хозяйственного симбиоза здесь уже существовал симбиоз военный и политический с образо­ванием единого полуавтономного (в рамках Золотоордынского государства) союза татарских и славянских общин. Это сосущест­вование могло оформиться и ранее — климат был тот же, и по­ловцы нуждались в запасах сена не меньше, чем их потомки татары.

Теперь понятно и политическое положение червленоярского русско-татарского общинного объединения в Золотоордынском феодальном государстве. Если червленоярские (битюгские) та­тары не могли обойтись без русских, живших в лесных полосах, то саранские ханы в свою очередь не могли обойтись без этих татар, служивших в их войсках. Поэтому ханы вынуждены были мириться с существованием вблизи центра своего государства полуавтономной группы, хотя им, надо полагать, не импонировали многие особенности такого своеобразного общества, особенно его общинный строй без феодалов. Видимо, ханы были вынуждены терпеть присутствие червленоярцев примерно так же, как впослед­ствии московские цари терпели присутствие донских казаков со всеми их аналогичными особенностями.

Мы пока не имеем достаточных данных для подобной же реконструкции взаимоотношений татар и русских с мордовским населением северо-восточного угла червленоярской территории. Мордва в упомянутом лесном массиве в XIV—XV вв. имела, ве­роятнее всего, еще преимущественно охотничье-рыболовное хо­зяйство с большим или меньшим развитием скотоводства и земледелия. Поскольку, близ этого массива находились не зимние, а летние пастбища татар и заготовлять там сено для татарского скота не требовалось, мордва могла предложить татарам в обмен на их скотоводческую продукцию, скорее всего, пушнину и мед. Так или иначе, какие-то хозяйственно-экономические основы сосуществования имелись, видимо, и в этом районе, судя по тому что позже, в XVI—XVII вв. мордовский элемент составлял там заметную часть населения, находясь во вполне добрососед­ских отношениях с русскими крестьянами.

Можно думать, что в XV в., как и в предыдущем столетии, червленоярцы в целом и каждая из их этнических и религиоз­ных групп в отдельности представляли собой в культурном отно­шении нечто весьма своеобразное. Но этот круг вопросов нам удобнее разобрать несколько ниже, когда мы сможем обобщить весь материал, включая и данные XVI—XVIII вв., которые нам еще предстоит рассмотреть, и еще более поздние этнографические сведения.

Л. Л. Икчшшшп

Глава 3

Червленый Яр в XVI в.

Червленый Яр и казаки Сары-Азмана

Из изложения И. Попка видно, что на Терек ушли не все червленоярцы и что, следовательно, история Червленого Яра на этом еще не кончилась. Нам остается проследить ее окончание,

В 1549 г. заволжский ногайский мурза Юсуф в письме Ивану IV жаловался: «Холопи твои нехто Сары Азмаи словет на Дону в трех и в четырех местех городы поделали...» и грабят ногайских купцов и послов на пути в Москву и из Москвы. В частности, ограбили возвращавшихся из Москвы купцов где-то «на Воро-ниже». На то же жаловались и два других мурзы (193, ч. 7, с. 174—175, 177, 178, 187; опубликованы русские переводы этих и других подобных документов, сделанные немедленно по получе­нии их в Москве).

Хотя эти тексты были изданы еще в XVIII в., но затем историки донского казачества нередко цитировали их без упоминания о «Во-рониже» и представляли их как первое известие о казаках в Ниж­нем Подонье — то ли о первых донских низовых казаках, то ли об азовских служилых казаках на турецкой службе. В действитель­ности сары-азмановых казаков можно локализовать лишь в лево­бережной части Среднего Подонья, вероятнее всего, на хоперско-донском междуречье не только благодаря упоминанию о Воронеже, но и потому, что путь ограбленных Сары-Азманом ногайских купцов мог проходить не иначе, как через этот район. Хотя су­ществовали и более восточные маршруты, но упоминания о Доне показывают, что имеется в виду ближайшая к Дону дорога. В са­мом деле, Ордобазарная дорога севернее переправы через Хопер имела ответвление к району устья Воронежа (251, с. 191). Но ездить из кочевий заволжских ногайце» в Москву далеким обходным путем через Нижнее Подонье и западнее среднего тече­ния Дона было бы бессмысленно.

Данные обстоятельства были замечены некоторыми истори­ками лишь в нынешнем столетии, вследствие чего пришлось признать, что речь идет не о Нижнем, а о Среднем Подонье. Но все эти историки, зная версию С. М. Солоиьеиа о рязанских, мещерских и городецких казаках и не зная ничего или почти ничего о Червленом Яре, приняли людей Сары-Азмана за касимов­ских татар (104, с. 61; 219, с. {56; 238, с. 10). Да и от версии о местонахождении сары-азмановых казаков в Нижнем Подонье

отказались не все. Так, в 1960 г. в Ростове-на-Дону была опубли­кована якобы записанная в 1951 г. от какого-то старого казака легенда о Сары-Азмане — потомке «бродников» и «тмуторокан-ских русов» (222, с. 36—40),

В свете всего, что нам теперь известно о Червленом Яре, вряд ли можно сомневаться, что Юсуф писал о червленоярцах! которых в середине XVI в., вероятно, начали называть казаками, точно так же как запорожцев и других подобных свободных общинников за пределами московских и польско-литовских границ. Сары-Азмап, — видимо, атаман данной группы казаков был, судя по имени, конечно татарин, но не касимовский, а битюгский, т. е. свой, червленонрский.

Неизвестно, где находились «города» (казачьи крепости— городки) Сары-А:шаиа. Слова «на Дону» не обязательно следует понимать буквально, они могли относиться и к низовьям левых притоков Дона от Воронежа до Хопра. Не следует также думать, что эти городки появились только в 1549 г., а не раньше. Юсуф даже не знал точно, три или четыре городка там появилось, и нет уверенности, что не было и других, о которых ногайцы еще не успели ничего узнать. Вероятно, заволжские ногайцы к этому вре­мени лишь закончили начатое в конце предыдущего столетия освоение кочевий между Волгой и Хопром, дошли до Хопра и наткнулись на червленоярские крепости, существовавшие еще в XIV в. Возможно также, что ногайские купцы и раньше ездили через Червленый Яр и знали о нем, но их там не грабили, и они не жаловались до тех пор, пока в 1549 г. не возник конфликт, вызванный скорее всего выдвижением ногайских кочевий к левому берегу Хопра.

Что касается собственно донских (не хоперских) казаков, в том числе и низовых, с которыми необоснованно смешивают казаков Сары-Азмана, то первые сведения о них относятся при­мерно к этим же годам, но содержатся они не в тех документах, где упоминается Сары-Азман. О низовых казаках первое опре­деленное сообщение содержится в донесении П. Тургенева, москов­ского посла при ставке заволжского ногайского мурзы Измаила в 1551 г., где излагается содержание письма турецкого султана Измаилу. Султан сообщает, что казаки русского царя блокировали Азов, обложили его «оброком», не пропускают турок в Подонье, а также совершили набег на Перекоп. По контексту можно понять, что речь идет о казаках, хотя и служащих московскому царю, но не присланных им откуда-то временно, а обосновавшихся под Азовом постоянно. Видимо, они появились там по крайней мере несколькими годами ранее 1551 г., если уже успели настолько усилиться, что вступили в открытую конфронтацию с Турцией и в какие-то, видимо, официальные договорные отношения с Моск­вой (193, ч. 8, с. 165—168).

Но мы все же не рискуем относить оформление низовых казаков ко времени, намного более раннему, чем конец 1540-х гг. Конечно в Нижнем Подоиье близ Азова могли существовать более старые,

7. 99

в том числе даже очень древние группы населения, вошедшие затем в состав низовых казаков, например, не без оснований предпола­гается сохранение там даже потомков хазар (58; 189, с. 47—50 64—65). Но нас интересует не выяснение всех близких и далеких предков низовых казаков, а выяснение времени их превраще­ния в казаков именно в том смысле слова, в каком этот термин стал употребляться с середины XVI в., — времени обра­зования у них объединения общин с ' военной организацией, способной обеспечить их относительную самостоятельность'. В отличие от Червленого Яра, вообще не очень известного^ а после падения Сарая вовсе забытого, район Лзова был всегда на виду как один из узловых пунктов восточноевропейских торговых и политических отношений. Поэтому образование там автономной группы населения казачьего типа должно было бы немедленно отразиться не только в русских, но и во многих других исторических источниках. Этого не произошло до сере­дины XVI в., и поэтому можно думать, что письмо турецкого султана — одна из первых международных реакций на появление низовых донских казаков, последовавшая очень скоро, может быть немедленно после этого события.

Еще несколько документов этих же лет относятся, по-видимому, тоже к донским (не хоперским) казакам, но скорее к верховым! чем к низовым. Тот же Юсуф и в том же 1549 г., только немного раньше, чем по поводу Сары-Азмана, жаловался Ивану IV на ограбления купцов, совершенные какими-то «казаками», находив­шимися где-то вообще «на Дону». Для характеристики граби­телей и их местонахождения употреблены следующие выражения: 1) «ваши казаки и севркжи, которые на Дону стоять...»; 2) «кото­рые разбойники Русь живут на Дону...»; 3) «которые на Дону стоят Русь...»; 4) «тех разбойников Руси, которые на Дону...» (193, ч. 8, с. 141 —149). Иван IV в ответном письме подтвердил, что «те разбойники живут на Дону...», но отрицал их связь с Москвой и отрекся от них, как это обычно делалось и впослед­ствии при всех подобных конфликтах из-за казаков (193, ч. 8, с. 153—154).

Из сопоставления формулировок видно, что «стоят на Дону» и «живут на Дону» -■- в данном случае одно и то же, т. е. имеется в виду какое-то постоянное население. Севрюки, упомянутые имеете с казаками, это известная п XIV XVII вв. довольно большая группа населения и бассейнах Десны, Ворсклы и Сулы, ь состав которой пошли в числе прочих потомки докиеиских ела-пян-северяп (отсюда название) и которая имела в XIV—XV, а отчасти еще и в XVI в. такой же территориально-общинный строй казачьего типа, как и у червленоярцев, а затем у запорож­ских и донских казаков. В дальнейшем они постепенно попали в зависимость от феодалов и превратились и обычных украинских крестьян (14, с. 57— (>8). В середине XVI в. севркжи нанимались на пограничную военную службу к польским и московским властям, к последним ••-- главным образом в районе Путивля. Очевидно,

loo

в данном случае их отряд почему-то оказался на Дону вместе с местными казаками.

Где все это происходило? Ногайских купцов казаки (не сев-рюки) могли грабить только на том же хоперско-донском между­речье или, может быть, немного южнее его за Хопром — западнее этих мест ногайские купцы, как сказано выше, ездить не могли. Но наличие вместе с казаками севркжов позволяет думать, что вся эта группа базировалась скорее на правом, чем на левом берегу Дона, а на Левобережье переправлялась только для грабежей. Не ясно, какой именно район правого берега среднего течения Дона имеется в виду, но логично предположить, что речь идет скорее всего о той части, где впоследствии имелись казачьи ста­ницы, -~ от района станицы Казанской и далее вниз.

В связи с этим уместно заметить, что В. Н, Татищев, который в отличие от последующих авторов не отстаивал приоритет низо­вых донских казаков перед верховыми, привел, — как обычно, без ссылок на источники — следующие сведения об образовании донского казачества: «Начало сих казаков из дву мест: одни жили в Мещоре по городкам, и главной их город был на Дону, называе­мой Донской, где ныне монастырь Донской, но когда царь Иоанн I нагайских татар в Мещеру перевел, тогда оные казаки из Мещеры все на Дон переведены,. .». Далее излагается версия о происхож­дении низовых казаков от запорожских, которые в 1569 г. под начальством князя Вишневецкого разгромили на Дону турецкое войско султана Селима после его неудачного похода на Астрахань, а затем частично остались в Нижнем Подонье, основав там городок Черкасский (231, с. 267). У В. Н. Татищева Иоанн I — это Иван IV, первый из Иванов, имевший титул «царь». Это тот самый текст, из которого впоследствии выросла упомянутая выше версия С. М. Соловьева о тождестве рязанских, мещерских и городецких казаков и об их участии в русской колонизации Подонья. Место­положение монастыря известно: на Дону немного выше станицы Казанской, т. е. именно в упомянутом наиболее вероятном районе обитания казаков, о которых писал мурза Юсуф в 1549 г. Правиль­ное название монастыря — не Донской, а Донецкий по названию речки Сухой Донец, впадающей в Дон вблизи него.

Для низовых казаков мы уже привели выше более раннюю дату их появления, но этим отнюдь не исключается и поселение там за­порожцев Вишнепецкого двумя десятилетиями позже. Для верхо­вых не дано более точной даты, чем ссылка на царствование Ивана IV. Но непонятно, как казаки, жившие «в Мещоре по го­родкам», могли иметь «главный город» в указанном месте на Дону, на расстоянии не менее 500 км от местности, известной под названием Мещера. Явно неверно и сообщение о переселении Иваном IV каких-то ногайцев в Мещеру (если имеется в виду вообще поселение татар под Касимовом, то это произошло на целое столетие раньше, при Василии II).

Очевидно В. Н. Татищев, не понимая, что термин «казаки» имел весьма различные значения, смешал воедино по меньшей

мере четыре совершенно различных факта: 1) существование Ме­щерского Городка — Касимова; 2) формирование в этом пункте и в его окрестностях отрядов мещерских казаков для завоевания Среднего Поволжья, не имевших ничего общего с населением Мещеры; 3) изгнание из Среднего и Нижнего Поволжья мещеп-ских казаков, сделавших там свое дело при взятии Казани и Астрахани и занявшихся разбоем, после чего какая-то их часть по-видимому, попала и Подоиье, но не и Среднее, а в Нижнее' и не через Рязань и Верхнее¹ Подопье, а через Камышииский волок; 4) существование в середине XVI п. в Среднем Подонье казачьего городка па месте будущего Донецкого монастыря, при­чем этот городок считался главным, из чего следует, что у данной группы казаков там же (а не «в Мещоре»!) имелись еще и другие городки. Для нас из перечисленных четырех фактов новым и инте­ресным является именно последний, известный В. Н. Татищеву то ли по недошедшим до нас письменным источникам, на которые он по обыкновению не сослался, то ли.по каким-то легендам,

Вероятно, об этой же смешанной севрюцко-донской группе казаков идет речь и еще в одном документе того же 1549 г., согласно которому Иван IV велел «казакам своим путивльским и донским крымские улусы воеватн...» (219, с. 58).

По-видимому, в рассмотренных документах 1549 г. и в сообще­нии В. Н. Татищева, основанном на каких-то других источниках, зафиксировано появление той группы верховых донских казаков^ которая впоследствии заняла оба берега Доиа выше устья Хопра до станицы Казанской и тяготела к наиболее крупной из станиц этого района — Вешенской.

Поскольку на левом берегу Дона была уже червленоярская территория — южная оконечность хоперско-донского междуречья, возникает вопрос, не выходцы ли из Червленого Яра основали эту группу казаков. Не решая его окончательно, заметим, что есть основания сомневаться в наличии преемственности между червленоярцами и указанной группой. Во-первых, по рассмотрен­ным источникам видно появление городков лишь на правом, а не на левом, червленоярском берегу Дона. О левобережных казачьих поселениях на Дону выше устья Хопра, в том числе о Вешенской, сведения появляются лишь позже. Во-вторых, пока­зательно, что,когда и начале XIX в. Область Войска Донского раз­делили на административные округа, несомненно отражавшие традиционное тяготение отдельных групп станиц к определенным центрам, не только правобережные станицы интересующей нас группы, но и левобережные, включая Вешеискую, попали в состав не Хоперского, а Усть-Медведицкого округа. Хоперский же округ оказался отрезан от Дона узкой полосой земель придонских лево­бережных станиц. В таком разграничении можно пидеть намек на то, что предки казаков вешенской группы пришли сюда не с Хопра, т. е. не из Червленого Яра.

Приняв такое объяснение, следовало бы признать, что ново­поселенцы, обосновавшись на правом берегу Дона, затем перешли

и на левый и заняли придонскую полосу хоперско-донского между­речья выше устья Хопра, оттеснив отсюда к северу червленоярцев. Так или иначе, мирным или не совсем мирным путем червлено-ярцы около середины XVI в. вступили в непосредственный контакт с ближайшей более южной группой донских казаков.

Заметим, между прочим, что эта более южная группа верховых казаков появилась хотя и позже червленоярцев (считая, что последние существовали еще в конце XIII в.), но тоже не позже низовых. Становится понятно, почему донские историки, сторон­ники приоритета низовых казаков, предали забвению изложенную версию В. Н. Татищева.

Мы не имеем других сведений, касающихся Червленого Яра середины XVI в., если не считать каких-то неясных легенд о том, что в то время уже существовал в нижнем течении Хопра Урю-пинский Городок, впоследствии станица Урюпинская, центр Хопер­ского округа, а ныне город Урюпинск (216, вып. 5—6, с. 232). Но для общей характеристики ситуации надо учесть, что именно с этого времени, с середины XVI в., начался быстрый рост всех групп донского казачества за счет притока беглых крестьян с се­вера, из Московского государства. Надо полагать, что усиление иммиграции должно было затронуть и Червленый Яр. Особенно должна была этому способствовать постройка в 1552 г. московской крепости Шацк, откуда открылся путь для «вольной» крестьянской русской колонизации на юг — вверх по р. Цне, через знакомую нам водораздельную Верхоценскую волость с селом Червленый Яр и далее вниз вдоль Савалы и Вороны до Хопра..

Вероятно, в эти годы должна была кончиться относительная оторванность, изолированность Червленого Яра от остальной Руси, начавшей уже превращаться в Россию. А в связи с этим должно было начаться разрушение того специфического русско-татарско-мордовского культурного комплекса, который несомненно суще­ствовал до этого в Червленом Яру, и постепенное нивелирование червленоярцев сначала под общедонской казачий культурный стандарт, а затем и под стандарт общероссийский. Аналогичным образом в это же время превращались в украинцев севрюки,'ранее представлявшие собой тюрко-славянский конгломерат, по проис­хождению еще более сложный, чем червленоярцы.

Конец Червленого Яра

и дальнейшая судьба червленоярцев

В последней трети XVI в. почти все хоперско-донское между­речье оказалось под контролем Московского государства. Точнее, его северная часть просто вошла в состав московских земель. Там в 1585 г. была построена крепость Воронеж, а от нее на северо-восток, к будущему Тамбову, начала строиться укрепленная линия, вдоль которой стали селиться московские «служилые люди» раз­ных категорий. Южнее вдоль московской границы пролегли

юз

маршруты московских «сторож» — сторожевых отрядов, _По стоя и но ездивших по этим путям и охранявших границу от коьш' ских и ногайских набегов. Сторожевая служба получила постояв", иый, узаконенный характер в 1571 г., хотя начала создаваться вероятно, несколько раньше, судя по тому что в 1571 г. были уже хорошо отработаны и твердо зафиксированы все маршруты разъездов, места их стоянок и т. д.

В полосе, по которой ездили «сторожи», не было никакого по­стоянного населения. По-видимому, либо это население само от­туда уходило, не дожидаясь появления «сторож», либо они его выгоняли.

Появление пустой, ненаселенной полосы южнее московской границы, в зоне действия «сторож» было характерно не только для хоперско-докского междуречья, но вообще для всей южной и юго-восточной окраины Московского государства. Судя по всему московские власти намеренно создавали эту полосу не только для удобства наблюдения за крымцами и ногайцами, но и для изоляции московских «служилых людей» и крестьян, селившихся севернее укрепленных линий, от донских и других подобных казаков, обще­ственный строй которых был несовместим с московским феода­лизмом. Созданием пустой полосы московское правительство, видимо, надеялось хотя бы частично помешать бегству крестьян к казакам и проникновению опасных антифеодальных настроений от казаков к крестьянам и «служилым людям». Вероятно, и казаки были заинтересованы в существовании этого территориального разрыва между московскими и казачьими землями, во избежание чрезмерного вмешательства московских властей в их внутренние дела вообще и, в частности, ради безопасного укрытия прибывав­ших к ним беглых крестьян.

На хоперско-донском междуречье крайний юго-восточный маршрут «сторож» пролег, по подробному описанию 1571 г,, отсе­ления Вежки на левом берегу Дона до Тилеорманского (Теле-урманского) леса при устье Вороны (см. карту). Вежки —это будущий казачий городок Вешки, впоследствии станица Вешен-екая. У Вежек же «сторожи» переправлялись на правый берег Дона и ездили отсюда на запад к верховьям реки Айдар Донец­кого бассейна. Очевидно, к тому времени московские войска по­теснили казаков из поселений, которые ранее располагались, по упомянутому сообщению В. Н, Татищева, выше по Дону, атом числе и из главного городка на месте будущего монастыря. Не ясно происхождение селения Вежки......был ли это тоже казачий горо­док, построенный на левом берегу еще до появления московских войск, из которого казаков тоже выгнали, или это селение, ставшее с 1571 г. опорным пунктом московских «сторож», появилось каким-то иным путем. Некоторые соображения об этом выска­жем ниже.

От Вежек к устью Вороны маршрут «сторож» шел по хоперско-донскому междуречью примерно на север, параллельно Хопру, по водоразделу между верховьями ряда мелких речек, впадающих

в Хопер ниже Савалы, и бассейнами речек Песковатки и Под­горной, впадающих в Дон выше Вежек. Прокладка маршрута по водоразделу позволяла избежать лишних переправ. Крайним северным пунктом на этом участке пути был исток речки Тулуче-евой, притока Подгорной (судя по некоторым документам, такое название носила и вся речка Подгорная от впадения в нее нынешней Тулучеевой до Дона). Отсюда — единственно возмож­ный путь к устью Вороны: сначала к переправе через Савалу близ ее устья ниже впадения в нее речки Елани, далее прямо через место нынешнего города Новохоперска, т. е. через знакомое нам урочище (вероятно, городище) Червленый Яр при пересечении Хопра Ордобазарной дорогой, и затем вверх по правому берегу Хопра с переправой через речку Карачан (4, т. 1, с. 6, 57; 19, с. 22, примеч., с. 15; 135, кн. 2, с. 7).

Ясно, что ни непосредственно на этой линии, ни тем более к северу и западу от нее не могло сохраниться никаких групп населения казачьего типа. Очевидно, червленоярской автономии был положен конец почти на всей территории хоперско-донского междуречья, включая и поселения на Хопре выше устья Савалы. По-видимому, червленоярцы были отсюда просто выгнаны не позже чем в 1571 г., а вернее всего, еще несколькими годами раньше. Однако показательно, что маршрут «сторож» начинался от Вежек, а не от устья Хопра и не сразу выходил к Хопру, но обходил крайний южный угол хоперско-донского междуречья. Видимо, там имелось население. Вероятно, вдоль правого берега Хопра ниже Савалы сохранились городки червленоярцев, а вдоль левого берега Дона, возможно, успели появиться поселения упо­мянутых выше казаков, которые незадолго перед тем, в середине столетия обосновались против этих мест на правом берегу Дона. Немного позже, в 1577 г. маршрут «сторож» на хоперско-донском междуречье несколько сместился к северу: теперь к истоку речки Тулучеевой ездили уже не от Вежек, а от расположенного выше по Дону пункта при устье Подгорной. На правом берегу крайний московский пункт был отнесен еще выше — к Богатому Затону при устье р. Тихой Сосны, где ныне город Коротояк. Ви­димо, к этому времени казаки снова продвинулись вверх по Дону (4, т. 1, с. 32—34; 19, с. 28—29, примеч., с. 33). Это подтвержда­ется тем, что еще немного позже, в конце столетия (точная дата не опубликована) на месте селения Вежки был уже казачий городок Вешки (135, ч. 2, с. 13). Но на Хопре положение не из­менилось.

В царских грамотах 1584 и 1592 гг. донским казакам предлагалось сопровождать послов от Азова до Ряжска, т. е. по Дону, Хопру и по Ордобазарной дороге, провожая их «горо­док от городка». Вероятно, имелись в виду городки не только на Дону ниже устья Хопра, но и на Хопре (146, с. 3, 6). Если это так, то можно думать, что к этому времени уце­левший остаток прихоперских русских червленоярцев оконча­тельно превратился в ту хоперскую группу донских казаков,

которая существовала впоследствии и потомки которой живу там же, в нижнем течении Хопра, по сей день. '^т

Выше устья Савалы оба берега Хопра и Вороны, очищенны от червлеиоярцев московскими «сторожами», были немедленн заняты «ухожьями» обитателей значительно более северных мест ностей, находившихся уже непосредственно под московской властью. Такие «ухожья», как общее правило, появлялись везде в упомянутой пустой полосе вдоль московской границы. В данном случае на Хопре выше устья Савалы, на Вороне и на менее зна­чительных правых притоках Хопра первыми владельцами «ухожьев» стали русские и мордовские крестьяне, нередко в виде смешанных русско-мордовских групп, выступавших первоначально в качестве коллективных владельцев, и «служилые люди» (в ос­новном полковые казаки) из Шацкого уезда, главным образом из упомянутой выше Верхоцснекой волости у истока Савалы в том числе и из села Червленый Яр или Червленого (Черленого' Черненого). Заметим, что совместное русско-мордовское владение «ухожьями» наглядно свидетельствует об отсутствии не только антагонизма, но даже малейших трений между обеими этниче­скими группами, которые в это время находились, по-видимому, уже совершенно на одном и том же уровне хозяйственного и куль­турного развития.

Позже, в XVII в. сюда же начали внедряться небольшие мест­ные монастыри из районов Шацка и Тамбова, скупавшие или получавшие в виде вкладов «ухожья» крестьян и «служилых людей». Затем мелкие монастыри вместе со всеми угодьями погло­щались такими крупнейшими церковными феодалами общероссий­ского масштаба, как монастыри Московский Чудов и Звенигород­ский Саввин-Сторожевский. К концу XVII в. на местах «ухожьев» начали появляться постоянные крестьянские селения, а затем и бо­ярские вотчины. Началась также заметная миграция украинцев с правого берега Дона на Хопер (154, с. 270—272).

Об эволюции землевладения в прихоперской части бывшего Червленого Яра опубликовано много документов — различных ак­тов, фиксировавших переход угодий от одних владельцев к другим, судебных дел о земельных спорах и т. и. В них нередко излагается история отдельных земельных участков со ссылками на более ранние, не сохранившиеся документы. При этом встречаются де­тали, освещающие кое-что из истории последних лет Червленого Яра.

Так, мы уже упоминали документ 11)97 г., в котором было указано урочище Червленый Яр на Хопре иыше устья Савалы. Из документа видно, что выше урочища по Хоиру и но речке Кара-чан располагался «ухожен», пожертвованный Чернеепой Пус­тыни — монастырю, находившемуся близ Шапка, крестьянином чтого же монастыря (108, прил., с. 10). По аналогии с подобными документами, касающимися соседних «ухожьев», можно было бы подумать, что какой-то монастырский крестьянин из-под Шацка явился сюда после изгнания чернлеиоярцеи п махнатнл участок

101)

земли, который впоследствии «вложил» в монастырь. Но одна де­таль показывает, что в данном случае дело было не так просто. Крестьянина звали Ивашка Иванов сын Карачанский. Не го­воря уже о том, что наличие фамилии у монастырского кресть­янина — редкость не только для XVI в., но и для более поздних времен, ясно, что она образована от названия речки Карачан, на которой находился «ухожей». Более того, в документе Ивашка назвал этот «ухожей» своим «вотчинным». Носить фамилию по названию своего земельного владения и вместе с тем числиться монастырским крестьянином мог только бывший свободный чело­век, лишь недавно «записавшийся за монастырь» ради получения права постричься в монахи на старости лет (ситуация, весьма обычная для XVI—XVII вв.). Если учесть, что Чернеева Пустынь была не обычным, а специальным казачьим монастырем, основан­ным донскими казаками в 1573 г. в качестве богадельни для престарелых и увечных казаков (16, с. 3), то становится довольно ясно, что тут произошло.

Один из последних червленоярских казаков, может быть еще из числа сподвижников Сары-Азмана, владел на обычном для каза­ков заимочном праве участком общинного «юрта» (общинной земли), расположенным на Хопре и Карачане. Владел, вероятно, давно, получив этот участок в наследство от предков, вследствие чего участок и назван вотчинным. Это не противоречило правилам общинного заимочного землепользования. Крестьяне русского Се­вера, Сибири и других мест, где существовало заимочное земле­пользование, тоже нередко употребляли термин «вотчина» в та­ком же смысле; кубанские казаки называли участки общинной земли, занятые на том же заимочном праве, еще более вырази­тельно— «царина». Когда в 1571 г. или немного раньше прямо через эту и соседние казачьи «вотчины» начали ездить московские «сторожи», казакам, видимо, предложили, как и везде в подобных случаях, либо убираться, либо стать тем или иным путем москов­скими подданными и жить не здесь, а там, где им будет приказано. По-видимому, большинство соседей Ивашки предпочли первое и переселились вниз по Хопру, превратившись в казаков хоперской группы Войска Донского. А Ивашка Карачанский, вероятно по старости или инвалидности, предпочел остаться, «записался за мо­настырь», переселился в монастырскую вотчину в район Шацка, прежний свой «юрт» оставил за собой в качестве «ухожья», а позже и его отдал монастырю.

Весьма возможно, что так поступил не один Ивашка Карачан­ский. Среди хоперских червленоярцев могли найтись и другие желающие связать свою судьбу с Москвой, а не с донскими каза­ками. Они могли попасть в число не только монастырских крестьян, но и «служилых людей» и других категорий населения того же Шацкого уезда, особенно Верхоценской и соседних волостей. Может быть, не случайно многие «ухожья» на прихоперских зем^-лях, оставленных червлеиоярцами, оказались во владении жителей именно этой местности, которая была связана с Червленым Яром,

по-видимому, еще задолго до прихода московских войск. Не vv ' дом ли некоторых червленоярцев еще дальше на север объя' няется и упомянутое появление названия Червленый (Черненый! Яр в Темниковском уезде? '

Имеются основания думать, что в начале XVII в. бывшие червленоярцы, удержавшиеся под названием хоперских казаков на Хопре ниже устья Савалы, воспользовались упадком москов­ской сторожевой службы во время гражданской войны и снова продвинулись вверх по Хопру, и не только на свои старые земли до устья Вороны, но и выше. В 1612 г. хоперские казаки а с ними и не упоминавшиеся рапсе и источниках медведиц» впервые официально упомянуты, в связи с тем что они поддер. живали находившегося в Астрахани Заруцкого с Мариной Мнишек и не желали подчиняться ни Москве, ни пнжнедопскому обще­войсковому казачьему начальству (228, с. 76—79). В 1614 г когда это неподчинение, по-видимому, еще продолжалось, два ни­зовых донских казака-гонца, ехавших с письмами в Москву по Ордобазарной дороге, почему-то предпочли переправляться через Хопер не в обычном месте против урочища Червленый Яр, а выше, близ устья Карачана. Несмотря на эту предосторожность, они все же подверглись нападению, от которого, впрочем, сумели от­биться (61, т. 18, стб. 32). Видимо, Червленый Яр в это время снова был не пуст и, вероятнее всего, занят мятежными хоперскими казаками.

По другим сведениям, после 1612 г. группа «воровских казаков» во главе с неким Гришкой Черным имела «юрт» на Хопре ниже устья реки Карайгар (ныне Карай), т. е. много выше устья Вороны, близ нынешнего города Балашова (234, ч. 1, с. 3). Позже, в 1623г. здесь были уже такие же, как и ниже по Хопру, «ухожья» вер-хоценских крестьян, но об одном из этих «ухожьев» сказано, что ранее он «бывал юрт казака Пронки Трифонова» (60, с. 16—17, 26, 30, 32, 38, 39, 42—45; 163, с. 5). Вероятно, это был один из казаков, пришедших сюда с Гришкой Черным.

Не позже чем к 1620-м гг. хоперских казаков снова оттеснили ниже устья Савалы, а выше расположились сплошь «ухожья». В 1659 г. при устье Савалы упомянута «пристань», через которую московское правительство отправляло донским казакам хлеб из Тамбова {61, с. 34, стб. 395). Но идея возвращения па старые червлеиоярские земли выше устья Савалы была еще жива среди хоперских казаков, В 1674 г. пристань считалась верхней границей казачьих земель на Хопре, из чего можно понять, что казаки продвинулись немного выше устья Савалы (62, с. 226). Год спустя немного ниже пристани, но уже выше устья Савалы суще­ствовал казачий городок Беляевский (133, т. I, с. 88—89), В 16813 г. рядом с урочищем Червленый Яр на месте пристани стоял уже казачий городок Пристанский (61, т. 18, стб. 854). В 1704 г., судя по одному судебному делу, казаки пытались продвинуть свои владения еще дальше вверх по Хопру (133, т. 1, с. 241—244). Но это оказалось невозможным, так как еще раньше, в конце

XVII в. при устье Вороны появилась московская крепость, упомя­нутая в 1683 г. как «новопостроенный» Павловский Городок, впоследствии город Борисоглебск (226, с. 55).

Однако потомки бывших червленоярцев — главные организа­торы экспансии вверх по Хопру, имевшие для этого законное, по их мнению, основание, составляли к тому времени в хоперской группе казаков уже небольшую и все уменьшающуюся долю, поскольку эта группа в течение всего XVII в. непрерывно и сильно пополнялась беглыми русскими крестьянами, а в конце столетия еще и старообрядцами разного социального происхождения, бе­жавшими от преследований. Медведицкая группа казаков, сильно выросшая в XVII в., состояла, по-видимому, уже преимущественно, если не исключительно из подобных же крестьян и старообрядцев.

После весьма активного участия хоперских казаков в восстании Булавина в 1708 г. много казаков погибло, три верхних городка — Пристанский, Беляевский и Григорьевский были уничтожены. Уцелевшие после разгрома казаки были оттеснены вниз по Хопру, частично выселены в Нижнее Подонье, где станица Трехостровян-ская образовалась целиком из казаков Беляевского Городка. Видимо, немалая часть хоперцев ушла с атаманом Некрасовым на Кубань и затем эмигрировала в Турцию, откуда их потомки лишь недавно репатриировались снова на Кубань. Крайним верх­ним городком хоперской группы донских казаков стал Михай­ловский ниже устья Савалы, впоследствии станица Михайловская. На месте снесенного Пристанского Городка в 1716 г. петровские войска построили Хоперскую крепость, в дальнейшем город Ново-

хоперск.

Но даже после этого катастрофического разгрома еще оказался возможным последний всплеск стремления к сохранению обособ­ленной группы' потомков червленоярцев. Часть выселенных каза­ков, не участвовавшая непосредственно в булавинском восстании, вскоре добилась разрешения вернуться и образовала в районе Новохоперска особую группу казаков, отдельную от хоперской группы донских. Из нее позже был создан Хоперский полк. В 1777 г. он был переселен в полном составе на Северный Кавказ, на «Кубанскую линию» (234, ч. 1, с. 16—44).

Остается выяснить судьбу битюгеких татар. Упомянутый марш­рут движения московских «сторож» в 1571 г. отрезал кочевья этих татар от прихоперекой части Червленого Яра. В начале XVII в. почти весь бассейн Битюга был уже лишен постоянного населения, занят «ухожьями» воронежских и козловских «служилых людей» и оставался н таком положении до рубежа XVII—XVIII вв., после чего началось массовое переселение туда русских и украин­ских крестьян (172, с. 72—76). Куда же исчезли татары?

Еще и 1594 г. в одном документе мелькнуло сообщение о том, что при формировании военного служилого населения в районе Воронежа были набраны в состав городовых казаков не только переселенцы из более северных и западных мест, но и какие-то неизвестные лица, названные «донскими и волоскими (волж-

скими. — А. Ш.) казаками» (9, с. 402). Понять это буквально довольно трудно. В 1594 г. под донскими казаками могло подразу" меваться уже только Войско Донское, с червленоярцами или еще без них. А под волжскими — лишь служилые казаки в привод* ских городах ниже Казани, поскольку мещерские казаки были уже выгнаны оттуда. Но волжские служилые казаки были слишком да-леки от Воронежа, а донские казаки формировались в подавляю­щей массе из людей, бежавших из Московского государства" не для того чтобы возвращаться обратно иа московскую службу' Да и московские власти вряд ли могли быть заинтересованы в том, чтобы набирать на ответственную пограничную службу притом как раз на границе с донскими казачьими землями, людей' побывавших в донских казаках и убедившихся, что можно жить на свете без феодалов. Видимо, составители документа почему-то не хотели называть истинное происхождение вновь набранных городовых казаков.

Подобные случаи известны и в других районах москов­ской «военной колонизации» XVI—XVII вв. Среди наделяемого землей военно-служилого населения оказывались наряду с яв­ными переселенцами из точно указанных мест люди неизвест­ного происхождения, иногда в немалых количествах, Высказано предположение, что это были бежавшие из более северных районов крестьяне, которых военные власти, формировавшие контингента «служилых людей», намеренно записывали без указания или с неправильным указанием их происхождения, чтобы скрыть их от прежних владельцев (71, с. 22—23; 72, с. 38~ 40). Вероятно, были такие случаи, но надо учесть и другую воз­можность.

Московское правительство было заинтересовано в том, чтобы не отражать в документах наличие каких-либо старожилов на зем­лях, занятых в ходе «военной колонизации». Трехвековое наступ­ление русских войск на юг было отнюдь не только внутренним российским делом — это была акция международного масштаба, вызывавшая беспокойство не только Крыма и Турции, против кото­рых она была непосредственно направлена, но и многих восточных и западных, близких и далеких государств. Для этого наступления требовалось международно-правовое обоснование. Таким обосно­ванием служило утверждение, что захватываемая земля пуста, не принадлежит никому, или, по обычному русскому юридическому выражению того времени, «впусте лежит». На Руси такая фор­мула давно и широко использовалась дли приобретения чужой земли, ее употребляли представители всех слоев населения, от бояр и архиереев, оттягивавших друг у друга целые вотчины, до мелких посадских людей, судившихся мз-аа полоски дворовой земли в ар­шин шириной. Московское правительство, наделяя своих «служи­лых людей» землей и по указывая в документах, что некоторые из этих людей жили тут и раньше, создавало видимость того, что до прихода московских войск вся юго-восточная Русь «впусте ле­жала». Между прочим, весьма вероятно, что и упомянутая выше

По

версия о «пустыне» в «Хождении Пименовом» была сочинена по аналогичным соображениям.

Умолчание о старожилах в документах могло быть вызвано не только столь высокой политикой, но и более практическими мест­ными причинами. Старожилы при поступлении на московскую службу наделялись землей по тем же общим нормам, что и пере­селенцы, а их старое землевладение, никаким правительством не узаконенное, аннулировалось. Поэтому местные власти были заинтересованы в том, чтобы в документах не оставалось никаких следов старого землевладения, которые в будущем могли бы явиться основанием для земельных претензий потомков старожи­лов к потомкам переселенцев.

Вот почему можно предполагать, что в районе Воронежа под видом «донских и волоских казаков» записали в городовые казаки группу каких-то старожилов. Действительно именно из этих слу­жилых казаков в значительной степени составилось то самое население северной окраины бассейна Битюга (впоследствии юж­ные окраины Воронежского и Усманского уездов), в пользовании которого оказались в XVII в. «ухожья» на Битюге и его притоках. В XVIII и XIX вв. потомки этих «служилых людей» оставались на своих местах в качестве крестьян-однодворцев, позже государ­ственных крестьян, а потомки последних и сейчас живут там. И именно у них при этнографических обследованиях в середине XIX в. и даже в середине нынешнего столетия обнаружены характерные тюркизмы в языке — фамилии, прозвища и другие слова тюркского происхождения — и полукочевничьи пережитки в быту — специфические войлочные подстилки вместо перин и тю­фяков, приготовление сыра по способу, принятому у многих полукочевников и кочевников, характерные для усадеб «осевших» полукочевников напогребицы в форме шалаша и т. д. (25, с. 59; 123; 282, л. 2). Тут явно сохранилась группа обрусевших татар.

Полагаем, что произошло следующее. Если прихоперская, преимущественно русская часть червленоярцев при приближении московских войск и «сторож» подалась на юг и превратилась в хоперскую группу донских казаков, то битюгская часть червлено­ярцев, по происхождению татарская, наоборот, сместилась к се­веру и пополнила ряды московских «служилых людей», но при этом сохранила за собой свои старые «юрты» на Битюге, подобно тому как это сделал Ивашка Карачанский на Хопре. Вряд ли это было затруднительно для битюгских татар, которые давно жили среди русских, к концу XVI в., вероятно, уже основательно обрусели и среди которых, возможно, уже не осталось мусульман.

Впрочем, вообще в XVI—XVII вв. мусульманство не считалось препятствием для поступления в число московских «служилых людей» с соответствующим наделением землей — принуждение их к крещению началось лишь позже, в XVIII в. В связи с этим инте­ресно, что даже в середине XIX в. автор этнографического опи­сания, местный священник, назвал этих воронежско-усманских однодворцев «новичками» в христианстве (282, л. 42—43 об.).

ill

Так образовалась посреди прежней червленоярской террито рии полоса, лишенная постоянного населения, в течение все XVII в. занятая только «ухожьями», а затем заселенная сове™ шенно новыми, пришлыми крестьянами, русскими и украинцами потомки которых, не имеющие никакого отношения к Червленому Яру, живут там и но сей день. Правда, есть одно сообщение позволяющее думать, что и в этой пустой полосе все же сумел удеп! жаться кое-кто из битюгскпх татар. По описанию середины XIX в., в слободе Бутурлиповке Павловского уезда, где с 1740 г и позже селились главным образом украинцы, первые из них слышали от каких-то «старых людей» (которые там, стало быть имелись), что «между ними оставалось несколько семейств татар­ских, которые когда-то Пыли коронными жителями страны сей,.,» (281, с. 62). Не утверждаем, что чти татары прожили там непре­рывно с 1571 г......- скорее всего, они сначала ушли вместе с другими

на север, но затем при первой возможности, вероятно уже в XVII в., вернулись на свои старые «юрты», сохраненные в каче­стве «ухожьев», и продержались в этой малонаселенной местности, пока их не захлестнула волна новых переселенцев. Уместно заме­тить, что именно Бутурлиновка, расположенная примерно в 15 км от Гвазды и в 20 км от Мечетки, могла быть связана для них со мно­гими воспоминаниями.

Таким образом, хотя самостоятельное существование червлено-ярского общинного объединения прекратилось не позже чем в 1570-х гг., но потомки червленоярцев сохранились, судя по всему, и среди казаков Хоперского округа Войска Донского, и среди воро­нежских и усманских однодворцев, вероятно, и среди русско-мор­довского населения северо-восточной части хоперско-донского междуречья, а также и в удаленных от прежней червленоярской территории местах — в станице Трехостровянской в излучине Дона, среди гребенских казаков на Тереке, среди русских казаков-«линейцев» на Кубани, а может быть, и среди потомков Некрасов-цев. Но конечно во всех этих случаях на старую червленоярскую основу еще много раз наслаивались разные другие переселенцы, русские и украинцы.

И2

Глава 4

Общие вопросы истории Червленого Яра и соседних районов

Происхождение Червленого Яра

Мы показали, что Червленый Яр, по имеющимся источникам, появился на исторической сцене в конце XIII в., но что первое объединение кыпчакских и славянских общин на хоперско-донском междуречье могло возникнуть еще в половецкую эпоху.

Известные по археологическим данным поселения славян-северян (роменско-боршевская археологическая культура) в рай­оне устья Воронежа, располагавшиеся по правым берегам Дона и нижнего течения Воронежа, существовали в VIII—IX вв., но за­тем, по-видимому, исчезли (вероятно, славян вытеснили печенеги, проходившие через этот район в ходе их переселения из Азии в Причерноморье). Новое появление здесь славян следует датиро­вать, видимо, XII в. — это были те носители черниговской топони­мики, которые тогда же появились и в районе Карасу, переимено­ванного ими в Елец. Самый факт их проникновения в глубину Половецкой земли достаточно ясно говорит об отсутствии какого-либо антагонизма и несовместимости между восточными славя­нами и половцами, и более чем вероятно, что это проникновение осуществлялось именно на основе описанного выше хозяйствен­ного симбиоза: половцы, кочевавшие по степным междуречьям со своими стадами, не возражали против поселения в приречных лесах удобных и выгодных соседей.

Представляется наиболее вероятным, что именно тогда, в XII в., из района устья Воронежа началось и дальнейшее продвижение славян на юго-восток, вниз по Дону, по его приречной лесной по­лосе. Во всяком случае вряд ли это могло начаться позже, поскольку к концу XIII в. славяне оказались уже на Хопре и Вороне. Возможно, что первым славянским поселением на хопер­ско-донском междуречье было именно поселение на крайней се­веро-западной точке междуречья, при устье Воронежа, получив­шее название Червленый Яр по красному глинистому обрыву холма, на котором оно стояло, — именно Червленый или Чермный, но еще не Красный и не Червонный, так как это происходило до размежевания русского и украинского языков. Отсюда пересе­ленцы и понесли это название вниз по Дону и потом вверх по Хопру, присваивая его каждому новому поселению в приречной лесной полосе по обычаю всех переселенцев мира, распространяю­щих таким путем топонимику своей родины.

8 Л. Л. Шинник»» ^[13

Вероятно, вначале каждая новая славянская община в лесно" полосе вдоль левого берега Дона и правого берега Хопра само­стоятельно вступала в союзные договорные отношения с соседней половецкой общиной, которая имела степные пастбища в глубине междуречья, а зимние селения — где-то тут же, рядом со славя­нами, в лесной полосе или около нее на краю степи. Объединение всех этих славянских и кыпчакских общин на всем междуречье произошло скорее всего уже в золотоордынское время, может быть в виде реакции на попытку какого-нибудь саранского феодала превратить весь этот район и свой улус. Думаем, что тогда-то славяне — червлеиоярские или соседние, например елецкие,— и начали называть Червленым Яром все объединение, включая и общины бывших половцев, к этому времени уже переименован­ных в татар. А когда название Червленый Яр приобрело такой общий смысл, его стали присваивать и поселениям на северной границе района, и так оно могло появиться, например, при въезде на червленоярскую территорию с севера на Ордобазарной дороге.

Хозяйство и культура населения Червленого Яра

Выше уже высказаны отдельные замечания о хозяйстве и культуре червленоярцев, но этого еще недостаточно для их общей характеристики.

Было бы опрометчиво считать, что червленоярские славяне были такими исконными оседлыми земледельцами, какими пред­ставляют себе средневековых славян многие исследователи на ос­нове ретроспективного анализа сведений конца XIX—начала XX в, о русских и украинских крестьянах. Если уж необходимо исполь­зовать сведения этого времени за недостатком более ранних, то ло­гично обратиться прежде всего к материалам XVIII—начала XX в. не о крестьянах, а о донских казаках, в том числе и хо­перских.

Эти казаки, равно как запорожские и другие восточнославян­ские группы казаков по крайней мере до середины XVIII в., а местами и дольше, имели хозяйство с преобладающим паст­бищным скотоводством и второстепенным, иногда еще очень сла­бым земледелием (27, т. 1, с. 340; 30, ч. 3, с. 17, 134, 166; 90, с. 21, 25; 227, с. 3; 244, с. 29—30, 61—68).

Соответственно казаки были еще н XVIII в. самыми настоя­щими полукочевниками, а многие остатки и пережитки полукочев-иичества сохранили до середины XIX в. «Юрт» казачьей общины представлял собой полосу земли, вытянутую перпендикулярно реке. На ней близ реки находились зимние пастбища с. загонами для храпения сена и кормления скота, сезоиио обитаемые зимние селения (базы, зимовки) и крепость-убежище (городок), ои же общинный центр. В XVIII в. городки постепенно заменились

неукрепленными, более крупными центральными общинными селе­ниями — станицами с тяготеющими к ним периферийными селе­ниями — хуторами. Дальше от реки располагались поля, далеко разбросанные друг от друга вследствие применения залежной си­стемы земледелия. Еще дальше находились летние пастбища. По этой полосе совершалось сезонное возвратно-поступательное кочевание казачьих семей на расстояния, которые в XVIII в. превышали 70 км. Остатки кочевания на расстояния до 20 км даже в середине XIX в. еще не везде перевелись, причем в это время неоседлость имела уже преимущественно земледельческий харак­тер, т. е. была обусловлена залежной системой земледелия уже в большей степени, чем требованиями скотоводства. При дальних полях, сенокосах и летних пастбищах имелись сезоннообитаемые летние полевые станы — коши, летники (83, с. 266—267; 109, с. 21—31; 115, с. 480; 166, с. 301; 261, с. 86—88; 272, с. 60—61). О явлениях неоседлости у донских казаков большинство авто­ров писали сдержанно, не всегда называя вещи своими именами, потому что официальная войсковая историография XIX—начала XX в. стремилась представить донское казачество как «щит Ев­ропы», форпост искони оседлой европейской цивилизации против искони кочевого азиатского варварства, в связи с чем считалось неудобным афишировать явления неоседлости у казаков. Поэтому оказались обойденными или завуалированными некоторые харак­терные детали.

Например, все русские авторы единодушно умолчали о том, как был организован быт казачьих семей на дальних пастбищах, хотя вполне очевидно, что при удалениях в 70 км и более от основных усадеб тут требовалась организация и материальная обстановка, характерная для полукочевничества. И действительно, в аноним­ном иностранном сочинении конца XVIII в. мелькнуло сообщение о том, что донские казачьи офицеры употребляли в походах транспортабельные жилища вроде калмыцких войлочных кибиток, которые, стало быть, имелись у казаков и которые не считалось зазорным употреблять (279, S. 82).

В связи с этим уместно заметить, что впервые отмеченное в XVI в. название нынешней станицы Вешенской — Вежки проис­ходит от древнего общеславянского слова «вежа», означавшего первоначально простейший конический шалаш, а затем перенесен­ного на многие более сложные типы построек, развившиеся из конического шалаша. В частности, в лесостепной и степной зонах Восточной Европы в домонгольское время восточные славяне называли вежами полукочевничьи сборно-разборные или транс­портабельные войлочные жилища, впоследствии известные в рус­ском языке под терминами «кибитка» или «юрта» (оба эти термина получены путем сложной трансформации калмыцких и тюркских слов, имевших иные значения). Например, в «Слове о полку Иго-реве» фигурируют «вежи половецкие» (263). Видимо, от таких веж и произошло название селения Вежки, в котором в 1571 г. обосновался опорный пункт московских «сторож». Если бы это

А В

селение построили сами москвичи, то вряд ли они дали бы ем такое название. Вероятнее, что селение появилось раньше, и по' скольку это была территория хоперско-донского междуречья ло гичио предположить, что это было какое-то червленоярское селе ние, татарское или русское, в котором употреблялись временные жилища типа веж.

Мы не можем себе представить, что если до XVIII в. дожила архаическая, крайне экстенсивная система хозяйства, экономи­чески возможная лишь в местностях с очень низкой плотностью населения, то в золотоордыпскую эпоху там могла существовать какая-либо более интенсивная система, обусловливавшая хозяй­ственно-бытовой уклад, более близкий к оседлости. Легче пред­ставить себе обратное, предполагая, что с XIV по XVIII в. имела место какая-то хотя и очень медленная, но все же прогрессивная эволюция, с приростом населения, развитием производства и всеми обычными следствиями этого, что и подтверждается, например, эмиграцией избыточного населения из Червленого Яра на Север­ный Кавказ. Поэтому считаем, что система хозяйства русских червленоярцев до превращения их в группу донских казаков должна была быть в общем похожа на описанную выше казачью систему с теми лишь отличиями, что городков было меньше, рас-, стояния между ними были больше, участки отдельных общин имели еще форму не столь узких и длинных полос, скотоводческое кочевание по ним было развито относительно меньше, так как червленоярцы получали часть необходимой скотоводческой про­дукции от татар, зато сезонные переселения к дальним сенокосам были соответственно более развиты.

Конечно вся материальная культура русских червленоярцев должна была быть гораздо более примитивной и архаичной, чем у позднейших донских казаков. Этнографические данные о казаках XIX—начала XX в. следует использовать с осторожностью, их нельзя механически экстраполировать на более ранние времена. Надо помнить, что казаки в XIX—начале XX в. — не только бога­тые, но и средние и бедные — по сравнению с русскими или украин­скими крестьянами того же времени жили гораздо зажиточнее, так как все (богатые больше, бедные меньше) эксплуатировали наемный труд этих самых русских и украинских крестьян, успев­ших к тому времени в большом количестве поселиться в Области Войска Донского или приходивших на летние полевые работы в порядке отхожего промысла из более северных, в основном из центрально-черноземных губерний. Ничего этого не было до XVIII в. Поэтому не было, как уже замечено, ни станиц, ни хуторов, а лишь городки, зимовники (базы) и летники (коши), и в них не было тех больших, нередко двухэтажных многокомнатных домов с внутренней городской обстановкой, которыми славились донские, особенно низовые станицы в эпоху, известную этнографам, а было нечто несоизмеримо более убогое (за исключением, конечно, уса­деб казачьих офицеров).

Так, именно у хоперских казаков в интересующей нас местности

Но

даже в XVIII в. в беднейших казачьих усадьбах еще встречались жилые полуземлянки под названием «шиш» в виде конических шалашей с очагами (83, с. 267; 272, с. 58). По-видимому, еще дольше, судя по воспоминаниям, записанным уже в наше время, встречались там же, на Хопре, зимние жилые строения в виде сруба без сеней, с печью-каменкой посредине (127, с. 90—91). Для материальной культуры русских червленоярцев наряду с общей примитивностью и архаичностью были, вероятно, харак­терны и многие золотоордынские элементы. В этом отношении очень показательно устройство, сохранившееся в некоторых ка­зачьих усадьбах в хоперских и соседних придонских станицах вплоть до нынешнего столетия — специфическая отопительная си­стема в жилых помещениях с обогревательными дымовыми кана­лами под полом или под лавками под названием «подземка» (127, с. 91; 164; 270, с. 426, 702). Эта система, совершенно неиз­вестная в других районах Европейской России, широко распро­странена у народов Восточной и Центральной Азии (в литературе обычно фигурирует под китайским названием «кан»). Она могла быть занесена в Восточную Европу либо прямо из Центральной Азии при монгольском нашествии, либо в золотоордынскую эпоху из подчиненных Золотой Орде среднеазиатских районов, в кото­рые она распространилась еще в домонгольское время. Так или иначе, эта система, по археологическим данным, была широко распространена в Сарае и других золотоордынских городах (64, с. 173—179, 185—187, 191; 65, с. 14; 66, с. 42—55, 58—66, 67, 73— 79; 69, с. 167—182). Ее сохранение убедительно подтверждает, что хоперские казаки — прямые потомки червленоярцев и что между червленоярским союзом общин и хоперской группой дон­ского казачества не было хронологического разрыва.

Вероятно, по этнографическим данным о донских казаках можно при специальном исследовании выявить отголоски золото­ордынских влияний червленоярского времени и в других областях материальной культуры — в одежде, утвари и т. д., надо только не забывать при этом и о возможности более поздних ногайских, калмыцких и других неславянских влияний.

О духовной культуре русских червленоярцев мы пока можем су­дить только по данным религии. Возможно, что червленоярский пласт может быть выявлен и в фольклоре донских казаков при сплошном и очень внимательном его анализе, что могло бы соста­вить тему специального исследования. Что касается религии, то у русских червленоярцев, как и у других групп донских казаков, православное христианство имело свою весьма непростую

историю.

В XIV в., по рассмотренным выше документам, мы еще видим! подчинение червленоярцев православным епископам и митрополи-| там без каких-либо признаков уклонения от официального визан-! тийского православия. Возможно, что такое положение сохраня­лось до конца существования Сарайской епархии. Но донские казаки все в целом, с самых первых сообщений о них в XVI в.,

появились на сцене как сектанты, считавшие себя православными ■ христианами, но фактически не признававшие московскую право славную церковь. Не только после раскола, когда в конце XVII в' ■ большая част