Андрей смирнов безумная РОЩА

В далекие времена, когда боги сходили на землю, а люди были равны богам, в числе прочих демонов и духов стихий был некто, носивший имя Мъяонель. Некогда он мог присоединиться к пантеону небожителей и стать одним из младших богов, но он пренебрег этой возможностью, ибо не желал быть младшим. Он стал могущественным магом и долго жил в уединении, совершенствуя свое искусство. Подобно многим другим небожителям, отказавшимся от блаженства — тем, кто сходил на землю до него, и тем, кто сходил на землю много позже — следуя Путям Силы, однажды он обнаружил, что Сила его не является целостной. Заклинания, которые он творил, он заимствовал у ветра и пламени, у шума морских волн и безмолвия гор, читал письмена в путях облаков и в знаках, что чертили на небе парящие птицы. Заимствовал — и только, но сам Мъяонель не являлся источником волшбы, не мог сотворить ничего, что прежде не существовало бы в этом мире, на земле, в аду или под небесами, не мог соединить того, что не было соединено, или разъять того, что составляло единое целое. Осознав это, еще тысячу лет он провел, оттачивая свое искусство и продолжая искать в мире стихийных сил дорогу, что привела бы его к тому могуществу, которого он так жаждал. Но он искал — и не находил этой дороги.

Меж тем, наблюдая в своем уединенном жилище за течениями Силы, он мог видеть, что мир сущий не замкнут в числе стихий, принесенных в него изначально. Странные существа и странные силы являлись словно из ниоткуда и находили себе место под лучами солнца или под покровом темноты, или даже под сиянием черного солнца, освещающего пределы Нижних Миров. Небывалое становилось явью, а потом — неотделимой, естественной частью мироздания, и невозможное сплеталось с невозможным. Цветы из пламени, пряжа из морских волн, стеклянная земля и ветра, чьи блестящие крылья жалят, как отточенные клинки… Мир полнился чудесами — а Мъяонель мог лишь пользоваться силой этих чудес, но не творить новые.

И вот, в один из дней, когда он исследовал сущность огня, раскладывая пламя на составляющие — на теплоту и вечно меняющуюся форму, слуги донесли ему, что в его земли забрел какой-то путник — тяжело раненный, нуждающийся в немедленной помощи. Мъяонель приказал принести чужака в свои заклинательные покои, вооружился колдовскими инструментами — ножом для воздуха, чашей для воды, массивной печатью для земли и короткой палочкой для пламени. Вскоре распахнулись двери и четверо самых сильных слуг внесли на своих плечах чужеземца. Оставив его в центре заклинательного круга, они удалились, а Мъяонель, присмотревшись, вздрогнул, ибо узнал его лицо. По своему происхождению пришелец был равен Мъяонелю — один из тех, кто в свое время покинул небеса и поселился на земле. Звали его Рафаг. Хотя он был без сознания и медленно умирал от страшной раны в груди, Мъяонель не испытывал сомнений, что скоро сможет поставить его на ноги и расспросить, что привело собрата в столь печальное положение.

Он отсек ножом боль, затем силой чаши замкнул кровь так, чтобы она больше не изливалась из тела Рафага. Водой из чаши он очистил рану и жезлом вдохнул новое пламя жизни в грудь умирающего. Печатью он закрыл рану, соединив ее края.

Отложив инструменты в сторону, Мъяонель заметил, что его гость пришел в чувство. Так же он понял, что Рафаг узнал его и пытается что-то сказать, но, поскольку он еще был слишком слаб, Мъяонелю пришлось наклониться, чтобы услышать его.

— Это не поможет, — прошептал тот, кто когда-то был бестелесным духом, а теперь умирал, потому что умирала плоть, в которую он был заключен. — Старое волшебство бессильно против пришедших следом за нами… Вот, взгляни сам.

И, покосившись на грудь Рафага, Мъяонель увидел, как медленно, но неуклонно расползаются края раны, являя всю тщету его усилий.

— Кто это сделал? — Спросил Мъяонель.

— Он называет себя Дарующим Имена. Он сумасшедший.

— Из-за чего вы поссорились?

Рафаг горько рассмеялся.

— Не было настоящей причины. Я был слишком горд, а он захотел проучить меня.

— Где я могу найти Дарующего?

— Не ищи его. Твоя магия будет бессильна против него, так же, как и моя. Наше время кончилось. Хозяева небесных сфер отзывают нас обратно.

— Посмотрим, — сказал Мъяонель, ибо верил словам, рожденным в отчаянье, так же мало, как и тем, что произносятся, когда говорящий опьянен радостью.

Однако шли дни, а он так и не смог излечить Рафага. Через семь дней тот, не в силах больше противостоять смерти, покинул свою обескровленную оболочку и ушел из поднебесного мира. Мъяонель отнес на погребальный костер его тело и в тот же день стал собираться в дорогу.

Кроме плаща, который по желанию владельца мог делать его невидимым, невесомым и неуязвимым, и дорожного посоха, который казался всякому магу могущественнейшей вещью, исполненной Силы — но на самом деле таковым не являлся — Мъяонель не взял с собой ничего.

Он долго бродил по дорогам, ведомым только бессмертным, замечая и запоминая перемены, произошедшие с миром. Издалека он видел множество удивительных мест: замок на вершине горы, окруженный силой, в которой соединились пламя и тьма; дворец, поднимавшийся из морской пучины — дворец, состоящий из пены, воды и хрусталя; огромный храм с золотой крышей, парящий над шумным городом. И вот однажды он вступил под сень темного леса и шел по лесу шесть дней, пока не встретил юношу в сверкающих, отполированных доспехах. Заметив его, юноша вынул из ножен меч и преградил дорогу Мъяонелю.

— Остановись! — Промолвил юноша. — Остановись и отвечай мне: ты заплутал в лесу или намеренно идешь к его сердцу, к Башне Без Окон, где обитает Повелитель Оборотней?

— А если и так, то что? — Ответил Мъяонель, подумав: «Какая удача, что этот юнец оказался болтлив! Как бы иначе я узнал, чьи это земли?!»

— Тогда, — воскрикнул воин, занося меч, — мне придется тебя убить!

Но Мъяонель не сдвинулся с места и не поднял посох, чтобы защититься, ибо прочел в глазах юноши, что тот не сможет ударить безоружного. Юноша замешкался, а Мъяонель насмешливо спросил:

— Зачем ты хочешь убить меня? Ведь я не враг тебе. Мы едва знакомы. Или Повелитель Оборотней приказал убивать тебе всех, кто забредет в его земли?

— Вовсе нет, — ответил юноша презрительно, — я не служу ему. Но я иду к Башне Без Окон, чтобы убить Повелителя Оборотней, и не потерплю соперников. А если ты не соперник, а один из его прихвостней, будет лучше уничтожить тебя сейчас, чем потом, когда ты станешь помогать своему господину!

Но Мъяонель беззвучно рассмеялся на эти слова.

— Я не служу Повелителю Оборотней и не являюсь твоим соперником. Мне нет никакого дела до Башни Без Окон. Однако если ты не будешь возражать против моего общества, я готов отправиться с тобой туда и помочь тебе в битве.

— Нет! — Сказал юноша, снова вытянув меч между ними. — Никто не встанет между мной и моей целью. Мне не нужна твоя помощь. И если ты все-таки попытаешься оказать ее, то сначала я убью тебя, а только потом — своего врага!

Мъяонель подивился безрассудству юности, но промолчал. Вместо этого он произнес, ослепительно улыбнувшись:

— Что ж, тогда я пойду с тобой только для того, чтобы стать свидетелем вашей битвы и запечатлеть ее подробности в стихах.

Некоторое время юноша задумчиво смотрел на него, а потом сказал, не убирая оружия:

— Поклянись, что не станешь вмешиваться в наш поединок.

И Мъяонель поклялся.

Дальше они шли вдвоем. Когда приблизилась ночь, они остановились отдохнуть и набраться сил перед встречей с хозяином Башни Без Окон. И тогда Мъяонель спросил юношу, которого звали Кермаль, почему тот так настойчиво отказывается от всякой помощи.

— Я совершаю странствие, — ответил Кермаль, — и если смогу повергнуть Повелителя Оборотней, то получу его силу.

— Вот как? — Изумился Мъяонель. — Его силу так легко получить?

— Не всякому, — ответствовал Кермаль. — Я истребляю чудовищ и от этого становлюсь сильнее.

— Каким образом ты приобрел столь странную способность?

— Я был слабейшим в городской дружине, — начал рассказывать юноша. — Кроме того, я был самым молодым. Мои товарищи смеялись над моей слабостью и неопытностью. И тогда я пошел в пещеру, где жила старая Гветхинг и спросил ее, как обрести Силу. Она пожелала узнать, какой силы я жажду. Я ответил, что хочу стать героем, о которых слагают баллады. Тогда она мне и подсказала этот путь. Правда, я обязан совершать лишь добрые поступки, а со злом бороться везде, где я его встречу, но это оказалось не столь обременительно, как мне представлялось поначалу. Правда, ничего воистину великого я совершить еще не успел. Победа над Повелителем Оборотней станет моим первым настоящим подвигом.

— Но хоть чего-то ты успел добиться? — С усмешкой спросил Мъяонель, окончательно уверяясь, что видит перед собой лишь глупого самодовольного юнца.

Юноша лишь пожал плечами, поднялся и одним ударом кулака свалил огромное столетнее дерево.

— Разве обычный человек способен на такое? — Спросил он, садясь обратно к костру. — А ведь год назад я называл лгунами тех, кто рассказывал о чем-либо подобном.

— Да, я вижу, совет Гветхинг и в самом деле не пропал даром, — произнес Мъяонель, оправляясь от изумления. — Похоже, что ты уже достиг всего, чего хотел.

— Вовсе нет, — пренебрежительно махнул рукой юноша. — Это пустяки. Но, полагаю, что убив Повелителя Оборотней, я получу бессмертие и стану равен небожителям. И вот тогда…

— Постой, — перебил его Мъяонель, — значит, ты идешь в Башню Без Окон только лишь из корысти? Это не очень-то вяжется с обликом благородного героя из баллад. И наверняка среди слушателей баллады отыщутся те, кто назовут это деяние обычным убийством, а не подвигом.

— Не отыщутся, — пренебрежительно отмахнулся юноша. — Ибо Повелитель Оборотней — чудовище. Он совершил достаточно злодеяний и причинил людям немало бед, чтобы его истребление могло считаться поступком героическим, справедливым и благородным. Кроме того, известно, что в Башне Без Окон томится его единственная дочь. Приходя к ней каждое утро, Повелитель Оборотней угрожает растерзать ее, и она вынуждена петь для него, чтобы успокоить его ярость. Тогда он засыпает, и, просыпаясь с новыми силами, под вечер покидает Башню и всю ночь охотится на людей. Так что ты зря пытаешься отыскать изъяны в моем деянии, о стихотворец.

— Я вижу только один изъян, — промолвил Мъяонель. — И заключается он в том, что Повелитель Оборотней может не захотеть становиться твоим первым подвигом. В сравнении с этим изъяном, все прочие — несущественны. Однако давай прекратим разговор и пожелаем друг другу спокойного сна, потому как даже если завтра некоторые наши надежды могут и не оправдаться, скучать нам, как я предвижу, в любом случае не придется. Кроме того, завтра тебе понадобятся все твои силы, о герой.

С этими словами они заснули. Когда первые лучи солнца осветили небесный свод, они были уже в пути. И вот, прежде чем наступила середина утра, увидели они, выйдя из лесной чащи, высокую башню, лишенную окон и дверей. Вокруг башни царила зловещая тишина, и ни одно живое существо не осмеливалось потревожить ее. Отступив под прикрытие леса, странники стали обсуждать, что делать дальше. Оба пришли к мнению, что Повелитель Оборотней уже вернулся в свой дом и теперь спит, а потому лучше всего напасть на него немедленно, пока не приблизилась ночь и хозяин Башни не набрался новых сил. Мъяонель при помощи волшебства проник сквозь каменную стену Башни и провел за собой Кермаля. Они поднялись по длинной лестнице на вершину строения, и Кермаль, шедший впереди, без труда расправлялся с оборотнями, охранявшими эту лестницу. На самой вершине располагалась комната, стены которой были увешаны разнообразными музыкальными инструментами, а на постели, вжавшись в подушки, сидела прекрасная девушка, со страхом смотревшая на пришельцев. Кермаль, первым вошедший в комнату, стремительно огляделся, но нигде не обнаружил следов пребывания чудовища.

— Где твой отец? — Спросил он у девушки, но та не отвечала, и, дрожа, не отводила от Кермаля перепуганного взгляда, ибо рыцарь, приложивший столько сил к ее освобождению, во время битвы с чудовищами с ног до головы вымазался их кровью и теперь сам больше походил на чудовище, чем на человека. Тогда Мъяонель, который благоразумно держался позади воина, выступил из-за его спины и так обратился к девушке:

— Скажите, леди, правда ли, что тот, кого называют Повелителем Оборотней, каждое утро является в эту Башню и угрожает вам смертью?

— Это действительно так, — произнесла девушка. — Правда и то, что Повелитель Оборотней — мой отец. Однако я ненавижу его всем сердцем и с радостью помогу вам, если вы пришли отнять у него жизнь и освободить меня. Но остерегайтесь — он должен явиться сюда с минуты на минуту.

— Тогда пойдемте, леди, поскорее отсюда, — сказал Мъяонель, протягивая ей руку.

Таким же путем, как пришли, они покинули Башню Без Окон. Поскольку лестница была скользкой от крови, Мъяонель подхватил девушку на руки, а Кермаль шел впереди, расчищая лестницу от новых чудовищ, что поднимались из подвалов Башни, почуяв наверху неладное.

Покинув башню, беглецы поначалу заспорили — Кермаль предлагал остаться и встретить чудовище у его логова, но Мъяонель убедил его, что прежде всего следует позаботиться о безопасности Сантрис (так звали девушку).

— Кроме того, — заверил он рыцаря, — Повелитель Оборотней несомненно почует наш след и бросится в погоню, так что тебе еще удастся показать свою доблесть.

Так и случилось. Не успели они отойти от Башни, как послышался громкий рев — чудовище возвращалось к себе домой. Через несколько минут они услышали, как чудовище заревело еще сильнее — не оставалось сомнений, что оно обнаружило исчезновение дочери и трупы охранников. Вскоре позади беглецов раздались тяжелые шаги и треск ломающихся деревьев — Повелитель Оборотней шел по их следу. Тогда Кермаль отстал от Мъяонеля, который по-прежнему нес на руках девушку, и приготовился встретить чудовище. Мъяонель же продолжал углубляться в лес.

— Почему ты не останешься и не поможешь своему другу? — Спросила его Сантрис.

— Тому есть три причины, — ответил Мъяонель. — Во-первых, я дал ему слово, что не стану вмешиваться, во-вторых, он лучше подготовлен к этой встрече, чем я, а в-третьих, Кермаль постарается убить меня, если я все-таки нарушу слово и вмешаюсь. Есть и четвертая причина: кто-то же должен вытащить тебя из этого леса прежде, чем предаться заботам о собственной славе.

И Мъяонель продолжал мчаться по лесу, прижимая к себе девушку. Свойства его плаща были таковы, что заставляли деревья и колючие кусты расступаться перед ним, а вместе с тем, поскольку плащ отнимал у Мъяонеля большую часть его веса, он, не уставая, не столько бежал, сколько летел по воздуху, едва касаясь земли.

Но вернемся к Кермалю. На берегу ручья Кермаль встретил своего врага, укрепившись сердцем, обнажив меч и приготовившись к долгому бою. Сначала Повелитель Оборотней явился к нему в виде льва, но Кермаль без труда одолел его. Затем Повелитель Оборотней принял облик быка, но Кермаль свалил его одним ударом. После этого Повелитель Оборотней явился в своем самом ужасающем обличье — в виде многоголового дракона — но витязь не отступил и тогда. Щитом он закрылся от пламени и яда, а мечом отрубил дракону все головы. Поняв, что силой противника одолеть невозможно, Повелитель Оборотней превратился в рой сонных бабочек и обрушился со всех сторон на Кермаля. И хотя рыцарь, подозревая, что тут кроется какая-то хитрость, завертел мечом с такой скоростью, что тут же превратил крылья бабочек в ворох мельчайших лоскутков, пыльца, упавшая с их крыльев, накрыла его душным облаком. Кермаль, не в силах бороться со сном, упал у ручья и заснул, а Повелитель Оборотней, торжествуя победу, превратился в шакала и перегрыз ему горло. Расправившись с Кермалем, он снова бросился в погоню за беглецами, приняв свой обычный облик — тысячеголового великана.

Заслышав, что великан настигает их, беглецы поняли, что Кермаль проиграл схватку. Тогда Сантрис заплакала, умоляя Мъяонеля отпустить ее и таким образом избежать неминуемой гибели — ибо оставалась надежда, что когда отец получит ее обратно, он не станет преследовать второго похитителя. Но Мъяонель только рассмеялся в ответ на ее слова. Он бросил поперек их следа свой посох.

— Полагаю, эта могущественнейшая вещь надолго займет его внимание, а мы тем временем сумеем улизнуть, — сказал он, все еще смеясь. Далее он остановился и завязал нижние кончики своего плаща — так же, как доселе были завязаны только верхние. В эту минуту вес его и Сантрис (плащ был достаточно широк, чтобы укрыть двоих) исчез совершенно, и, подобно мыльному пузырю, они поднялись в небо и понеслись прочь, гонимые западным ветром.

И впрямь, уловка удалась. В течении дня и следующей ночи никто не тревожил их, и тогда стало ясно, что они оторвались от своего преследователя. В последующие дни они иногда двигались по земле, а иногда летели, стремясь поскорее выбраться за пределы леса. Ночью Мъяонель раскидывал плащ, как полог, и в безопасности они проводили время до утра. В одну из ночей Сантрис пришла к своему спасителю и предалась с ним любви, и Мъяонель нашел ее нежной и страстной, девственной и развращенной, скромной и ненасытной. Порок сочетался в ней с целомудрием, робость — с гордостью. Прежде Мъяонель не встречал подобных ей. Он же был для нее первым мужчиной.

Мъяонель расспросил Сантрис о ее отце и узнал, что раньше хозяин Башни Без Окон был совсем другим. Сантрис уверяла, что некогда Повелитель Оборотней был обычным волшебником — могущественным, мудрым и нежно любившим свою жену и ее семерых детей. Однако поиски подлинной Силы (при этих словах Мъяонель насторожился и стал слушать вдвое внимательнее) увели его далеко от человеческой природы, и однажды он потерял власть над происходившими в нем изменениями. Его разум стал подобен разуму дикого зверя. В сердце его слились ярость льва и холодная алчность дракона, коварство шакала и бешенство медведя, пробужденного от зимней спячки. И вот, явившись в одну из ночей в Башню Без Окон, он разорвал мать Сантрис, и выставил волшебную стражу, чтобы дети его не смогли сбежать. На следующее утро он убил своего старшего сына, а еще через день — дочь. Так продолжалось до тех пор, пока в живых не осталась одна Сантрис. И вот, наступило утро, когда он явился за ней. От отчаянья она взяла в руки лютню и запела, призывая отца опомниться. И тогда Повелитель Оборотней застыл на месте и растерял свою ярость. Затем он опустился на ковер и заснул. Вечером он поднялся и ушел, а утром, пресытившись крови путешественников, появился снова, и снова песня Сантрис успокоила его. И так продолжалось три года — до тех пор, пока Кермаль и Мъяонель не проникли в башню и не освободили девушку.

Вскоре они выбрались из леса. Мъяонель, считая своим долгом показать Сантрис людские поселения, отвел ее в один из красивейших городов, из тех, что были ему известны — в Инор Таклед, дворцы и стены которого возвели еще исполины-фольсхантены. Сантрис поражалась открывающемуся великолепию, а Мъяонель улыбался, наблюдая ее изумление. Ведь он, бывший одного рода с небожителями, помнил еще те времена, когда на месте Инор Такледа громоздились голые прибрежные скалы.

Некоторое время они жили в Инор Такледе — до тех пор, пока до них не дошли слухи, что один из Обладающих Силой приближается к этим местам, собираясь поработить сей город и подчинить его законам своей магии. Услышав об этом, Мъяонель стал поспешно собираться в дорогу, чтобы покинуть город до его прихода, а Сантрис спросила о причине его спешки.

— Но разве, — промолвила Сантрис, когда он объяснил ей причину, — ты не можешь воспользоваться собственной магией, чтобы противостоять ему? Ведь твой плащ делает тебя неуязвимым — чего же ты боишься?

— Мой плащ заколдован от действия всех известных мне стихий, — ответил Мъяонель. — Однако Обладающие Силой несут в себе стихии, которых не существовало прежде. Моя магия бессильна против них, а их магия поразит меня без труда.

Однако Сантрис не придала никакого значения его словам.

— Что ж, — сказала она, невесело усмехнувшись, — мне жаль, что я полюбила труса.

И тогда лицо Мъяонеля стало чернее ночи, и, забыв о сборах, он удалился, ибо ни один мужчина, даже бывший когда-то небожителем, не может остаться равнодушным к подобным словам.

Он подробно расспросил местных жителей о том, какой Силой обладает тот, кто приближается к городу. И он узнал, что пришельца называют Повелителем Дорог, и власть его велика, поскольку любой путь он может замкнуть в кольцо, любое оружие может обернуть против нападающего, и в любую часть мира — на дно океана, на поле битвы или в сердце огненной пустыни — он может отправить того, кто осмелится встать на его пути. Так же он может ходить по пламени, не обжигаясь, по воде и по воздуху, как по земле. Более того, он может подарить или отнять удачу, изменить ход событий, определить время тех или иных событий, отдалить или приблизить день смерти — ибо, до определенной степени, властен он и над дорогами судеб смертных людей. В Инор Такледе его прихода ждали с ужасом. Поговаривали, что в городах и селах, где он останавливался прежде, перемещаться обычным способом становилось невозможно. Дороги переставали быть прямыми и ровными — они только казались таковыми, а на деле же, сделав лишь шаг вперед, можно было оказаться на сто шагов позади. Или в небе. Или под землей. Или внутри горящего камина. Или в собачьей конуре. Или в чужом доме. Или на пороге собственного дома.

Некоторые из обитателей тех городов сошли с ума, некоторые умерли от голода, а немногим удалось вырваться — они-то и рассказали жителям Инор Такледа о том, что их ждет, когда Повелитель Дорог доберется до них. Бежать бесполезно, говорили они. Всякого, кого пожелает, Повелитель Дорог без труда возвратит к порогу его собственного дома.

Узнав таким образом о своем враге все, что было можно, Мъяонель выяснил так же, каким богам молятся нынче в Инор Такледе. Ответ его вполне удовлетворил. Не мешкая больше не минуты, он принял обличье седого старца и вышел за городские ворота. Поскольку, встав на широкий тракт, ведущий из города, он громко объявил о том, что стремится к встрече с Повелителем Дорог, нет ничего удивительного в том, что через некоторое время дорога превратилась в тропу, а тропа привела Мъяонеля к морскому побережью, где на камне сидел юноша, глаза которого походили на клубок извивающихся змей. Юноша с насмешкой смотрел на приближавшегося к нему волшебника.

— Что тебе от меня нужно, бессмертный? — Спросил он, когда Мъяонель подошел достаточно близко. — Говори побыстрее. Я тороплюсь — большой город ждет меня. Ведь не исключено, что если мне понравятся дворцы фольсхантенов, я сделаю Инор Таклед столицей своего царства.

— Не сомневаюсь в этом, о могущественный, — сказал Мъяонель, почтительно поклонившись. — Меня, неумелого старого чародея, привело к тебе желание узнать ответы на два вопроса, которые мучают меня с тех пор, как я услышал о твоей удивительной силе. Позволишь ли ты задать их?

— Ладно, говори, — пренебрежительно бросил юноша, которому польстило преклонение старого мага.

— Вот первый из них: ходят слухи, что не только обычными путями владеешь ты, но и дорогами судеб смертных. Так ли это? И если так, то не простирается ли твоя власть и на бессмертных? И если так, то не равняется или даже не превосходит ли твоя сила могущество богов, ибо никто из них, насколько мне известно, не обладает подобной властью и не властвует над судьбой?

И, задав этот вопрос, Мъяонель увидел, что юноша поморщился, будто услышав нечто для себя неприятное.

— Нет, — сказал юноша. — Пока нет. Впрочем, сила моя день ото дня растет, и не далек тот час, когда и судьбы богов станут подвластны мне.

Мъяонель тихо порадовался такому ответу, поскольку, обладай юноша властью над судьбами бессмертных уже сейчас — то есть властью и над своей судьбой и над судьбой Мъяонеля — вся затея, которую он задумал, становилась бессмысленной.

— О могущественный, — вновь обратился к юноше Мъяонель. — Великая честь для меня беседовать с тем, кто со временем займет престол Судьи Богов. Может быть, смешным тебе покажется мой следующий вопрос — что ж, смейся, только не сочти оскорблением глупые слова старика! Дозволяешь ли ты мне говорить?

— Говори, — произнес Обладающий Силой, горделиво, как индюк, раздувшийся от лести Мъяонеля.

— Владеешь ли ты целиком магией путей и направлений? Или то, Повелителем чего величают тебя люди, на самом деле не является твоей собственностью? Правда ли то, что тебе принадлежат все пути мира, или это хитрый обман, имеющий лишь видимость правды?!

— Что?! — Закричал юноша, вскакивая с камня. — Ты сомневаешься в моей Силе? Может быть, ты хочешь, старик, чтобы я переместил тебя в жерло вулкана и замкнул все пути из него? Сейчас я так и сделаю, и посмотрим, чего будет стоит твое бессмертие, если всю оставшуюся вечность тебе предстоит провести в раскаленной лаве!..

— Погоди, о великий! — Воскликнул Мъяонель, молитвенно складывая перед собой руки. — Прошу, пощади!.. Или покарай меня, как тебе будет угодно, но прежде ответь на мой вопрос! Неужели я прав, и сказанное мною — истина? Опровергни это, о сильнейший из магов!

— И как же мне опровергнуть эту ложь? — Надменно спросил Повелитель Дорог. — Ну, говори же, старик! Теперь тебе нечего бояться — участь твоя не станет хуже, ибо она и без того незавидна.

— Я знаю путь, по которому не осмелишься пойти даже ты, Повелитель Путей.

— Что же это за путь? В райские кущи? Я был там. В ад? Я не нашел там ничего интересного.

— Вовсе нет, хотя дорога, о которой я говорю, может привести и туда. Хотя бы один раз по ней, рано или поздно, пройдет каждый живущий.

— О чем ты говоришь?

— Я покажу тебе.

И, поскольку юноша снисходительно кивнул, Мъяонель приготовил все, потребное для ритуала. Он начертил на песке пентаграмму, и украсил ее углы человеческими черепами. Затем он, повернувшись на восток, север, юг и запад, обратился к надлежащим силам. Далее, пригласив юношу в центр звезды, Мъяонель неожиданно ударил его ножом. Но Повелитель Дорог рассмеялся, а Мъяонель почувствовал, как кровь вытекает из его собственного тела в том же самом месте.

— Глупец, — сказал юноша, оттолкнув колдуна. — Так это была лишь уловка? Ты дорого заплатишь за свою глупость и вероломство.

— Нет, господин! — Воскликнул Мъяонель. — Это была не уловка. Я творю магию, как умею. Может быть, мое колдовство кажется тебе слишком грубым, но у меня нет другого. Я не сомневался в том, что мой нож не причинит тебе вреда, я лишь желал получить ответ на свой вопрос. И я его получил, — добавил он поспешно, видя, как юноша поднимает руку для удара, — ты не владеешь целиком тем, что осмеливаешься называть своей Силой!

— Что ты мелешь, безумный старик? — Презрительно процедил юноша.

— Дорога Смерти! — Крикнул Мъяонель. — Дорога, по которой движутся мертвые! Ты не осмеливаешься вступить на этот путь, ибо он не подвластен тебе и ты знаешь, что не сможешь вернуться.

— Глупец! — Повторил юноша. — Я уже был в Царстве Мертвых. Это скучное место.

— Докажи! — Не уступил Мъяонель. — Я знаю, что в одной из счетных книг Бога Мертвых должна быть сделана запись о некоем Мальрибиусе из Эрнами. Покажи мне эту книгу — и я поверю тебе.

— Хорошо, — сказал Повелитель Дорог. — Ты увидишь эту книгу. Но пока я буду отсутствовать, готовься: как только я вернусь из книгохранилища Бога Мертвых, я отправлю тебя в преудивительнейшее странствие по Дорогам Боли, ибо ты, старик, разозлил меня необычайно.

И вот, юноша прикоснулся к одному из черепов и открыл путь в Царство Мертвых. Так он и ушел по этой дороге — надменно улыбаясь, исполненный презрения к никчемной магии Мъяонеля.

Как только он исчез, Мъяонель наскоро исцелил свою рану, и, превратившись в птицу, помчался обратно в город. Перед воротами мрачного серого храма он вновь принял человеческий облик, и, стремительно взбежав по ступеням, миновал длинный полутемный зал, уставленный статуэтками и корзинами, в которые прихожане бросали таблички с именами умерших, и приблизился к алтарю. Там он обратился к Богу Мертвых, которому принадлежал этот храм, с просьбой об аудиенции, и просьба его была услышана. Храм объяло серое марево, подул холодный ветер, отовсюду послышались стоны и причитания, и Мъяонель, поднявшись словно по стеклянной лестнице над алтарем, шагнул в двери Нижнего Мира.

Он очутился в просторном помещении, вдоль стен которого высились колонны столь огромные, что вершины их не были видны, теряясь во мраке где-то высоко под потолком. Пламя в факелах, вставленных в металлические скобы, было прозрачно-серого цвета и казалось сделанным из стекла — это пламя ничего не освещало. Однако и темнота не властвовала здесь: тусклый свет, источник которого нельзя было определить, равномерно разливался по залу. В дальнем конце зала высился трон, на котором восседала величественная неподвижная фигура, словно вырезанная из камня. Это был Бог Мертвых. Мъяонель, не медля, но и не высказывая спешки, направился к нему, а неживые стражи, окружившие пришельца сразу же после его появления, сопровождали Мъяонеля на всем пути к трону.

— Что привело тебя в мой дворец, неборожденный? — С усмешкой спросил Бог Мертвых. — Тебе надоела земля? Ты решил вступить в мою свиту?

— Нет, Владыка, — сказал Мъяонель, коротко поклонившись, — полагаю, что я еще не готов к этому. Я пришел предупредить тебя. Пока ты справедливо вершишь свой суд, по твоему дворцу бродят воры и берут все, что им приглянется. Вот, например, один из них сейчас находится в помещении, где хранятся записи о судьбах умерших. Очевидно, он ищет себе какой-нибудь сувенир на память. Стоит только представить, в какой беспорядок приведет он твои книги и свитки…

— Вор?! — Грозно переспросил Бог Мертвых. — Ну, что ж, посмотрим!

И, покинув трон, он отправился в книгохранилище. Мъяонель, пряча улыбку, шел за ним следом. Он не сомневался, что Повелитель Дорог до сих пор копается в старых пыльных фолиантах, ибо Мальрибиус из Эрнами никогда не жил на свете, да и сам городок был разрушен завоевателями много столетий назад.

Обнаружив чужака, Бог Мертвых сковал его своей властью, ибо в Царстве Теней все было подвластно ему. Увидев, что юноша обладает немалой магией, Бог Мертвых приблизил его лицо к своему и приник к губам Повелителя Дорог. Вместе со своим дыханием он влил в пленника и толику своей магии, подчинив принесенную юношей Силу себе и сделав таким образом из вора покорного слугу. Также он дал юноше новое имя — Кирульт, Проводник Мертвых. Кирульт скрежетал зубами, наблюдая, как Мъяонель покидает дворец Бога Мертвых, но не осмеливался напасть на него в присутствии своего господина. Скорой его мести Мъяонель не опасался, так как был уверен, что у Владыки Царства Мертвых найдется для нового слуги немало работы.

Вернувшись в Инор Таклед, Мъяонель объявил, что опасность миновала. В городе его приняли как героя. Царь, правивший в Инор Такледе, пригласил волшебника и его возлюбленную в свой дворец. Там в честь Мъяонеля был устроен пир, а Сантрис смотрела на своего любимого с немым восхищением. На вопросы, как ему удалось одолеть Повелителя Дорог, Мъяонель отвечал только: «Ничего сложного: он был глуп. Нетрудно было отправить его в Царство Мертвых.» Нельзя сказать, что его ответы в чем-то противоречили истине, однако все, кто слышали их, полагали, что Мъяонель одолел Повелителя Дорог в смертельном колдовском поединке. А Мъяонель молчал, не желая разочаровывать людей, считавших его героем.

И был пир. Вино лилось рекой, изысканные кушанья, подаваемые поварами, источали столь восхитительные ароматы, что могли бы пробудить алчность даже у аскета, а пляски обнаженных темнокожих рабынь завораживали взгляд и отнимали разум. Мъяонель провел время в беседе с колдунами и вельможами Инор Такледа, а когда наступила ночь, удалился с Сантрис в отведенные им во дворце покои. Там он подбросил в воздух свой плащ, и, как куполом, закрыл им всю комнату. Так Мъяонель делал каждую ночь с тех пор, как бежал с Сантрис из Башни Без Окон, чтобы защититься от чар ее отца, ибо ночью Повелитель Оборотней был особенно силен. Однако во время пира он не заметил, что маленькая мышь прогрызла дыру в его плаще. Предавшись любви и насладившись друг другом, Мъяонель и Сантрис уснули. Вскоре в окно влетела сонная бабочка. Бабочка покружила над лицом Мъяонеля, а затем опустилась на пол, где превратилась сначала в мышь, потом в кошку, потом в лису, потом в леопарда, а потом обрела человеческие черты. В эту минуту Сантрис проснулась и с ужасом узнала своего отца. Она принялась трясти Мъяонеля, но тот не просыпался, а Повелитель Оборотней приблизился к кровати, угрожая смертью обоим любовникам. Ногти на руках у него вытянулись, грудь раздалась вширь и вперед, голова приобрела медвежьи очертания.

— Перестань, — прорычал он дочери, — своего дружка ты все равно не разбудишь. Я разорву его у тебя на глазах, а потом убью и тебя тоже — что, впрочем, давно следовало сделать.

И тогда Сантрис запела, а Повелитель Оборотней остановился. Надрывая голос, глотая слезы, Сантрис продолжала петь — в то время как в душе Повелителя Оборотней злоба зверя боролась с разумом человека. И тогда он подхватил свою дочь на руки, выпрыгнул в окно, поднялся в небо и улетел на запад. Мъяонеля он не тронул.

Когда утром действие пыльцы сонной бабочки подошло к концу, вчерашний герой, проснувшись, увидел, что его возлюбленная похищена. Обнаружив дыру в колдовском пологе, он узнал, как было осуществлено похищение, а увидев на полу следы когтей — догадался, кем. Не мешкая, он собрал вещи, свернул свой волшебный плащ и попрощался с хозяевами дворца. Его уговаривали остаться, но он, поблагодарив, отказался. Еще он расспросил придворных о том, как добраться до пещеры прорицательницы Гветхинг. Ему подробно описали дорогу, ибо многие из вельмож Инор Такледа посещали Гветхинг и задавали ей свои вопросы.

И вот, спустя некоторое время, Мъяонель добрался до пещеры прорицательницы. Войдя внутрь, он встретил облезлую собаку и огромную старую крысу, кормившихся из одной кормушки. И когда он вошел, собака оторвалась от еды и зарычала на него. Из пасти у нее вырвалось пламя, а глаза плакали ледяными слезами.

— Я не желаю тебе зла, — миролюбиво сказал Мъяонель. — Я тебя не трону. Я пришел к твоей хозяйке.

— Проходите, проходите, милорд! — Тотчас закричала крыса. — Не обращайте внимания на Тирка. Он вас не укусит. Проходите, милорд, не бойтесь!

И Мъяонель, за долгую жизнь привыкший к разного рода чудесам, спокойно прошел мимо говорящей крысы и демонической собаки, по достоинству оценив чувство юмора старой Гветхинг.

В следующей пещере он увидел Гветхинг. Прорицательница была стара и уродлива, и выглядела как бездомная плешивая нищенка. Все же Мъяонель с почтением поклонился ей и поздоровался, обращаясь словно к знатной леди.

— Лесть, — улыбнулась в ответ прорицательница. — Сколько я слышала на своем веку лести — и что я молода, и красива, и обворожительна, и добра — а все равно на сердце делается теплее, когда какой-нибудь молодой врун вроде тебя приходит и плетет свои враки. Ну, говори, зачем пожаловал?

— Госпожа, — промолвил Мъяонель, — слава о твоей мудрости гремит во всех землях. Я пришел просить совета.

— Совета… — Потянула провидица. — Я должна предупредить тебя, небожитель: цена моих советов всегда выше, чем польза, которую извлекают из них.

— Что ты имеешь в виду, мудрая женщина?

— Что имею — то все мое, неборожденный. О чем бы ты не спросил меня — я все равно не скажу тебе ничего нового, а раз так, то чем бы ты не заплатил мне и чем бы не стал расплачиваться потом, это все равно ведь будет больше, чем ничего, не так ли?

— Темны твои слова, мудрая Гветхинг. Скажи лучше прямо, какую цену ты потребуешь за свой совет?

— Обычно я не требую высокой цены, но раз уж ты так добр, Мъяонель — отдай мне свой плащ, который делает всякого, кто носит его, невидимым, невесомым и неуязвимым — ибо мне надоело отвечать на глупые вопросы, которые задают мне безмозглые люди и ленивые небожители, и я желаю скрыться от них.

И Мъяонель без споров снял с плеч свой волшебный плащ, и свернув его, положил на камень. Однако, складывая плащ, он незаметно зажал одну из разорванных нитей между большим и указательным пальцем.

— Как мне обрести собственную Силу? — Спросил он затем.

— Будто ты сам этого не знаешь, — насмешливо оборонила ведьма, жадно пожирая глазами подарок.

— Кермалю, истребителю чудовищ, ты дала такой же ответ?

— Глупому мальчишке Кермалю я дала такой ответ, который он смог понять.

— Неужели я хуже его, раз ты мне не даешь даже такого?

— Нет, Мъяонель, не хуже и не лучше. Мне казалось, что ты умнее.

— Отвечай, — гневно процедил волшебник. — Перестань оскорблять меня и отвечай понятно — или не получишь плаща.

— Что же ты хочешь узнать? — Горько вздохнула старая пророчица.

— Как обрести Силу? Как принести в мир новое волшебство? Как научиться творить невозможное?

— Сотворить невозможное.

— Говори! — Приказал Мъяонель, едва сдерживая ярость.

— Что же мне еще сказать, если ты не хочешь слушать? Как я могу научить тебя твоей Силе? Ты должен сам найти к ней дорогу. Только тогда она станет по-настоящему твоей. Ты освоил многие известные пути волшебства, Мъяонель, но к магии, которую ты жаждешь обрести, известных путей не существует. Многие гибнут на этом пути — как Кермаль; многие теряют Силу — как Повелитель Дорог, которого ты так ловко обманул; а многие, обретя Силу, теряют разум — вспомни Повелителя Оборотней! Прислушайся к волшебству, которое готово родиться в тебе, Мъяонель — и ты поймешь, что тебе следует делать. Лишь одно я скажу тебе — нельзя обрести что-то, не потеряв ничего, поэтому подумай еще раз, стоит ли тебе и дальше стремиться к могуществу.

И вдруг Мъяонелю показалось, что он и в самом деле что-то понял — или вот-вот поймет. Гнев покинул его, он низко поклонился Гветхинг и вышел из пещеры. Переступая порог, он едва не наткнулся на крысу и собаку, и понял, что они подслушивали разговор. Собака зарычала, капая на пол пещеры огненной слюной, а крыса, низко поклонившись, закричала:

— Сразу видно, милорд, что вы — воспитанный и терпеливый человек. Некоторых — вы не поверите! — силой приходится от нее оттаскивать. Ее б задушили давно, сердешную, если бы не мы с Тирком. Но, проходите, милорд, проходите. Чую я, что сюда еще один посетитель идет.

— Пускай идет, — пожал плечами Мъяонель. — Ваша хозяйка собирается на покой и больше не станет принимать посетителей.

— И я говорю: пускай идет! — Пробормотала крыса. — Потому что все равно это вы, милорд, и нечего вам во второй раз…

Но Мъяонель уже вышел из пещеры и не слышал последних слов крысы. И еще семь лет он бродил по свету, беседуя с различными мудрецами, отыскивая древние свитки, и разговаривая с демонами, занимавшими тела маленьких детей, когда души детей уходили во время сна и забывали вернуться обратно. И узнал Мъяонель, что мир стал совсем иным, чем во времена его молодости, и то, что прежде казалось незыблемым и неоспоримым, ныне превращалось в легенду и небыль, а то, чего никогда не могло случиться, случалось и прочно занимало свое место в новом миропорядке. Откуда бралось это новое? Очевидно, оно приходило извне. И тогда Мъяонель решил отправиться к пределам реального мира. Однако ему было известно только одно место, где реальное соприкасалось с нереальным, где размывались границы между ними, где таилась тайна и куда вел страх, место, где нельзя было найти ни смысла, ни бытия, но которое служило источником как первого, так и второго. Это было Царство Безумия, Земля Бреда и Хаоса. Туда он и отправился.

Его путь был долог, однако, одолев все препятствия, он достиг неописуемого Царства Безумия, где небо плевалось горами из огня и кустами роз, а зеркальная земля пенилась и расходилась кругами при каждом шаге. Он достиг области, где облака состояли из миллионов глаз, и миновал поле, где сражались между собой кисти рук, передвигавшиеся на пальцах, как на маленьких ножках. Тут он заметил, что идет по дороге, выложенной из свитков и глиняных табличек с непонятными надписями, и счел это неблагоприятным предзнаменованием. На обочине громоздились добродушные механизмы, зазывавшие Мъяонеля сойти с пути и завернуть к ним, но он не поддался на искушение. Оставив за спиной механизмы и миновав холмы, где умирают забытые сновидения, он достиг меняющейся долины. Рассказывать о долине особенно нечего, так как каждый новый миг она превращалась во что-то новое, но глаз не успевал увидеть во что именно, поскольку долина уже менялась вновь. Там Мъяонель вынул из своей груди тускло сияющее сердце и посадил его в прозрачную, как море, землю безумия. И стал ждать.

Через некоторое время небо над ним потемнело, а между землей и небом появилось дерево — призрачное, словно свитое из теней и снов, тьмы и древесной гнили — червоточина без внешней оболочки, паутина и плесень, рана, сочащаяся сукровицей. И Мъяонель подумал, что следует рассмеяться, потому что он наконец причастился к могуществу, которого так долго ждал, но смех умер у него на устах. И тогда он проснулся.

Он проснулся и увидел, что стоит перед пещерой Гветхинг — семь лет назад, перед тем как зайти в нее. Только волшебного плаща не было на его плечах и сердце больше не стучало в его груди. А вместо сердца Мъяонель ощутил в себе силу выполнить то, что, как ему казалось, выполнить следовало. И он вернулся в темный лес, где стояла Башня Без Окон, и без страха и волнения подошел к ее стенам. И тогда он впервые применил приобретенное в Земле Безумия волшебство. Может быть, он приблизил стены Башни к призрачному миру, а может быть — превратился в призрака сам, но он с легкостью преодолел все заслоны, которые выставил на его пути Повелитель Оборотней, находившийся в это время в Башне и увидевший, что возлюбленный его дочери пожаловал снова. И Мъяонель поднялся по лестнице, заполненной чудовищами и дикими зверями, однако там, где проходил он, суть оборотней менялась. И казалось, что безумие и тьма шествуют за его спиной, изменяя бешенных животных в нечто, куда более отвратительное. Поднимались за его спиной мертвые волки, плоть которых точили трупные черви, и соединялись в единое целое львы и скорпионы, и твари, подобные призрачным псам, безмолвно мчались впереди Мъяонеля. Сила боролась с Силой, но Мъяонель побеждал, отвоевывая ступеньку за ступенькой, и, вместе с его продвижением изменялась сама Башня Без Окон — стены ее чернели, слоились, как будто состояли из обсидиана; и трещины в стенах сочились сукровицей, словно это был не камень, а живая плоть; и безголовые птицы кружились над башней; а из земли тянулись первые слабые ростки, сотканные из призрачных теней и тончайшей паутины.

Миновав лестницу, Мъяонель вступил в спальню Сантрис. Там, раскинувшись по всему ковру, лежал тысячеголовый Повелитель Оборотней. И сотни голосов — лай и рев, рычание и хриплое карканье, вой и тонкий комариный писк — наполнили комнату, когда древнее чудовище поднялось, чтобы встретить врага. И когда Мъяонель перешагнул порог, великан обрушился на него всей своей мощью. Клыки и когти диких зверей разорвали Мъяонеля в клочья, а тяжелые, как колонны, ноги втоптали пришельца в ковер. И Повелитель Оборотней уже торжествовал победу, когда увидел, как по лапам его, которыми он рвал Мъяонеля, расползаются трупные пятна. Жгло ступни ног, которыми он вдавил Мъяонеля в пол, и кровоточили десны, коснувшиеся плоти пришельца. И вот, прошло еще немного времени, и Сантрис, в ужасе вжавшаяся в угол комнаты, увидела, что плоть Повелителя Оборотней, как черная жижа, сминается и движется вниз, и подобно дорогому плащу растекается по полу — а в центре жижи, из гниющей плоти великана, поднимается Мъяонель. Мъяонель выпил суть своего врага одним глотком — словно умирающий от жажды, осушающий протянутый кубок, не разбирая, что там — вода или вино. И еще увидела Сантрис: когда Мъяонель поднялся, все внешние отвратительные атрибуты его колдовства исчезли, и плащ на его плечах стал просто плащом, а камзол, влажным блеском напоминавший брюшко ящерицы или змеи — обыкновенным камзолом. Исчезли и волки с вывалившимися глазами, и змеи с человеческими лицами и острыми коготками. Лишь беззвучно, как мираж, дрожал за спиной Мъяонеля призрачный лес, деревья в котором шевелились, словно живые.

И, забывая весь виденный ужас, Сантрис бросилась к любимому, обняла и зарылась лицом в его камзол. Мъяонель прикоснулся к ней — но холодно было его объятие, как будто это было объятие статуи.

— Мъяонель… — Прошептала, немея от счастья, девушка. — Ты пришел… Я думала, ты никогда не придешь…

И снова ей почудилось, что она обнимает статую.

— Я должен радоваться? — Спросил с высоты холодный голос. Казалось, Мъяонель обращается не к ней, а разговаривает сам с собой.

— Ты не рад? — Удивилась она, подняв лицо от его груди и потянувшись к губам любимого. Он не отстранился, но и не ответил на поцелуй.

— Не знаю, зачем я пришел, — сказал Мъяонель через минуту и вечность отчужденности. — Не знаю, почему прежде мне казалось, что следует поступить именно так, а не иначе. Однако теперь я вижу, что в этом не было никакого смысла.

— Ты меня больше не любишь?

Он не помнил, как это было раньше, когда у него билось сердце. Он даже не понимал, чего лишился, однако логика подсказывала ему, что за вопросом Сантрис таится какой-то очень важный смысл. Поэтому, подумав, он коротко ответил:

— Нет.

— Я тебя ненавижу! — Крикнула Сантрис.

Он не задал вопроса «за что?» или «почему?». Он задал иной вопрос:

— Зачем?

— Тебя околдовали! — Закричала плачущая девушка.

— Я сам теперь — колдовство. Уходи — или причастишься к нему, как причастился Повелитель Оборотней.

И едва слышно он прошептал:

— Беги!

И Сантрис бежала прочь из Башни Без Окон. Бежала, плача и оглядываясь через плечо, бежала, видя, как из-под земли тянутся вверх стволы призрачных деревьев, а живые деревья гниют и сочатся слизью. Бежала сквозь лес, где листья исчезали или приобретали твердость изумрудов, где ветви становились когтями, корни — змеями, а дупла деревьев — глазами. Сквозь лес, заполненный мертвыми животными и порождениями мрака, сквозь лес, затянутый паутиной и белой плесенью, сквозь лес, где прозрачные поганки дрейфовали по воздуху, а аромат цветов дарил безумие и смерть.

А Мъяонель остался жить в центре леса. Впоследствии это место назвали Безумной Рощей. Говорят, что некоторых путников Хозяин Безумной Рощи наполовину превратил в деревья, а некоторым деревьям даровал голод и острые зубы. Впрочем, это место и раньше не часто посещали. Пределы Рощи Мъяонель не покидал, а что он творил в ее сердце — о том умные люди предпочитали не задумываться. Однако дураки-то ведь всегда найдутся!.. И вот, наступил день, когда в Рощу отправились двое бесстрашных героев: воин, чем-то напоминающий Кермаля, и юная чародейка — такая же беспринципная и хитрая, как и сам Мъяонель когда-то…

Но это, впрочем, уже совсем другая история.

ТИРАН (история вторая)