Трансформация взглядов на проблему неравенства полов 3 страница

Академические исследователи в области психологии пишут журнальные статьи гораздо чаще, чем монографии, поэтому эта книга может оказаться моей единственной, и я хочу посвя­тить ее девяти людям, которые больше всего значили для меня в жизни:

моим бабушкам, Эстер и Дженни, за их безграничную и безусловную любовь

моей матери Лил за ее интеллигентность, любовь к чтению романов и честность, проявлявшуюся в предпочтении работы вне дома (пусть даже и секретарем) домашним делам

моему отцу Питу за его не всегда последовательную маскулинность

моей сестре Бев за то, что разделяла со мной трудности жизни в нашей семье и была рядом в период формирования гендерного нонконформизма

моим детям, Эмили и Джереми, за их уникальную способ­ность быть ничьими детьми, кроме как моими и Дэрила

моему сорокавосьмилетнему мужу Дэрилу за то, что он хо­роший друг и хороший писатель (как Шарлотта из Паутины Шарлотты')

моей самой молодой и самой новой подруге Бет за то, что она безмерно обогатила мою жизнь.

I

* Речь идет о широко известной в Америке детской книге И.Б.Уайта «Пау­тина Шарлотты». — Прим. ред.

 

Введение

В истории западной культуры получили распро­странение три вида представлений в отношении женщин и мужчин: психологическая и половая природа мужчин и жен­щин в корне различна (1); мужчины по своей природе пред­ставляют господствующий, или лучший пол (2); различия ме­жду мужчинами и женщинами, как и мужское превосходство, являются врожденными, а потому и естественными (3). До се­редины девятнадцатого века эта естественность, как правило, осмыслялась в религиозном плане — как часть великого божь­его творения. Начиная с середины девятнадцатого века разли­чия между мужским и женским стали толковаться в научном плане — как часть биологического, или эволюционного, вели­кого творения.

В результате, большинство американцев не видели никако­го противоречия между обязательностью равенства и лишени­ем женщин политических прав до того момента, когда в сере­дине XIX века появилось движение за права женщин. Эта первая феминистская правозащитная волна не только устано­вила основные политические права женщин, она также впер­вые в истории США подвергла широкой огласке противоре­чие между идеологией и отношением к женщине в реальной жизни.

Зародившаяся в 1960-х годах вторая большая волна феми­нистского движения в защиту прав женщин продвинула об­щественное сознание еще дальше, разоблачив явление, полу­чившее название «сексизм» — неприкрытую дискриминацию по признаку пола во всех областях политики и общественной

деятельности. Эта вторая волна феминистских требований по­степенно способствовала осознанию многих общественных явлений — таких, как ограниченное число женщин в учрежде­ниях профессионального обучения; меньшая оплата труда женщин, по сравнению с мужчинами, за одинаковый труд. И все это отнюдь не вытекало естественным образом из биоло­гической и исторической роли жены и матери, а представляло собой незаконную форму дискриминации, основывающуюся на устаревших культурных стереотипах. Даже политические реакционеры начали поддерживать принцип равной платы за равный труд.

Но, какие бы глубокие сдвиги ни происходили в американ­ском общественном сознании на протяжении последних 150 лет, скрытые предписания в отношении пола и гендера все же остаются внедренными в культурные дискурсы, обще­ственные институты и души людей: эстафета мужской власти исподволь и систематически передается от поколения к поко­лению. Я называю эти исходные положения линзами гендера. Линзы не только задают ракурс восприятия, осмысления и рассмотрения общественной реальности, но и формируют саму социальную реальность. Они встроены в общественные институты, и поэтому их действие весьма ощутимо, что нахо­дит свое отражение, например, в неравной оплате труда и не­адекватности системы страхового медицинского обеспечения.

Цель данной книги — сделать эти незаметные линзы види­мыми; мы должны иметь возможность посмотреть, скорее, на гендерные линзы культуры, а не сквозь них. Только когда аме­риканцы прочувствуют и поймут, что есть более тонкие и сис­темные пути, в русле которых культура воспроизводит муж­скую власть; они наконец поймут суть пока еще не завершенного дела — феминистской защиты прав женщин.

Первая линза, внедренная в дискурс культуры, обществен­ные институты и психику людей — это линза андроцентризма, или центрированности на мужском (превосходстве мужского, мужчин). То, что мужчины по существу совершеннее жен­щин, не просто исторически сложившееся общее представле­ние, а в то же время и весьма вероломное обоснование для по­добного представления. Так, мужчины и мужской опыт воспринимаются как нейтральный стандарт или норма, а жен­щины и женский опыт воспринимаются как отклонение от этой нормы, обусловленное спецификой пола. Поэтому к мужчине относятся не как к лучшему, а к женщине — как худ­шей, а, скорее, с мужчиной обращаются как с человеком, а с женщиной — как с «другой».

Вторая линза — это линза гендерной поляризации. Здесь мы снова встречаем не только исторически древнее представле­ние о фундаментальных отличиях мужчин и женщин, но вдо­бавок более незаметное, обманом вкравшееся в жизнь обще­ства использование наблюдаемых различий в качестве организующей нормы в общественной жизни. Это означает не просто то, что женщины и мужчины считаются разными. Это значит, что различия между мужским и женским привно­сятся в общественную жизнь настолько экстенсивно, что тем самым осуществляется скрытая подмена: практически любой аспект культуры, любой аспект человеческого опыта предста­ет перед нами в неразрывной связи с половыми особенностя­ми — касается ли это стиля одежды, социальных ролей или даже способов выражения чувств и реализации сексуального влечения.

Наконец, третья линза — линза биологического эссенциализ-ма, которая логически обосновывает и узаконивает остальные линзы, представляя их как естественные и неизбежные по­следствия наследственной биологической природы женщин и мужчин. Это именно та линза, которая на светском уровне за­местила великое творение Бога научным эквивалентом — ве­ликим творением эволюции. Как мы увидим дальше, в этой книге не отрицаются биологические факты. Но я утверждаю, что эти биологические явления не имеют фиксированного, независимого значения. Значение, которое им придается, за­висит от того, как они объясняются и используются культу­рой, а их социальный смысл зависит от исторического и со­временного контекста.

Линзы андроцентризма, гендерной поляризации и биоло­гического эссенциализма методично воспроизводят власть мужчин двумя путями. Во-первых, дискурсы культуры и об­щественные институты, в которые эти линзы встроены, авто­матически помещают женщин и мужчин в различные и нерав­ные жизненные ситуации. Во-вторых, в процессе приобщения к культуре индивидуум постепенно внутренне усваивает лин­зы культуры и тем самым стремится формировать свою лич­ность в соответствии с ними.

Конечно, не все мужчины в американском обществе в дей­ствительности обладают властью. Выражение власть мужчин имеет конкретное значение — это власть, которая исторически принадлежала богатым, белым, гетеросексуальным мужчи­нам, во имя которой они сначала установили, а теперь, глав­ным образом, защищают дискурсы культуры и общественные институты нации. По этой причине при построении

американского общества в невыгодном положении оказались не только женщины, но также и неимущие, цветные и сексу­альные меньшинства. Наряду со многими другими формами общего угнетения, притеснение лесбиянок и геев настолько непосредственно вытекает из андроцентричного, гендерно-поляризирующего и биологически эссенциалистского пред­ставления о том, что это значит — быть женщиной или мужчи­ной, что я последовательно включала анализ такого рода при­теснения в структуру книги. Хотя другие формы подавления, пересекающиеся с подавлением женщин, ясно и недвусмыс­ленно упоминаются только в последней главе о трансформа­ции взглядов на проблему неравенства полов, применимость анализа мужской власти с помощью линз во всех областях жизни представляется бесспорной.

Аналогичным образом я проанализировала фактически все встретившиеся мне конкретные примеры из истории, культу­ры и современной действительности в США. Но многие из этих примеров точно так же применимы к другим странам, разделяющим историческое наследие западной культуры. И я предполагаю, что в целом линзы гендера встроены в дискурсы культуры, общественные институты и сознание отдельных людей практически во всех обществах, где господствуют муж­чины. А это настолько повсеместно, насколько можно себе представить. Следующие три главы знакомят с тремя гендер­ными линзами и иллюстрируют их распространенность в ис­торическом и современном дискурсах западной культуры. Я начинаю рассмотрение с проблемы биологического эссенциа-лизма. Западная культура так долго рассматривала почти все вопросы, относящиеся к женщинам и мужчинам в терминах биологических различий, что с этим вниманием к биологии со стороны культуры должно быть покончено еще до того, как я продолжу свое изложение

Соответственно, в главе 2, посвященной биологическому эссенциализму, документально обосновывается и подвергает­ся критике тенденция биологов — теоретиков натурализовать социальное и экономическое неравенство между полами. Они рассматривают это неравенство, скорее, как естествен­ное и неизбежное, чем как сложившееся в ходе историческо­го развития и подверженное изменениям. Они переоценива­ют при этом биологию и недооценивают исторический и современный социальный контексты. Кроме того, в этой главе обрисовываются в общих чертах интеракционистские, биоисторические и биосоциальные представления о неравен­стве полов.

В главе 3 документально обосновывается и подвергается критике линза андроцентризма в четырех важнейших дискур­сах Западной культуры: иудейско-христианской теологии, древнегреческой философии, психоаналитической теории Фрейда и истории американского закона о равных правах.

В главе 4 исследуется линза гендерной поляризации: доку­ментально прослеживается, как совместными усилиями ме­дицины, сексологии, психиатрии и психологии было получе­но научное и медицинское обоснование такого требования культуры, согласно которому телесные половые признаки имеют свой гендерный психологический эквивалент. Кроме того, здесь анализируется, каким образом предстал научно обоснованным и культурно обусловленный приоритет исклю­чительной гетеросексуальное™. В этой главе также обсужда­ется критика сложившейся медицинской традиции (включая и мою собственную работу, касающуюся андрогинии и теории гендерных схем), благодаря которой расшатывается гендерная поляризация. Также рассматривается современное направле­ние в рамках теории феминизма, известное как «подход, цен­трированный на женщине», уже сам по себе являющийся ген-дерно — поляризующим.

Глава 5, в отличие от предыдущих глав книги, сфокусиро­вана на психологии личности. В частности, она знакомит чи­тателя с моей собственной теорией формирования гендера на уровне личности посредством «внедренных в культуру линз» (enculturated lens). По сути, это моя более ранняя теория гендерных схем, но расширенная и более глубоко проработанная. Данная теория рассматривает сам процесс приобщения к культуре: какими путями андроцентричные и гендерно-поля-ризующие социальные традиции перемещают линзы гендера от культуры к личности. Также анализируется процесс вос­приятия себя и личностного формирования: каким образом человек, усвоивший гендерные линзы культуры, сам выстраи­вает себя как гендерную личность, гендерный организм, взра­щивает свою андроцентричную гетеросексуальность и отвра­щение к гомосексуальности.

Поскольку не все индивидуумы становятся традиционно гендерно — направленными (conventionally gendered), в главе 5 рассматриваются те случаи, когда личность сопротивляется влиянию гендерных линз и тем самым формируется в направ­лении «нарушенной гендерной идентичности» (gender-subversive identity). Эта весьма неоднородная группа людей, включающая лесбиянок, геев, людей с бисексуальной ориен­тацией, т.е. всех тех, чей образ жизни попирает андроцентрич-

ное, гендерно — поляризующее и биологически-эссенциали-стское восприятие «настоящей» женщины или «настоящего» мужчины.

В последней 6 главе сформулированы наиболее очевидные практические предписания, вытекающие из теоретического рассмотрения книги как единого целого. Здесь я утверждаю: в современном американском обществе в результате внешне гендерно-нейтральной, а по существу вероломной андроцен-тричной политики более всего пострадали женщины. Исходя из этого, феминистки должны направлять культурные дебаты о неравенстве полов таким образом, чтобы они сводились не к различиям между мужчинами и женщинами, а к выяснению того, как андроцентричные дискурсы и андроцентричные об­щественные институты превращают различия между мужчи­нами и женщинами в неблагоприятные условия для женщин. И, наконец, я утверждаю: необходимо нечто большее, чем уст­ранение андроцентризма; необходимо устранение самой гендерной поляризации. Таким образом, эта книга — не только упражнение в деконструкции, но и первый личный проект в реконструкции себя.

Биологический эссенциализм

Предметом оживленных дискуссий в среде иссле­дователей феминистского направления всегда остается во­прос: была ли когда-нибудь наука объективной и может ли она вообще быть объективной1. Хотя я и не намерена оспари­вать объективность научного исследования в целом, я все — таки утверждаю: с середины девятнадцатого века в обоснова­ниях различий между мужским и женским с позиций биоло­гии, а также в биологических доказательствах мужского гос­подства использовался, скорее, язык науки, чем язык религии. Целью этих биологических оценок являлось логиче­ское объяснение и узаконивание существующего положения вещей в области пола2.

Свою аргументацию я начну с анализа двух конкретных случаев, имевших место в девятнадцатом веке: один случай связан с классовым и национальным происхождением, а дру­гой касается различий между женщинами и мужчинами. Мои рассуждения имеют отношение к двум биологическим теори­ям из области половых различий и мужского превосходства, игравшим главную роль в научной литературе, начиная с 1970-х годов. Речь идет о социобиологии и пренатальной (предродовой. — Прим. пер.) гормональной теории. Они по­зволяют мне сделать вывод, самым тесным образом связан­ный с проблемой неравенства полов. Этот вывод открывает путь для социальных изменений, так как он объясняет, поче­му женщины и мужчины исторически играли столь разные — и неравные — роли фактически в любом обществе в человече­ской истории.

Биологическая политика

Классовое и национальное происхождение

На протяжении многих позорных периодов в истории науки биологическое философствование использовалось с целью представить социальное неравенство естественным и тем самым его увековечить-1. Возможно, наиболее известный тому пример в истории Соединенных Штатов — заявление о том, что выходцы из Африки особенно хорошо приспособле­ны к рабству из-за своего «врожденного расового характера» (Patterson 1854, цит. по: Frederickson 197\)4. Менее известно, но столь же бесчестно утверждение, согласно которому при­нятые правительством в начале 1900-х годов законы о стери­лизации и иммиграции признаны необходимыми по следую­щим причинам: если бы не были введены ограничения на рождаемость или иммиграцию представителей «породы сла­боумных», это неизбежно повлекло бы за собой упадок аме­риканской интеллигенции. (Brigham 1923, Р. 210). В контек­сте стерилизации теми «слабоумными», которыми Соединен­ные Штаты не хотели засорять свое население, были, в основном, лица, содержащиеся в учреждениях закрытого типа (тюрьмах, приютах, больницах для хронических боль­ных — Прим. пер.) — одним словом, неимущие. В контексте иммиграции к умственно неполноценным людям относили большей частью уроженцев восточной и южной Европы, главным образом, итальянцев, поляков, русских и евреев, то есть тех, кто в то время начал перебираться в Америку боль­шими группами. В отличие от них, выходцев из северной и западной Европы Америка долгие годы принимала без ограничений.

Чтобы контролировать процент умственно «неполноцен­ных», Соединенные Штаты в период между 1907 и 1924 гг. приняли целую серию законов о стерилизации и иммигра­ции. Верховный суд поддержал закон о стерилизации, при­нятый штатом Вирджиния, что хорошо видно на примере процесса Бак против Белла {Buck v. Bell 1927). В соответст­вии с этим законом, действовавшим до 1972 года, в ряде пси­хиатрических больниц подверглись стерилизации более 7500 мужчин, женщин и детей. В 1924 году Конгресс США принял иммиграционный Акт Джонсона — Лоджа (Johnson — Lodge Immigration Act), ограничивающий долю переселенцев из каждой страны в той пропорции, которая уже сложилась к моменту переписи населения страны в 1890 году. Надо

отметить, что эта перепись населения была осуществлена до того периода, когда среди въезжавших в США стали преоб­ладать не уроженцы западной и северной Европы, а выход­цы из восточной и южной Европы. Квоты 1890 года не толь­ко существенно ограничивали количество восточных и западных европейцев, пытавшихся в то время прибыть в страну, но и не позволили впустить в страну тысячи евреев из Европы, отчаянно пытавшихся избежать уничтожения от рук нацистов.

Единственным моральным оправданием действия ограни­чительных иммиграционных законов являлось самое совре­менное на тот момент изобретение в области социальных наук, тест IQ {intelligence quantity, тест для измерения уровня интеллектуального развития. — Прим. пер.), применение кото­рого придавало легитимный характер происходящему. Перво­начально этот тест был сконструирован Альфредом Бине (Binet), для выявления среди французских школьников тех, кто нуждался в какой-либо коррекционной помощи. В Соеди­ненных Штатах он был реконструирован таким образом, что­бы служить целям измерения врожденного интеллекта, и бы­стро превратился в орудие набирающего силу движения в защиту евгеники. Проблема обучения может быть устранена путем коррекции, а интеллект, как считалось, не меняется у человека с самого рождения.

В 1912 году по приглашению Министерства здравоохране­ния США Генри Годцарда (Henry Goddard) начал применять самую раннюю версию теста IQ при обследовании имми­грантов, прибывших на остров Эллис. К 1917 году психолог из Стэнфорда Льюис Терман (Lewis Terman) разработал аме­риканскую версию оригинального IQ теста Бине, известную сегодня как тест Стэнфорда — Бине, а также две отдельные версии, которые впоследствии были модифицированы в це­лях тестирования очень больших групп людей, а также для тестирования неграмотных. Ко времени вступления США в Первую мировую войну было принято устанавливать боль­шие подмостки для массового определения уровня интеллек­та, и через процедуру тестирования тогда прошли приблизи­тельно два миллиона мужчин, призванных на военную службу.

На основе первого исследования иммигрантов, только что прибывших на о.Эллис, Годдард сделал предварительные вы­воды: около 79% итальянцев, 80% венгров, 83% евреев и 87% русских оказались «слабоумными» (1917, р. 252). По результа­там тестирования военных, как более определенно заключил

Карл Бригхэм (Carl Brigham), оказалось, что «в группе имми­грантов наблюдается постепенное снижение интеллекта» от­носительно даты их прибытия в Америку. А именно: средний уровень интеллекта в каждой подгруппе, «прибывавшей в эту страну с 1902 года, с интервалом в пять лет», оказывался все ниже (1923, р. 111). К тому же выяснилось, что чем больше на каждый период приходилось лиц «нордической крови», тем выше был средний показатель интеллекта в данной подгруп­пе (Р. 162).

Это совершенно несостоятельное заключение о нордиче­ской крови и интеллекте было основано на одной-единст-венной подсчитанной корреляции: чем больше времени им­мигрант проживал в Америке до момента тестирования, тем теснее уровень его интеллекта сближался с таковым у граж­данина, рожденного в США. И не имело значения, что более ранний срок прибытия в Соединенные Штаты, вероятно, коррелировал с более молодым возрастом на момент прибы­тия, с лучшим знанием английского языка к моменту тести­рования, с учебой в американской школе и наличием опыта работы со стандартизированными тестами — эти корреляции никогда не подсчитывались. Не имело значения также и то, что принадлежность к первым волнам иммиграции из любой страны происхождения могла коррелировать с более высо­ким уровнем интеллекта — этого тоже никто и никогда не подсчитывал. Со слов Карла Бригхэма, ставшего впоследст­вии профессором психологии в Принстонском Университе­те, а затем секретарем Комиссии по вступительным экзаме­нам в колледжи и создателем теста способности к обучению (Scholastic Aptitude Test, или SAT), результаты показывают «врожденное интеллектуальное превосходство нордической группы» (P. 180)5.

В последнее время ученые втянулись в бесконечную ожесточенную дискуссию по поводу того, сыграло ли воен­ное исследование Бригхэма важную роль в принятии им­миграционного Акта Джонсона — Лоджа. Лион Камин (Leon Kamin 1974) и Стефен Гоулд (Stephen Gould 1981) утверждают, что сыграло, а Марк Шнейдерман и Ричард Герштейн (Mark Snyderman и Richard Herrnstein 1983) от­рицают это. Однако, независимо от влияния данного ис­следования на Конгресс, если оно вообще имело место, главное заключается в том, что психологи того периода были такими же расистами и биологическими эссенциали-стами в развитии науки, как и политики в создании зако­нодательства.

Пол

Вторая половина XIX века была временем огромных соци­альных сдвигов в Соединенных Штатах6. Борьба за отмену рабства и освобождение рабов, предоставление права голоса неграм привели к резким изменениям межрасовых отноше­ний. Те же самые события подтолкнули феминисток, в числе которых были Элизабет Кейди Стэнтон, Лукреция Мотт и Сьюзен Б. Энтони, к протесту против закрепленного законом и утвердившегося в обществе неравенства между полами. Еще в 1948 году Стэнтон и Мотт созвали первую конференцию по правам женщин, прошедшую в городке Сенека Фоллз, штат Нью-Йорк. Элизабет Стэнтон требовала предоставления пра­ва голоса женщинам и проведения широкого спектра реформ в области семейного законодательства. К 1969 году, когда Стэнтон и Энтони основали Национальную Ассоциацию в за­щиту избирательных прав женщин (National Women's Suffrage Association), это событие стало началом развитого движения за права женщин в Соединенных Штатах. Теперь женщины требовали не только права голоса и права получения образо­вания, которыми обладали мужчины, но и точно такого же права выступать публично, владеть собственностью, зани­маться юридической практикой и даже носить брюки.

Этот феминистский вызов настолько угрожал обществен­ному порядку, что в 1870-х гг. вновь активизировалось биоло­гическое философствование о женщинах и мужчинах, тем са­мым продемонстрировав, насколько наука переплетена с культурной идеологией. В этом контексте заслуживают вни­мания теории четырех ученых, или групп ученых: Эдварда Кларка, Герберта Спенсера, Чарльза Дарвина, Патрика Гедце-са и Дж. Артура Томсона.

На протяжении многих столетий врачи использовали по­нятие «жизненная сила» («vital force») (C.E.Rosenberg 1976, p. 4), имея ввиду такие очевидные индивидуальные различия, как степень сопротивляемости болезням и способность к нор­мальной жизнедеятельности в стрессовых условиях. После того, как в 1852 году немецкий физик и физиолог Герман фон Гельмгольц смог измерить скорость прохождения нервного импульса, казалось логичным предположить, что эта жизнен­ная сила не что иное, как одна из форм электрической энер­гии. При этом высказывалось предположение, согласно кото­рому сама нервная система подчинена тому же закону сохранения энергии, который уже был известен в качестве ре­гулятора тепла, света и электромагнитных явлений. Закон

сохранения энергии, известный также как первый закон тер­модинамики, гласит: о бщее количество энергии в (изолиро­ванной термодинамической. — Прим. пер.) системе всегда ос­тается неизменным, потому что энергию нельзя ни создать, ни разрушить.

Принцип сохранения энергии использовался для подтвер­ждения множества естественнонаучных представлений девят­надцатого века, в том числе и мнения, согласно которому че­ловек должен с умеренностью предаваться какому-либо одному виду деятельности, в противном случае произойдет истощение ограниченного запаса энергии, и ее окажется не­достаточно для осуществления других видов активности или деятельности. С того момента, как в 1873 году была опублико­вана работа Эдварда Кларка Пол в образовании (Sex in Education), закон сохранения энергии стал применяться для подтверждения антифеминистского убеждения, согласно ко­торому высшее образование — неподходящая деятельность для женщин.

Основной тезис Кларка был весьма прямолинейным. Нервная система содержит ограниченное количество энергии. Расходование энергии на развитие одного органа с необходи­мостью уменьшает оставшееся количество энергии, необходи­мое для развития других органов. Так как в процессе получе­ния образования энергия у женщины отводится от репродуктивных органов к мозгу, это угрожает здоровью жен­щины. Обучение особенно пагубно во время менструаций, по­тому что в этот период репродуктивные органы женщины обычно требуют наибольшего количества энергии.

Идея о том, что образование может представлять опасность для здоровья женщины, высказывалась и многими другими известными авторами в конце XIX и в начале XX века, вклю­чая английского психиатра Генри Модели, английского фило­софа Герберта Спенсера и американского психолога Стэнли Холла. Как и Кларк, они отреагировали, по крайней мере, на два взаимосвязанных изменения в социальной жизни своих стран: (1) все большее количество колледжей и университетов открывали свои двери для женщин; (2) женская элита, полу­чившая высшее образование, рожала меньше детей, чем их менее образованные сверстницы. В Соединенных Штатах раз­дражение по этому поводу еще более усиливалось в связи с возрастающим количеством иммигрантов, в среде которых показатели рождаемости были выше, как это обычно бывает на уровне более низких в социально-экономическом отноше­нии классов. И в Англии, и в США ощущался не только риск

крушения викторианских стандартов поведения женщины, но и угроза того, что позднее Стэнли Холл назвал самоубийством расы (Hall 1904/1919, р. 606).

Высказываясь против женского образования, Эдвард Кларк неверно использовал первый закон термодинамики в отношении женского организма. Герберт Спенсер (Spencer 1852, 1873, 1876) создал теорию эволюции, которая объясняла фактически любую иерархическую систему в викторианском обществе, в том числе мужские и женские роли. Для этого он с небрежностью перевернул второй закон термодинамики и соединил этот перевертыш с оптимистичным прочтением тео­рии популяции Мальтуса (Maltus 1798/1960). Мало кто пом­нит сегодня о теории эволюции Спенсера, но в XIX веке она была даже более влиятельной, чем теория Дарвина.

Второй закон термодинамики гласит: несмотря на то, что общее количество энергии во вселенной всегда остается не­изменным, со временем эта энергия становится все менее и менее полезной*. Спенсер утверждал обратное: и в биологи­ческих, и в общественных системах «постоянство силы», или сохранение энергии, всегда и неизбежно приводит к про­грессу. Точнее, постоянство силы всегда и неизбежно приво­дит к сдвигу от однородности к специализации. Это наблю­дается и в эволюции человеческого вида от одноклеточных организмов, и в эволюции разделения труда по классовому и половому признаку от единообразного, недифференцирован­ного труда. Для придания большего веса своему заявлению о том, что эволюция прогрессивна по своей сути, Спенсер по-новому истолковал теорию популяции Мальтуса. Он утвер­ждал, что суровость борьбы за существование при дефиците ресурсов неизбежно приводит не к нищете и пороку, как предсказывал Мальтус, а к выживанию наиболее сильных и здоровых.

Применяя свою «прогрессивную» теорию эволюции к классу и полу, Спенсер пришел к выводу, что общественное разделение труда по классовому и половому признакам пре­допределено биологически. Спенсер заключил также, что биология таким образом сформировала каждый класс и

I

* Физический смысл этого закона таков: тепловая энергия, в отличие от всех других видов энергии, может превратиться в любой другой вид энергии лишь частично В результате, любой физический процесс, в котором проис­ходит превращение какого-нибудь вида энергии в тепловую энергию, явля­ется необратимым процессом, т.е он не может быть осуществлен полностью в обратном направлении. Проще говоря, изготовление вечного двигателя не­возможно. — Прим. пер.

каждый пол, чтобы их представители были готовы выпол­нять соответствующие им общественным роли — например, мужчин она сделала более соперничающими, а женщин — более опекающими. Фактически, биология сформировала женщин настолько заботливыми и милосердными, что им нужно отказать в праве голоса, иначе они могут вмешивать­ся в естественный ход прогресса и оказывать государствен­ную помощь тем, кто без этой помощи не выжил бы в борь­бе за существование. Как видно из этого вымученного аргумента против права женщин принимать участие в голо­совании, Спенсер находился на переднем краю консерва­тивного социального движения, известного как социал-дар­винизм.

Сегодня Спенсер гораздо менее известен как автор эволю­ционной теории, но больше — как автор, использовавший эволюционное мышление для поддержки консервативного способа решения общественных задач. В самом деле, исполь­зование эволюционного мышления в политических целях в конце XIX века с полным правом можно назвать спенсериз-мом, потому что, по крайней мере изначально, именно эволю­ционная теория Спенсера, но никак не Дарвина, была ис­пользована в политических целях. Более того, сам Дарвин ни­когда не был большим социальным или политическим активистом. Однако именно его теория и его доказательства придали научную легитимность консервативной политике того времени, и в то же время именно его эволюционная тео­рия выдержала проверку временем.