Лекции.Орг


Поиск:




В жизни все монтажно, только нужно найти, по какому принципу 9 страница




Соловьи снова запели, когда Хаджи-Мурат был убит.

Явление другого реализма.

Этот мир не знает Хаджи-Мурата, он как бы сожительствует с ним.

Вот эта история у Толстого.

Всю жизнь он писал «Хаджи-Мурата», писал его все лучше и лучше. Все поэтичнее.

Он шел к «Хаджи-Мурату», стараясь понять понимание своих недавних крепостных, своих учеников в школе.

Постараемся не забыть уроки искусства, которые дали ему ученики его школы. Я напоминаю вам название статьи: «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят».

«Земная стихийная энергия, которую выдумать нельзя», вела Толстого до старости.

Старость имеет свои законы.

Толстой умер от воспаления легких, исполнив одно из своих энергичных решений.

Лироподобное решение.

Он бросил свой дом, свое имение, маленькую, крохотную баню, которая стояла у старого дома среди огромных деревьев; уехал в нетопленом вагоне четвертого класса.

Он бросил большую славу, незаконченные рукописи, чтобы исполнить мечту о любви, о другой жизни. Когда Толстой кончил «Хаджи-Мурата», то он приподнялся на ручках своего кресла и сказал: так и надо, так и надо.

А там был горец, идущий прямо на выстрелы.

Поющий песню.

 

Толстой много раз пытался молиться, создав для себя своего улучшенного, не поповского бога.

Истинной молитвой Толстого является рукопись «Хаджи-Мурата».

Ее бесчисленные страницы, бесчисленные поправки — это служба человека идеалу, свободе, сопротивлению.

 


ВДРУГ» ДОСТОЕВСКОГО

 

 

Они жили в одно время, Толстой и Достоевский.

Жены их познакомились.

Жена Достоевского учила жену Толстого искусству издавать книги. Мужья должны были встретиться, и был случай, когда они находились в одном месте. Но не увидели друг друга. Они не только не разговаривали, но и не написали друг другу ни одного письма.

Так мы переходим в книге, в которой рассказывается так много о Толстом, к Достоевскому, — переходим «вдруг».

Но прежде всего сообразим, что значит, что это такое — «вдруг».

«Вдруг» — это включение новой силы, включение новых качеств, новых заданий.

«Вдруг» — это открытие.

И, конечно, «вдруг» слово важное в искусстве.

На входе в храм искусства должно было быть слово «вдруг» — в опровержение надписи, придуманной или найденной Данте, над Адом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Человеческая мысль, придумавшая вечные терзания, придумала потом и разрушенный ад — придумала искупление.

 

Достоевский самый ожиданный для нашего времени писатель.

Как будто он родился настолько раньше нас, только настолько, что вы бы не сказали о собственной жизни: «Этого не бывает никогда».

Достоевский человек с разными решениями.

Концы его романов условны.

Успокоения героев написаны не верящей надписи рукой.

Я не думаю, что я вдруг напишу большую книгу о Достоевском, что я его вдруг пойму.

Уважаю Бахтина, который сказал, что этот великий писатель с многими голосами, которые как будто оспаривают друг друга, по-своему понимают свое.

Но спор героев друг с другом, взаимное непонимание героев — это простейшее и древнейшее свойство искусства,

 


За тысячу лет до Библии, тогда, когда даже боги еще не умели обжигать горшки, жил герой Гильгамеш.

Он создал отряды, подчинил себе людей, рубил леса; по тексту судя, он первый начал обжигать зубцы стен там, где переваливает через стену враг. Там он должен встретить металл или стекло.

У Гильгамеша был второй человек, другой человек, он был друг; он ходил со зверями, он ими командовал.

Этот герой совершил много подвигов, и вот он пришел к людям, увидел блудницу.

Упал на нее, и прошло несколько суток, покамест они расстались.

Когда он очнулся, оказалось, стада животных, которые шли за ним, разошлись.

Это было совершенное «вдруг».

Это был найденный, выделенный герой из разговора о женщине.

И она сказала ему, разорвав свое платье, вероятно не очень большое, надвое.

Сказала — возьми.

— Так принято у людей. Мы одеваемся. Живи среди людей, ешь хлеб, это пища людей, пей сикеру.

Сикера — это водка того времени.

Так делают люди.

И человек этот стал другом Гильгамеша и совершал подвиги.

И он пытался вернуться, он плыл по Океану, еще не было весел, он срубил целые высокие деревья и сделал шесты и ими отталкивался от дна Океана.

Это было начало сознания.

 

Достоевский любил слово «вдруг». В беседе со следователем Митя Карамазов несколько десятков раз произносит это слово. Слово о разорванности жизни. О ее неровных ступеньках.

И эти ступени не может предугадать никакая нога. Слово «вдруг» обозначает неожиданность; но ведь есть «другой» стоящий рядом, скажем, друг, самый близкий. «Другой» — это и значит внезапно оказавшийся рядом. Вдруг — и от неожиданности изменение чего-то большого, заметного.

Была морская команда: «поворот всем вдруг» — и корабли, преодолевая сопротивление наполненных ветром

 


парусов, поворачиваются, преодолевая инерцию, бросая прежний струистый ход.

Вдруг — это изменение не только внезапное, но и широкое или кажущееся широким.

Толстой и Достоевский ни разу не поздоровались. Но жили два человека каждый в другом мире. Есть мир, но должен быть другой мир: великое «вдруг» с новым бегом общего движения. Толстой и Достоевский хозяева еще не завоеванного, но реального другого мира.

Знал ли Толстой для себя слово «вдруг»? Когда он писал романы, то этот величайший человек, человек необыкновенно емкого опыта, вдруг изменял ход романа.

Он остановил печатание романа «Война и мир». Это было трудно. Это было дорого. Надо было спорить, оплачивать, но это было необходимо.

Он понял, что в другую войну, после Шенграбенскогэ боя, меняется отношение к героям, понимание войны. Войну должен был понимать Андрей Болконский, умнейший аристократ с фамилией, похожей на фамилию родственников автора. Тот обыкновенный человек, про которого говорили, что он ведет себя как «владетельный принц», вдруг отодвинулся.

В планах Толстого Андрей Болконский преклоняется перед Наполеоном. Он хотел быть таким, как Наполеои. В плане Толстого в основном герои охарактеризованы тем, как они относятся к великому полководцу.

Потом вдруг Толстой захотел, чтобы Наполеона вообще не было.

Не было мысли о мире, им управляемом. Этот мир заменяется миром, имеющим свои внутренние законы. Надо не мешать осуществлению этих законов. Опасность перебега через улицу во время движения транспорта, по мысли Толстого, давние мысли.

Самая большая опасность мира в том, что он изменяется — вдруг.

Он уходит с пашни в город. Он переселяет людей в город, а лошадям, по мысли Толстого, лошадям нечего делать в городе, люди должны ходить ногами.

Сам Толстой имел экипаж, но он ходил из Москвы в Ясную Поляну.

У мира должны быть мысли, простые, как мысли ребенка.

 


Нравственные законы просты, но не патриархальны. Эти законы созданы временем молодости Толстого и исправлены им для себя.

Толстой останавливает печатание «Анны Карениной»; женщина нарушила законы нравственности.

Сам Толстой во время написания романа, я об этом говорил, как бы влюбляется в Анну — сильную, умную, крупную.

Он узнает глазами Левина, что после Анны Кити мелка. Но Кити — это его любовь. Это его любовь зрелого мужчины, человека, уже создавшего «Войну и мир».

Правда, старая правда умерла для Толстого. Он хочет воскресить ее своими законами. Может быть, законами Черткова. И вдруг оказывается, что Катюша Маслова, соблазненная молодым дворянином, московская магдалина, десятирублевая проститутка — воскресает.

Герой — Нехлюдов — должен ждать, когда Лев Толстой напишет второй том и, может быть, в нем Нехлюдов тоже воскреснет.

Он не воскресает, второй том не написан. Не воскресает и Раскольников, хотя его воскресение обещано в новой книжке. Этой книги не будет. Будет другое «вдруг». Поворот всех кораблей.

Противоречивость творчества, противоречивость книг, противоречивость любви к своим героям. Вот тема книги, которую вы читаете.

У Достоевского в «Дневнике писателя» сказано, что Петербург как бы город туманов; он может возникать и исчезать.

Раскольников сказал — быть Петербургу пусту.

На вопрос Достоевскому, любит ли он город, он ответил: нет — камни, дворцы и монументы.

Город, который, может быть, не будет достроен.

Он вдруг достроен.

Он «вдругой» город.

Герои Толстого; многие из них живут в Петербурге.

Но он для них историческая давность, которая может измениться, но не исчезнет.

Это колонны, которые ничто не поддерживают.

Они сделаны из меди и подкрашены под мрамор. Но показаны под куполом храма.

Колонны пририсованы Николаем, и они сделали здание неумелым — дилетантски темным.

 


Тот свод, который мы видим в Исаакиевском соборе, нарисован.

Исаакиевский собор, здание, которое все-таки принято городом.

Но оно любопытный факт театральной архитектуры.

На фронтоне изображены сцены, показывающие различных героев церковных книг, одноименных с именами людей царской фамилии.

Сам же фронтон не мраморный, он металлический.

Он является одним из первых в мире созданий при помощи гальванопластики.

Это вечность.

Это новое изобретение.

Но оно существует как бы мнимо.

В православной церкви, в противоположность католической, не применяется скульптура.

Но в Исаакиевском соборе у алтаря есть скульптурные головы, у которых лицо срезано и в пустую плоскость врисовано лицо.

Это бюст с нарисованным лицом.

Этот мелкий храм, храм мнимый, в то же время он технологически храм передовой.

Его массивные, громадные, монолитные колонны привезены целыми, и их перевозили с барж на постройку ш деревянным желобам, в которых внутри катились ядра.

Нужно сказать, что это в то же время первое появление шарикоподшипника.

Причем это, так же как и статуи Эрмитажа, сделано подрядчиком, который был дедом Станиславского.

 

Адмиралтейство построено великим архитектором Захаровым, он до этого был специалистом по плывунам, т. е. почвам, где песок находится во взвешенном состоянии.

Захаров умел останавливать плывуны.

Огромные, представляющие материки статуи, сидящие перед входами в Адмиралтейство, сделаны из алебастра; но так как это очень выдержанный материал, то они стоят под дождем и снегом не изменяясь. А огромная гранитная статуя Александра имеет трещины сверху донизу.

Средняя часть здания сделана по типу надвратной церкви.

Она увенчана знаменитым шпилем, а на шпиле бронзовый корабль, который плывет.

 


Внутри его документы о постройке здания.

Помню Адмиралтейство так хорошо, потому что здесь жила Лариса Рейснер, комиссар Балтийского флота.

А я брал Адмиралтейство, когда там засели царские войска во главе с Хохловым; кажется, его звали Хохлов, генерал.

Он дал телеграмму государю: «Окружен броневиками Шкловского тчк ухожу».

Ему надо было кому-нибудь сдаться, и он тихо, на цыпочках, ушел.

А стены Адмиралтейства были такой толщины, что вот этот камин, вот вы его разверните в ширину, такой толщины там стены. Не то что броневики, «Аврора» не сразу сломила бы эти стены.

Если говорить о Петербурге, то он утверждается только сейчас; после наводнений стали насыпать песок, почву; теперь строят дамбу.

Зимний дворец подрезан снизу подземными водами.

Заседания проходили в здании, раньше это был дворец Меньшикова, так там находится целый этаж с громадными залами и архитектурными подробностями и росписями.

Это сейчас откапывается. Откопали.

Вот в этом здании проходило первое заседание рабочих и солдатских депутатов.

Толстой в Петербурге жил на Морской улице в небольшой гостинице. В этой же гостинице жило несколько петрашевцев.

Разговаривали они друг с другом или не разговаривали, неизвестно, но Б. М. Эйхенбауму принадлежит мысль, и ее надо проверить, что, может быть, Оленин, уезжающий на Кавказ, знался или знается с петрашевцами.

 

Но в Москве, рядом с тем телеграфом, что на улице Горького, в переулке, что ближе к Манежу, была гостиница; здесь жили студенты, арестованные и отпущенные.

Потом они стали студентами или, хотите, преподавателями школы в Ясной Поляне.

Если вы подойдете к зданию, то увидите, что окна расположены так низко, что изнутри видны ноги по колено.

Один из учеников говорил, что Толстой приходил к ним через окно.

Но мы остаемся в скромном мнении: он хотел к ним пройти, минуя портье.

 


Толстой очень хорошо знал мнимость и Петербурга, и Москвы.

Достоевский хотел верить в старую Россию, но не верил. Я думаю, даже каторжники не верили. Все было как надо, и была коронация, и Красную площадь покрыли ковром, а говорят, что ковер украли, а куда спрятали, неизвестно, хотя он был большой.

Вера и разочарование сплелись в России рядом, — не так, как сейчас кладут электрические линии, но соединить их, дав им работу, мог только разряд, катастрофа.

Жизнь Достоевского и Толстого — это жизнь в стране не надолго отложенной революции.

Так, значит, слово «вдруг» обозначает нечто сосуществующее и поэтому неожиданное, но неожиданность может быть стройной, как команда кораблям: «Поворот всем вдруг».

Разочарование. Достоевский был близок со всеми проклятым и не снявшим с себя проклятий Победоносцевым.

Имя Победоносцева живет еще не зажившей раной, не зажившим упреком.

Достоевский на каторге жил рядом с солдатами, которые хотели выразить свое негодование немедленно и даже убивали начальство.

Он писал сперва даже очень смирно, он хотел поверить в старую Россию.

Лев Толстой тоже хотел не только поверить, но и сохранить усадьбу, которая бы не ссорилась с окружающим миром, и все же брал с крестьян плату за неизвестно когда отобранную землю с покосами.

Достоевский в великой речи хотел примирить всех.

Он был революционер, он писал романы, в которых иногда упрекал революционеров, считал бесами, но у него было две России, которая должна быть и которая есть, но не поняла себя.

Он издавал журналы, его ругали со всех сторон. Вот у него был такой мир, который будто бы существует. Надо уничтожить его. Может быть, для этого и надо проверить себя.

Человек, долго носивший кандалы на каторге, долго мечтавший, хотел примириться на общей почве, на вере мужика Марея, доброго мужика, который утешал испуганного ребенка, но отец Достоевского был убит крестьянами, жестоко убит.

 


Убийство было, конечно, открыто, наказать людей было трудно, потому что они принадлежали убитому, и если их посадить в тюрьму, то исчезнет наследство убитого.

Отец Достоевского, говорят, хороший человек, может быть отдаленный потомок декабристов, человек, относящийся к полиции как к легальным и дурно пахнущим бесам. Он был убит людьми, которые были выучены с ним охотиться, они были как товарищи близки ему, как дворовые собаки.

Дело это не расследовано, дела эти как бы утаивались 1.

Платон Каратаев иначе описан, и иначе описаны дворовые, оставшиеся в имении. Толстой их так видел, и, вероятно, они сами себя так чувствовали.

Достоевский мечтал о другой России. Она была не другая, а «вдругая», неожиданная, и этого не случилось.

Но Алеша Карамазов, человек почти святой, должен был в последующих главах стать революционером.

И мальчик Коля Красоткин, разбросанно начитанный мальчик, будущий хороший человек, должен был вырасти в революционера.

Достоевский приказал жене хоронить себя в Александро-Невской лавре. Там лежал Белинский, а он хотел закрепить себя в этом ряду хотя бы могилой; про Волково кладбище он говорил, что там лежат враги. Так вспоминаешь, что там лежит Глеб Успенский, писатели разного ранга, но больше разночинцы.

Умер Достоевский уже в начале разгара своей славы, но слава, признание и даже больше — понимание, понимание строения романа как строения души, жаждущей перемен и освобождения, бездонной души, бездомной души, кажется, оно приходит только сейчас.

 

БРОНЗА ИСКУССТВА

 

 

I

 

Лев Николаевич Толстой принадлежит не только к русской сюжетной литературе, литературе высокой, но и к малоизвестной русской мемуарной литературе и третьей литературе, деловой, — путешествий.

 

1 Я знаю, существует другое мнение о смерти отца Достоевского. Поэтому и говорю — Тайные дела утаивались.

 


Марк Твен говорил, что когда пишется роман, из одного резервуара пишется, другой наполняется материалом.

Материал откладывается, не вмещается в жизнь, в сетку творческой мысли.

Толстой создавал еще неведомое.

Русская деловая и художественная проза, хождение Афанасия Никитина, путешествия странников в святые земли, путешествия наших землепроходцев, великая проза, известная писателям, в том числе и Льву Николаевичу Толстому.

Когда Л. Н. Толстой жил в станице Старогладковской, скажем так, на Тереке, то у него было как бы три голоса.

Гераклит, тот, которого зовут Темный, сказал, что для того, чтобы появилось единство, должно быть разнообразие, оно потом станет единством.

Я уже напомнил пример — лиру, т. е. колеблется не одна тетива лука, а несколько, которые звучат на несколько разнозвучий; многоголосое пение, которое как реальность существует в фольклорном пении.

Толстой писал, зная английский роман, любя Стерна. Одновременно он писал деловую прозу, — вернее, собирался писать.

Начало «Казаков» — это как бы записки путешественника, там нет ни одного выдуманного героя.

Толстой любил книги путешествий.

Невымышленную художественность.

Одновременно в записках Лев Николаевич упоминает Головнина: сам к себе он относится как человеку, который потерпел кораблекрушение и выброшен на неведомый берег.

Дивится:

— как, не знаю,

— для чего, не знаю.

Кто я? — пишет он.

Зачем я здесь? Не знаю.

Почему он читает Головнина, тоже не знает.

Капитан Головнин описал историю кораблекрушений. Он был крупным океанопроходцем.

Это человек, стремившийся изменить мир; он попадает в японский плен, держится там с большим достоинством; он человек другого мира, который узнает другую культуру и только в меру ей удивляется.

Головнин описывает кораблекрушения, потом разби-

 


рает, что было правильным и неправильным в поведении командира.

Это был как бы аналитический роман.

Потерпевший кораблекрушение выкинут из жизни.

Вот здесь изменю течение мысли: — тот разговор с Пятницей, который как бы записывает Дефо.

Поправлюсь. Дефо записывает обучение Пятницы. Дефо обучает Пятницу английскому языку и английской религии; выясняет, что такое английский бог.

Человек сперва охотится, потом приучает животных, собаки у него нет — трудно охранять козье стадо; потом строит лодку, в которой он не мог плавать — слишком велика.

Полудокументальная, полуподдельная книга Дефо, ее хранят для нас дети, как земля хранит корни.

Дефо обогатил английскую литературу необитаемым островом — показал медленное создание культуры.

Там показана западная культура в перечислении того, что спасено с корабля; первые браки, неудачи — создание нового общества. Оказывается, для создания нового общества нужно кораблекрушение. Это неожиданная находка Дефо.

Великий писатель писал смело. Он мог бы научить людей, которые потом о нем писали, но они не состояли под его редактурой.

Лев Николаевич написал роман «Война и мир» для того, чтобы пересмотреть историю войны: историю 1812 года. Это и поэма, и военное исследование.

Тут вырастает великий полководец художественной литературы, полководец прозаического описания жизни, того прозаического пересмотра жизни, которое становится художественным познанием.

Лев Николаевич влюбленно говорил о Чехове. Он говорил о «Душечке» как о мировом открытии — жизни. Женщина, которая как бы слепо меняла мужей по признаку, что они рядом. Они квартируют в ее доме. Кончен рассказ истинно бескорыстной, нежной любовью к гимназисту первого класса, найденному материнством, когда женщина не знала счастья иметь своих детей.

Толстой говорит, что Душечка, жена многих мужей, не изменяла своей жизни, она принимает их, как лес зимой принимает человека на лыжах.

Толстой любил Чехова нежно, иногда ревниво. Гово-

 


рил, что Чехов создал новый вид реализма, что у него есть люди, хотя они пьяницы и матерщинники, но они святые. Говорил: я применю все это в своей книге «Хаджи-Мурат»; книга, которая писалась почти всю жизнь, книга иногда получала имя «Абрек».

«Абрек» — человек, который ушел из жизни, из общества кавказской общины.

Иногда абреком становился русский солдат.

«Хаджи-Мурат» книга великая и замечательная.

Я о ней не умею написать и даже не решусь воспользоваться случайной своей продолжительностью жизни.

Пустыни создаются людьми, которые ходят по нетоптаной трасе; создаются овцами; создаются верблюдами.

Чехова Толстой любил. Он не оказал ни одного плохого слова о нем. Он только говорил-кручинился: «Нерелигиозен».

Но почему Лев Николаевич плохо относился к чеховской драматургии?

Итак, напишем: Чеховская проза и драматургия.

Мало описать человека добрым или злым, надо душу посмотреть, взвесить на руках, изменяя место корабля в море, изменяя углы между материалом и солнцем.

Чехов писал новеллы без начала и конца.

Брату своему Александру, человеку талантливому, отцу гениального актера Михаила Чехова, человеку, напоенному будущим, он писал, что, создав рассказ, оторви первые пять страниц не читая. Он отменял завязки, отменял развязки.

Чехов говорил, что старая драма знает одно — человек или умирает, или женится.

Старая проза не умерла.

Но Чехов был на новой дороге, дороге неисследованной, неистоптанной; даже неувиденной.

Он начал с того, что увидал Природу.

Природа — это мы сами.

Начиная с самых маленьких детей, которые сами природа и поэтому не видят ее.

Если вы здесь видите противоречие, то я рад за вас.

Природу описывали много; ее избила не только война, ее вытоптали люди, ища убежища.

Начиная со времен построения Вавилонской башни много натоптано тут: при подвозе глины и потом, при разъезде строительных команд, когда увидели неудачу.

 


Чехов писал в «Свирели» о том, как пересыхают речки, изменяются леса.

Свирель пастуха скромно оплакивала болезни природы.

Старый гробовщик с металлической фамилией Бронза, с холодным сердцем, эгоист, трудолюбивый до идиотизма, — Бронза не разглядел своей жены, и только тогда, когда она напомнила о давно умершем младенчике с белыми волосами, горько он вспомнил, что был младенчик, был лес, были реки, были птицы. Все исчезло.

«Какие убытки!» — подумал трудолюбивый гробовщик.

А если б все это осталось, как мы были бы богаты.

Он создал на старой скрипке песню, песню о погибающей земле.

Продолжаю, чтобы не сбиться с пути.

Песню скрипки слышал флейтист Ротшильд, травимый собаками, которых науськивал на него Бронза.

Песня эта записана Бронзой.

Чехов написал драму «Дядя Ваня» и передал ее театру; и в этой пьесе вывесил на декорациях рисунок — диаграмму по-нынешнему, — сколько было разного зверья в наших подмосковных лесах и как зверье исчезло.

Тут как бы начинается «Красная книга».

И вот теперь еще один заголовок: «Чайка».

Слово «Чайка» крупно написано на знамени МХАТа.

Здесь ее дом.

Диктую историю «Чайки» в Переделкине.

На улице идет снег, гулять нельзя, пока этот снег не передумает, снег это или дождь.

Эту смену жанра трудна вынести.

Недалеко от нас, на станции Лобня, есть озеро, там на озере царство чаек; не будем преувеличивать, скажем, герцогство. Чаек столько, что они даже посещают поля, они идут вместе с грачами за пахарем;

теперь за трактором.

Слово «чайка» не имеет рода.

Слову «чайка» не дано вызывать представление о жизни. Самцы толп чаек тоже чайки; форма одежды одинакова.

Молодой человек, писатель по фамилии Треплев, неудачник, его родила талантливая, не глубоко пашущая землю артистка, любимица публики.

 


Потом она станет любовницей знаменитого прозаика Тригорина.

Не люблю говорить о прототипах, но, приблизительно говоря, хороший для чтения Тригорин, ежедневный удачливый писатель, может нам напомнить фамилию Потапенко.

Треплев незаконный сын своей матери, его записали киевским мещанином, имя его Константин, как у Бальмонта.

С Бальмонтом приходилось встречаться Чехову в Ялте, на даче. Чехов привез Бальмонта в Гаспру. Это рядом.

Толстой очень уважал Чехова. Стихи Бальмонта ему не понравились.

Он даже делал отрицательные жесты.

Алексей Максимович Горький рассказывал мне эту сцену. Но он говорил, что глаза у Толстого были внимательные, он только не решился сказать сам себе, что ему понравилось.

Так же записал эту сцену Бальмонт.

Треплев сын артистки, его царство еще не завоевано, оно должно быть его, это искусство, но в этом искусстве царствует Потапенко.

Тригорин — гражданский муж его матери.

Королевство молодого принца принадлежит третьестепенному человеку, столь ничтожному, что он поручил придворной пушке палить каждый раз, как он выпивает кубок вина.

Тригорин любит гром славы.

Треплев на берегу красивого озера сделал глупый жест. Он убил чайку.

Треплев любит женщину, как Гамлет любил Офелию, только Офелия любит Гамлета, а Заречная не любит Треплева. Вернее, его разлюбила, когда увидела Тригорина в ореоле славы.

Треплев, как давний его знакомец Гамлет, сделал пробу искусства.

Он построил театр на берегу озера, дал женщине свою рукопись, чтобы она читала.

Публикой были Треплев, Тригорин, мать Треплева, еще одна женщина, она любит Треплева.

Драма рассказывает о том, как исчезает мир, как вытаптывается лес, умирают все.

Даже куропаток не осталось. Вымерли все. Только у

 


милой Заречной есть душа, но с ней разговаривает Дьявол с угрозой, обыкновенный Дьявол с человеческими ногами — это я додумываю ему костюм.

Дьявол прототип Потапенко, Боборыкина — все неплохие люди.

Убийцы истинного.

Переговоры между Треплевым и его матерью, которые я не привожу дословно, напоминают переговоры Гамлета с королевой, она не верит сыну, она смеется над киевским мещанином, человеком, который не имеет даже платья.

А люди смеются. Тогда еще в Бразилии не погибли леса, тогда не было автомобилей и воздух над городами был чище, а снег был белым.

Треплев разбит.

Он переживает неудачу пьесы.

Аркадина старая любовница Тригорина. На несколько минут мать берет пример с Треплева, потому что ей его жалко. У Треплева подрезаны крылья.

Идет великий рассказ Чехова о гибели зеленого мира.

Великий режиссер Станиславский перед этим ставил Гауптмана. Там дело тоже было у озера, в театре остались лягушки, они хором квакали; когда драма Чехова была осуществлена, режиссер пустил около сцены кваканье лягушек.

Чехов протестовал.

Режиссер сказал: ведь это реально.

— Но у меня искусство, — ответил Чехов.

Здесь было много недоговоренностей. Кваканье лягушек должно было умереть над озером, потому что умерло все живое.

Треплев продолжал писать; его печатали. Девушка, которая его любила, рассказывала потом, что приходили журналы, приходили деньги, а потом приехал Тригорин.

Девушка печально говорит, что в пьесе Треплева не разрешается страдать.

Теперь мне надо привести слова из «Гамлета» — в пьесе:

Аркадина (читает из Гамлета). «Мой сын! Ты очи обратил мне внутрь души, и я увидела ее в таких кровавых, в таких смертельных язвах — нет спасенья!»

Треплев (из Гамлета). «И для чего ты поддалась пороку, любви искала в бездне преступленья?»

 


Все на своих местах.

Король на своем зыбком, оспариваемом троне, он еще описывается, как плохая декорация, on — король.

Тогда Треплев, который и есть Чайка, убитая Чайка, стреляется, в то время как мама играет в лото на маленькие суммы.

Хорошо, что Нина осталась жива, но драма во всех театрах мира, на мой печальный взгляд, недоувидена. Треплев застрелился. Он погиб, как та Чайка, которую мы видим у озера.

Жив Толстой.

Жив Пушкин.

Жив Чехов.

Вероятно, «Чайку» нужно ставить у озера.

Но дело в том, что там небывалое. Небывалое обычное, небывалое, которое можно показывать только людям, которые умеют смотреть, людям, которые летают, как чайки, а не ходят по камням, как рассудительные вороны и традиционные голуби.

У голубей, кстати, есть женский род: голубица, голубка.

Голубица — другая птица, из другого рода; голос у нее другой.





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2016-11-18; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 410 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Настоящая ответственность бывает только личной. © Фазиль Искандер
==> читать все изречения...

806 - | 689 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.009 с.