Некоторые технические замечания 7 страница

Естественно, реактивизация детства и репродукция травм еще не означают выполнение задач анализа. Игровой или иной материал подлежит основательному аналитическому исследованию. Разумеется, Фрейд прав, утверждая, что воспоминание, а не игра, является триумфом анализа. Я же полагаю, что успехом является также получение существенного материала, который затем можно преобразовать в воспоминание. Я принципиальный противник неконтролируемых реакций и считаю, что полезно максимально выявлять скрытые тенденции, прежде чем переходить к их логическому анализу и одновременно к воспитанию самоконтроля. Не следует думать, что мой анализ, который я иногда низвожу до детской игры, существенно отличается от прежней практики. Мои процедуры всегда начинаются со знакомства с мыслями, оказавшимися на поверхности психического аппарата пациента: затем подробно анализирую события прошедшего дня, после чего расспрашиваю о сновидениях. На каждом занятии я основательно анализирую добытый материал. Полностью используя при этом наши знания о переносе, сопротивлении и метапсихологии образования симптомов и стремясь к тому, чтобы их понял пациент. На вопрос, сколь долго может практиковаться «детская игра», отвечу: во время анализа взрослый имеет право вести себя как «плохой ребенок», но если он выпадает из роли и пытается выдать инфантильную реальность за действия взрослого, то необходимо (порой это трудно) ограничить его действия. Предполагаю, что приятные выражения чувств ребенка (особенно либидозные) в основном коренятся в нежной связи «ребенок — мать», а элементы зла, неконтролируемой перверсии — обычно следствие нетактичного отношения со стороны окружения. Максимальное понимание и доброжелательность, исключительное терпение и выдержка врача очень важны. Этот защитный фон, в какой-то степени гарантирующий от возникновения неизбежных конфликтов, дает надежду на возможное примирение. Тогда пациент будет воспринимать наше отношение как контраст с пережитым в собственной семье. Поскольку он ныне защищен от повторения событий прошлого, то может себе позволить их репродукцию. Это весьма напоминает процессы, о которых нам сообщали аналитики детей. Бывает, например, что признав свою вину, пациент внезапно хватал мою руку, умоляя не бить его. Часто пациенты, у которых мы предполагали злую волю, пытались провоцировать конфликт с врачом с неприличными гримасами или циничными выражениями. Я советую в таких случаях не разыгрывать из себя добряка, а честно высказать свое неприязненное отношение, заявив, что надо владеть собой. Таким образом, мы узнаем кое-что о лицемерии и ханжестве в окружении больного, что скрывалось за показной любовью. Порой в разгар ассоциаций пациенты предлагают нам послушать небольшие истории, даже стихи, иногда просят карандаш, чтобы одарить нас наивным рисунком. Кончено, я это одобряю, а рисунки, порой фантастические, тщательно анализирую. Разве это не напоминает элементы детской аналитики? Но разрешите мне признать за собой одну тактическую ошибку, исправление которой впоследствии помогло прийти к принципиально важному решению.

Элизабет Северн, проходящая у меня курс учебного анализа, сказала в дискуссии, что своими вопросами и ответами я нарушаю спонтанность фантазирования. И что мне следует ограничиваться энергичным побуждением ослабевшей психической силы для активизации пациента и преодолением его страховидной заторможенности. Еще лучше было бы, если бы это побуждение имело вид очень простых вопросов, что заставит объект продолжить работу самостоятельно. Отсюда следует теоретическое обобщение: допускаемая при анализе суггестия должна быть только побуждением, а не ориентиром дальнейшего пути, что существенно отличается от суггестии, обычно практикуемой психотерапевтами. Фактически предлагается только усиление задач, выдвигаемых анализом: хотите лежать — ложитесь, предоставьте свободу фантазиям, говорите все, что придет на ум. Игра фантазий — также усиленное побуждение. То же самое относится к гипнозу. Элементы отчуждения неизбежны при любой свободной ассоциации. Требование более широкого и глубокого проникновения в психику ведет иногда (а в моей практике — весьма часто!) к более глубокому отчуждению. Если оно выражается галлюцинаторно, то, если угодно, назовите его аутогипнозом: мои пациенты охотно применяют понятие «состояние транса». Важно не допускать насилия при этой беспомощной фазе, исключив навязывание собственных фантастических теорий психике пациента. Наоборот, надо использовать сильное воздействие для углубления способности пациента к выработке энергии своей психики. Грубо говоря, анализ не должен посредством гипноза или суггестии вдалбливать понятия в пациента, а должен вытягивать их из него, что обязательно! Такая позиция открывает педагогике существенный подход к рациональному воспитанию детей.

Восприимчивость детей, их склонность в моменты беспомощности опереться на «больших», конечно, включает элемент гипноза! Но абсолютно недопустимо использование власти взрослых для штампования собственными окаменевшими правилами пластической души ребенка. Авторитетная власть должна быть средством воспитания самостоятельности и отваги! Если пациент чувствует себя обиженным, разочарованным, предоставленным самому себе, то как брошенный ребенок, он начинает играть сам с собой. Мы категорически утверждаем, что покинутость приводит к растеплению личности. Часть личности исполняет роль матери или отца в игре с другой частью, как бы снимая состояние брошенности. Примечательно, что в этой игре участвуют не только отдельные части тела (нога, пальцы, рука, гениталии, нос и т.д.), но перипетии личной трагедии затрагивают сферу психики, что мы наблюдаем в нарциссическом расщеплении. Поражают аутосимволические восприятия или явления бессознательной психологии, отразившиеся в фантазиях анализируемых, в том числе у детей. Мне, например, рассказывали сказку, в которой некий жуткий зверь зубами и когтями пытался уничтожить камбалу, но она гибко избегала опасности и снова вернулась в свою овалообразную форму. Эта история допускает два толкования: во-первых, пассивное сопротивление угрозам внешней среды, и во-вторых, расщепление собственной личности на болезненно чувствующую жестокость и на часть все понимающую, но бесчувственную. Еще отчетливее представляется процесс вытеснения, выражающийся в фантазиях и снах, при которых голова, т.е. орган мышления, отделена от тела и передвигается на своих ногах или связана нитью с остальной частью тела. Такие явления, конечно, требуют исторического и аутосимволического толкования. Но я воздержусь от метапсихологической значимости процессов расщепления.

Да, нам придется еще многому научиться у своих пациентов, в том числе у детей. Много лет назад я опубликовал краткое эссе о сравнительно частой повторяемости одного типичного сновидения, назвав сообщение «Сон об ученом новорожденном». Речь шла о снах, в которых новорожденный в колыбели вдруг начинает говорить и дает мудрые советы взрослым. В одном из моих случаев интеллект несчастного ребенка проявился в аналитической фантазии пациента, бросившегося на помощь к смертельно раненному младенцу. «Скорее, я не знаю что делать! Моего ребенка ранили! Он истекает кровью. Едва дышит! Я должен сам перевязать рану... Дыши глубже, а то умрешь! Останавливается сердце! Он умирает, умирает!....». На этом кончились ассоциации, связанные с анализом сна. У пациента появились судороги мускулатуры спины и затылка, он делал движения, как бы защищая низ живота. Мне, однако, удалось восстановить контакт с почти коматозным больным и рядом вопросов побудить его к рассказу о перенесенной в раннем детстве сексуальной травме.

Я хочу подчеркнуть, что подобные наблюдения, по-видимому, характерны для генезиса нарциссического раздвоения. Похоже, что под воздействием непосредственной опасности (не исключено — в самом раннем детстве) часть нашего Я отщепляется в виде самовосприимчивой и самовспомогающей инстанции.

Коллегам хорошо известно, что у детей, страдающих нравственно и физически, рано появляются черты взросления и умственного развития. Они склонны ободрять других, готовы оказать помощь. Но, правда, не все. Некоторые впадают в ипохондрию. Но, несмотря на объединенные усилия анализа и наблюдений за детьми, все еще не удалось решить множество сложных вопросов. Применяемую мной методику отношения к объектам анализа можно вполне обоснованно именовать «изнеженной». Насколько возможно, я иду навстречу желаниям и побуждениям пациентов. Продлеваю час анализа до усвоения эмоций, вызванных добытым материалом, и пока не сглажу примирительным тоном конфликт, возникший, например, в связи с моим настоятельным требованием вернуться к событиям инфантильного периода. Веду себя подобно нежной матери, которая вечером не ляжет спать, пока не справится с накопившимися за день мелкими и крупными заботами, не устранит страхи и злые намерения. Таким образом удается погрузить пациента в ранние стадии любви к объекту, и он, как засыпающий ребенок, бормочет отдельные фразы, давая нам возможность проникнуть в мир его сновидений. Разумеется, нежные отношения во время анализа не длятся бесконечно. Превратившись в ребенка, пациент предъявляет все большие требования, затягивает переход к ситуации примирения или своими возрастающими капризами хочет вызвать нас на ответные действия в виде наказаний. С углублением ситуации переноса увеличивается травматический эффект момента, когда аналитик вынужден определить пределы, в которых такое поведение пациента допустимо. Ситуация отказа вызывает сначала беспомощное озлобление пациента и нарочитое нежелание рассказа о прошлом. Потребуется значительное усилие и тактичное поведение для примирения, чтобы исключить длительное отчуждение. В этой ситуации аналитик имеет возможность кое-что узнать о генезисе травм: сначала — полная парализация спонтанности мышления, шоковое или коматозное состояние и лишь затем восстановление новой (смещенной) ситуации равновесия. Если на этом этапе удастся контакт, то мы сможем понять, почему ребенок в одиночестве теряет вкус к жизни или, по Фрейду, обращает агрессию на собственную личность.

Иногда пациент переживает чувство близкой кончины: мы видим смертельную бледность на его лице, полуобморочное состояние, общее повышение тонуса мускулатуры, т.е. репродукцию духовной и телесной агонии с сопутствующими болями. Кстати отмечу, что от «умирающего» пациента я узнал интересные сведения о «том свете» и природе бытия после смерти. Психологическая оценка этого материала завела бы слишком далеко. Когда я рассказывал в Лондоне коллеге Рикману об этих, иногда опасных явлениях, то он спросил, располагаю ли я спасительными медикаментами, чтобы в нужный момент воспользоваться ими. Я ответил утвердительно, хотя никогда дело не доходило до их применения. Достаточно словами тактично успокоить, понимающе пожать руку, порой погладить по голове, чтобы ослабить реакцию и восстановить контакт. Контраст наших действий с теми реакциями, о которых рассказывал нам пациент, давал возможность обнаружить причину его детских травматических потрясений. Оказалось, что самое опасное — лживые утверждения больного, что будто бы ничего не случилось и что ругань и откровенные побои не были болезненны. Такой способ воспитания может превратить травму в патогенность. Я уверен, что тяжелые потрясения можно преодолеть без амнезии и невротических последствий, если мать будет проявлять полное понимание, нежность и терпение.

Я предвижу возражение: нужно ли сначала мягкостью и даже нежностью обращения с пациентом убаюкивать его обманом неограниченной безопасности, чтобы потом заставить пережить более чувствительную травму? Объясняю: этот процесс развился как законная попытка к усилению свободы ассоциаций. Я, безусловно, уважаю такие спонтанно проявляющиеся реакции, которые следует поощрять; их торможение, на мой взгляд, недопустимо. Решение проблемы предоставим педагогам.

Примечательно поведение пациентов после пробуждения от такой инфантильно-травматической отчужденности. Например, одна пациентка, испытавшая очень большой прилив крови к голове во время травматической конвульсии (даже с синюшностью лица), очнувшись, заявила, что ничего не помнит, но головная боль усилилась (один из ее обычных симптомов). Может быть, мы приблизились к пониманию зависимости физиологических процессов от психических явлений? Из множества известных мне примеров приведу лишь некоторые. Так, пациент, в детстве заброшенный ребенок, испытывавший тяжкие телесные и духовные страдания, очнулся после травматической комы с потерявшей чувствительность рукой, но в остальном, кроме амнезии, владел собой и вскоре стал трудоспособным. Очевидно, что страдания были смешены на один орган тела, а «омертвевшая» рука репрезентировала всю страдающую личность. Другой пациент после репродукции травмы начал прихрамывать — ослабел палец на ноге... Пациент как бы предупреждался: будь осторожен, чтобы избежать повторения.

Я чувствую, что. мои слушатели хотят спросить: уместно ли эти примеры относить к психоанализу? Ведь эти почти галлюцинаторные проявления травматических сцен — судороги и парестезии, вполне можно считать приступами истерии. Где же экономически-топико-динамическое репродуцирование симптоматики, энергетическое смещение Я и сверх-Я, характеризирующие современный анализ? Конечно, в своем докладе я почти исключительно останавливаюсь на оценке травматического момента, что, естественно, нехарактерно для моих анализов. Последние месяцы я был сосредоточен на конфликтах интрапсихических энергий. Ведь при работе с патоневротиками требуется не менее года, чтобы получить доступ к эмоциям. На основе добываемого материала мы успеваем только на интеллектуальном уровне установить причины неврозов, определить меры предупреждения раздвоенности чувств и мотивы мазохистских самоистязаний. Согласно моему опыту, рано или поздно интеллектуальная надстройка рушится и прорываются примитивные, ярко эмоциональные основы. Лишь с этого момента начинаются повторение и новое разрешение первоначального конфликта между Я и окружающей средой, происходившего в период инфантильности. Напомню, что реакции малыша на отвращение сначала имеют телесную природу. Позднее ребенок научается владеть своими выразительными движениями, являющимися предпосылками любого симптома истерии. Врачи-неврологи, вероятно, правы, утверждая, что современный человек реже проявляет открытую истерию по сравнению с десятилетним прошлым. Да, похоже, что с развитием культуры и неврозы стали «культурнее». Я полагаю, что терпение и выдержка помогут интрапсихические механизмы вытеснить до уровня инфантильных травм.

Мне предъявят еще один щекотливый вопрос о результатах терапии. Отмечу две вещи: надежду на сокращение срока анализа посредством релаксации и катарсиса, которая пока не оправдалась, наоборот, значительно возросла нагрузка на аналитиков. Вместе с тем я надеюсь, что таким образом углубится наше проникновение в деятельность здоровой и больной души, что создаст основы для успеха терапии.

В заключение еще один практически важный вопрос. Должен ли (и может ли) учебный анализ углубляться в инфантильный слой? Хотя неразработанность терминологии анализов создает серьезные трудности, тем не менее каждый, кто ставит перед собой задачу «понять и помочь», не должен пасовать перед сложностями. Даже по чисто профессиональным причинам аналитик в ходе работы должен быть «чуть-чуть истериком», чтобы установить зависимость формирования характера от отдаленных следствий впечатляющих инфантильных травм. Я уверен, что катарсическое углубление в невроз и детство безвредно. И, конечно, не так опасно, как жертвы коллег, согласных испытывать на себе инфекции и отравляющие вещества.

Дамы и господа! Если высказанные мной мысли и убеждения встретят ваше признание, то этот успех я честно разделю со своими пациентами и коллегами, а в их числе с названными здесь аналитиками детских заболеваний. Я был бы счастлив, если бы мы заложили по меньшей мере основы нашего будущего сотрудничества. Меня не удивит, если вы в этом докладе, как и в ряде моих недавних публикаций, обнаружите некоторую наивность воззрений. Если кто-либо после 25 лет работы аналитиком поразится фактам психических травм, то это напомнит анекдот об уходящем на пенсию инженере, который каждый вечер ходил на станцию, удивленно смотрел на отходящий поезд и восклицал: «Потрясающее открытие — эти локомотивы!» Возможно, что этот наивный взгляд на давно известные факты у меня возник под влиянием нашего общего учителя, который как-то во время совместной незабываемой прогулки поразил меня неожиданной фразой: «Послушайте, Ференци, ведь сон фактически исполнение желания» — и рассказал мне о своем недавнем сне, который действительно был блестящим подтверждением его гениальной терапии сновидений.

Разрешите выразить надежду, уважаемые коллеги, что вы не оставите без внимания мое сообщение и не будете торопиться с его оценкой, пока вас не убедит собственный опыт.

Сердечно благодарю вас за дружеское терпение, с которым вы выслушали мой доклад.

 

 

27. Влияние Фрейда на медицину
(1933)

Чтобы оценить в науке значение отдельной личности, полезно охарактеризовать состояние этой науки (или ее отрасли) до и после вклада, внесенного этой конкретной личностью. И все же такой подход вряд ли сможет с достаточной полнотой установить, может ли некая умная голова плодотворно объединить ранее накопленный материал или же чудесный луч, как метеор, внезапно осветит пребывавший в незнании мир.

Наконец что это — удачная находка или особые личные качества стали решающим фактором для открытия новой науки и ее теоретического формулирования. Этот комплекс вопросов требует своеобразного исследования личности!

Определяя влияние Фрейда на медицину, я ограничусь рядом замечаний. Так сложилось, что известный венский врач Иозеф Брейер, лечивший интеллигентную пациентку с помощью гипноза, понял с ее слов, что выражение фантазий благоприятно сказывается на ее состоянии. Свое наблюдение она сообщила врачу, что и стало открытием катарсического метода. Другая случайность — личное знакомство Зигмунда Фрейда с Брейером. Но совсем не случайно, что Брейер, несмотря на понимание значения открытия для психологии и патологии, вскоре перестал интересоваться этими проблемами и не мог оказать влияния на Фрейда и его работы. Уже давно не секрет, в силу каких личных качеств Фрейд вывел психоанализ в ряд науки. Прежде всего это объективность, оставшаяся непоколебимой даже перед разворотом идей сексуальности. Как ни странно, но до Фрейда исследователи считали почти безнравственным рассмотрение сексуальных проблем и психологической стороны любовных отношений. Нашлись только два отважных человека, для которых отталкивающие особенности сексуальных явлений стали предметом тщательных исследований. Это венец Краффт-Эбинг и англичанин Хавелок Эллис, примеру которых вскоре последовали некоторые немецкие и швейцарские ученые. Уже первые попытки Фрейда объяснить открытие Брейера привели к исследованию сексуальных проблем. И тут же его покинули друзья и коллеги, признававшие его дарование, пока он ограничивался лишь такими конкретными проблемами, как афазия и церебральный паралич у детей. Даже Брейер присоединился к тем, кто считал проблемы, интересующие Фрейда, неэстетичными. Так Фрейд оказался в одиночестве. Начался период в его жизни, заслуживающий названия героического. Он создал «Толкование сновидений» — основу своего будущего творчества. С тех пор минуло тридцать лет, но не исчезла отрицательная позиция научного мира, базирующаяся на мнении, что психоанализ не соответствует требованиям медицинской науки.

Характерной чертой Фрейда как бесспорного создателя психоанализа была его беспощадная критика практики и теории терапии, полностью провалившейся в попытках лечения неврозов. В то время (почти как теперь) врач в основном был оснащен аппаратурой гальванотерапии времен Фарадея, посредством которой занимался лечением так называемых функциональных заболеваний. Фрейд пришел к выводу, что электротерапия абсолютно бесполезна при лечении неврозов, а случайные и временные успехи гипнотического и суггестивного воздействия бесперспективны. Фрейд отказался от этих методов.

Специфической чертой его бытия было яростное стремление к истине, что не позволяло ограничиться просто критикой господствовавших представлений. Его одинокий дух исследователя пытался без внешней поддержки решить поставленные вопросы. Это была задача со многими неизвестными, равноценная атаке почти непреодолимых препятствий.

Согласно пониманию Брейера и Фрейда, причины невротических симптомов таились в бессознательной психике, непосредственное исследование которой представлялось невозможным. Как отмечено, Фрейд намеренно отказался от применения методов гипноза и суггестии, которые частично открывали доступ к подсознанию, полагая, что для нормативной психологии того времени эти методы будут необъяснимыми и даже мистическими приемами. Фрейд, однако, добился невероятного успеха: глубины личности, считавшиеся недоступными, были проникнуты его методом свободной ассоциации. Нелегко определить термин «гений», но как иначе назвать человека, который в такой безнадежной ситуации все-таки находит выход?! Я не пытаюсь утверждать, что мысль Фрейда определила будущее развитие психологии во всех ее направлениях, но в тот момент, когда появилась великая мысль Фрейда, родилась современная психология. И теперь оказалось крайне необходимо научно упорядочить огромный материал, накопленный в результате применения нового метода. И Фрейду пришлось создать контурный каркас своей теории, позднее неоднократно изменяемый и достраиваемый. Это так называемая метапсихология.

Попытаюсь кратко объяснить, что мы под этим понимаем. Происхождение невротических симптомов объяснялось тем, что в психическом пространстве взаимодействуют силы различной интенсивности и с различными функциями, включающими сознательные и бессознательные. Нарушения психической деятельности определяют конфликты между ними. Результат конфликта зависит от соотношения сил, но сумма обеих психических сил уравновешена. Пусть нас не пугает, что непосвященные считают эту конструкцию фантазией или научной фантазией. На деле всякая научная теория является фантазией, используемой до тех пор, пока она выполняет свою практическую задачу и не противоречит фактическому опыту, что вполне отвечает метапсихологии Фрейда. Она позволяет нам рассматривать нарушения в психической деятельности пациента как результат таких или сходных конфликтов; более того, предоставляет возможность воздействовать на правильное распределение сил.

В последующих работах Фрейд вместо этой простой системы применил более усложненную.

Ему удалось установить биологические первопричины силы, направляющей явления психики, вплоть до ее подобия с движущей физической силой. Оставив в стороне практические соображения, он не взялся за преждевременное, иллюзорное создание унифицированной системы и продолжал исследование своих идей, которые не полностью его удовлетворяли, хотя гармонично соответствовали реальности. Я утверждаю, что его конструкция отличается высокой научной ценностью. Она, несомненно, является первой попыткой решения проблемы физики и физиологии психических явлений. Единственным средством для достижения этой цели является внедрение психоанализа.

Ранее ни анатомия, ни физиология не вносили вклада в познание тонких нюансов психики. Ученые медики, как загипнотизированные, уткнулись в микроскопы, полагая, что реакции нервных волокон позволят разгадать явления психики. Но были лишь получены простейшие факты о функциях движения и мышления. Поскольку неврозы и функциональные психозы не вызывали изменений в мозге, медицинская наука пребывала в полном неведении.

Серьезнейшие психические проявления в нашей жизни считались малозначащими для представителей «серьезной науки», которые отдавали психологию дилетантам и литераторам. Опасения необоснованных обобщений избавили Фрейда от объединения физического и психического в материалистическом монизме. Интеллектуальная зрелось Фрейда выразилась в понимании факта, что психика может быть доступной только субъективной стороне через интроспективные методы и что полученная этими методами психическая реальность неопровержима. Так Фрейд стал дуалистом — определение почти ругательное в устах большинства естествоведов. Я не думаю, что у Фрейда были возражения против монистического мировоззрения. Его дуализм говорит лишь, что создать унифицированные методы исследования психики, пригодные для всех, невозможно в ближайшем будущем, а полностью, вероятно, никогда. Во всяком случае дуализм Фрейда нельзя смешивать с наивным разделением живого организма на душу и тело, хотя он всегда учитывал связанные с нервной системой анатомические особенности и физиологические функции. Его психологические исследования проникли до инстинктов человека, т.е. предела для анализа психологии. С другой стороны, согласно метапсихологической конструкции, он не уходил от возможной аналогии с естествознанием. Для обозначения его специфического дуализма я ввел новый термин «ульраквиетизм» и убежден, что этот метод исследования заслуживает широкого применения.

Одним из примечательных достижений Фрейдовой психологии является то, что он сформулировал правила своеобразной грамматики и примитивной логики для исследования бессознательного, способствующие толкованию сновидений, а также невротических и психотических симптомов в повседневности.

Надо признать, что врач, понимающий язык невротических и психотических симптомов, знающий их происхождение и причины, сумеет основательно разобраться в неврозах и проявлениях истерии, в отличие от естествоведов, мало обеспокоенных этиологией определенных явлений, а при лечении уповающих на интуицию. Никто не отрицает, что и до Фрейда были выдающиеся психотерапевты, деятельно и успешно лечившие психозы и неврозы. Эти талантливые медики, однако, не могли обучить методу интуиции. Такой контакт между пациентом и врачом психоаналитик назвал бы диалогом двух бессознательных. Интуиция врача «на ощупь» искала правильный ответ в действии назначенного лекарства. Прогресс психоанализа в медицинской практике состоял в основном в том, что терапевтическое искусство стало наукой, которая может быть освоена каждым интеллигентным врачом. Конечно, в психоанализе, как и любой другой отрасли здравоохранения, встречаются художники своего дела. Соответствующая подготовка на основе учения Фрейда существенно поможет образованию специалистов высокого класса. Естественно, что заинтересованные круги с нетерпением ожидают информацию о практических успехах психоанализа. Неужели это единственный вид психотерапии, гарантирующий быстрый и надежный способ лечения? Разве нет заболеваний, при которых целесообразно применение иных методов? Отвечаю со всей убежденностью: анализ отнюдь не быстрый, а точнее, весьма медленный метод лечения. Он длится обычно месяцы, а в тяжелых случаях — годы. И не предполагает полного освобождения от болевых ощущений, а наоборот, включает терпеливое восприятие неизбежного психического страдания. А уверенность в конечном успехе можно лишь предполагать.

Психоанализ не относится к группе тех удивительных методов, которые, подобно гипнозу, одним взмахом руки способны изгонять симптомы. И не доверяет им, поскольку пыль, поднятая такими методами, где-то осядет. Психоанализ стремится к радикальному устранению психопатических скоплений, но не для всех видов неврозов, он оставляет свободу действий для других видов психотерапии.

На данный момент он непригоден для работы с массой. Подготовленный аналитик может с успехом работать в качестве гипнотизера, психотерапевта или директора психиатрической больницы. Мы можем уверенно предположить, что все формы психотерапии обязательно испытывают влияние идей Фрейда. Зачастую это имеет место уже сейчас, хотя нередко маскируется разными терминами. Хорошо известны значительные изменения в лечении больных психиатрических больниц. Это результат внедрения идей Фрейда. Мы прогнозируем преобразование этих больниц в психотерапевтические оздоровительные центры, где опытные врачи-аналитики ежедневно занимались бы не менее часа с каждым больным. Конечно, обеспечение такого идеального состояния сложно, но это неизбежно. В свое время старый французский мастер психиатрии Пинель, следуя своему доброму сердцу, освободил душевнобольных от ненужных оков. Фрейд повторил это изнутри. Благодаря его открытию симптомы душевнобольных перестали быть коллекцией ненормальностей. Даже психопат говорит на языке, понятном подготовленному врачу. Впервые был переброшен мост над глубокой пропастью, разделяющей душевно здорового от душевно больного.

Великий переворот в психиатрии и учении о неврозах, начатый и осуществленный Фрейдом за 30 лет неутомимого труда, мы можем приравнять к перевороту в медицине в результате внедрения методов перкуссии, рентгенологии, бактериологии и химии. Разумеется, и раньше встречались вдумчивые, успешно практикующие врачи. Но сегодня ни одни подлинный врач не станет опираться только на свое тонкое ощущение и намеренно воздержится от объективной оценки своей практики. Совершенно очевидно, что психоанализ поднял познание неврозов и психозов на новую научную ступень. И общая медицина располагает многими возможностями для использования достижений Фрейда. Не исключено, что в будущем психоанализ и его плодотворные идеи вберутся различными научными ответвлениями. Таким образом, став полезным удобрением, они уже не будут оскорблять своим неаппетитным видом эстетико-этические вздохи ученой компании. Однако не будем всерьез обсуждать такую ситуацию. К счастью, психоанализу предстоит достаточно долгая жизнь, чтобы закрепить свои завоевания и защищать их от многочисленных попыток отторжения. Фрейду удалось глубоко исследовать действие скрытых инстинктами качеств личности, и теперь наконец, он может обратиться к освещению сознательной деятельности. Я имею в виду начало его научной психологии, подробно объясняющей высшие духовные проявления Я: сознание, совесть, нравственность, идеализм и т.д. Очевидно, что Фрейд занимался сексуальными отклонениями и анималистически-агрессивными инстинктами не из личных предпочтений, а потому что не нашлось иного Геркулеса для очищения этих Авгиевых конюшен. Он был просто исследователь реальной жизни. Предрассудки общества его мало занимали. Вместе с тем он изначально предполагал, что наряду с жизнью инстинктов существует мощь вытесняющих сил, социальное приспособление и сублимация которых имеет не меньшее, а может быть, и большее значение для его теории. Непонимание этого факта я объясняю только слепой ненавистью и страхом его современников. Они заявляли, что он возится в грязных инстинктах и что суть его учения — «пансексуальность», «опасная психическая эпидемия». Сначала робко, потом все увереннее звучат голоса (среди них значительных лиц!) в подтверждение теорий Фрейда. Примечательно, что в его поддержку выступили не только представители психиатрии, но и врачи-интернисты, гинекологи, педиатры и дерматологи. Они установили, что ряд загадочных случаев по их специальности нашел объяснение в психоанализе, после чего больной становился объектом терапии. Учет значимых неосознанных психических факторов при патогенезе заболеваний приобрел широкое распространение. Сотни практикующих врачей посетили психотерапевтический конгресс в Баден-Бадене, прошедший под знаменем психоанализа. Многие видные врачи (назову Георга Гроддека и Феликса Дейча) интенсивно занимаются аналитической терапией органических заболеваний. И это многообещающее начало. Поскольку медицина была раздроблена на специальности, то для ряда врачей психоанализ был спасением, используемым при любой форме заболевания. Этот принцип прежде редко применялся из-за отсутствия настоящего знания психологии. Впервые требования индивидуального лечения пациента получили серьезное воплощение. Ряд ответвлений медицины воспринял психоанализ пассивно.