В блаженном космическом трансе

Это было первое из множества паломничеств в Дакшинешвар со святым учителем. От него я узнал сладость Бога в аспекте Матери, или Божественной Милости. Святой, подобный ребенку, находил мало привлекательности в аспекте Отца, или Божественного Судьи. Суровое, требовательное, математическое суждение было чуждо его нежной натуре.

«Он может служить земным прототипом самих ангелов небесных!» – с нежностью подумал я, наблюдая за ним однажды во время его молитвы. Без тени порицания или критики смотрел он на мир глазами, давно знакомыми с Первичной Чистотой. Его тело, ум, речь и действия безо всякого усилия гармонировали с простотой души.

– Мой учитель говорил мне так... – этой данью почтения, избегая личного утверждения, святой завершал всякий мудрый совет. Отождествление учителя Махасая с Шри Рамакришной было так глубоко, что он не считал более свои мысли своими.

Однажды вечером мы со святым рука об руку гуляли по кварталу, где находилась его школа. Моя радость была омрачена появлением одного самодовольного знакомого, обременившего нас продолжительной беседой. -

Я вижу, тебе этот человек не нравится. – Самовлюбленный малый, очарованный собственным монологом, не слышал шепота святого. – Я сказал об этом Божественной Матери. Она понимает наше досадное положение. Как только мы дойдем до того красного дома, Она обещала напомнить ему о более срочном деле.

Глаза мои не отрывались от места спасения. Дойдя до красных ворот, знакомый без объяснений повернулся и исчез, даже не закончив сентенции и не простившись. Покой снизошел на измученную атмосферу.

На следующий день я в одиночестве гулял у железнодорожной станции Ховра, постоял с минуту у храма, безмолвно критикуя небольшую группу мужчин с барабаном и цимбалами, неистово повторявших монотонные песнопения.

«Как неблагочестиво пользуются они божественным именем Господа, механически повторяя его», – подумал я. Вдруг, к моему удивлению, откуда-то появился учитель Махасая.

– Сэр, как вы сюда попали?

Игнорируя вопрос, святой ответил на мою мысль:

– Разве не истинно, маленький господин, что имя Возлюбленной сладко звучит во всех устах – невежественных и мудрых? – он нежно обнял меня. Я почувствовал, что на его волшебном ковре возношусь к Милосердному Присутствию.

– Не хотел бы ты взглянуть на несколько биоскопов?[[63]] – этот вопрос, заданный однажды вечером затворником Махасая, озадачил меня; название это тогда в Индии означало движущиеся картинки. Я согласился, так как был рад находиться в его обществе при любых обстоятельствах. Бодрым шагом мы дошли до сада, расположенного около Калькуттского университета. Мой спутник указал на скамью у голдигхи (пруда).

– Посидим здесь несколько минут. Мой учитель всегда рекомендовал медитировать в местах, где есть водный простор. Здесь его безмятежность напоминает о безбрежном покое Бога. Как все предметы отражаются в воде, так и вся вселенная, как в зеркале, отражается в озере космического разума – так говорил часто мой гурудев[[64]].

Через некоторое время мы вошли в университетский зал, где лекция была в самом разгаре. Она оказалась ужасно скучной, хотя и оживлялась время от времени показом диапозитивов, тоже неинтересных.

– Так этот биоскоп хотел показать учитель! – В мыслях было нетерпение, но я не хотел обидеть святого, не позволяя скуке отразиться на лице. Он доверчиво склонился ко мне:

– Вижу, маленький господин, что этот биоскоп тебе не нравится. Я упомянул об этом Божественной Матери. Она нам вполне сочувствует, сказав, что свет сейчас погаснет и не зажжется, пока мы не выйдем из зала.

Когда его шепот прекратился, зал погрузился во тьму. Резкий голос профессора стих от изумления, потом послышалось: «Кажется система освещения зала неисправна». Тем временем мы с учителем Махасая благополучно переступили порог. Взглянув мельком из коридора, я заметил, что место нашего мучения вновь осветилось.

– Маленький господин, ты разочаровался в том биоскопе, но, я думаю, тебе понравится другой. – Мы со святым стояли на тротуаре перед зданием университета. Он мягко шлепнул меня по груди над сердцем.

Последовало преображающее молчание. Точно так же, как современное звуковое кино становится беззвучным движением изображений, когда выходит из строя звуковой аппарат, так божественная рука каким-то чудом подавила земную суматоху. Пешеходы, проезжающие троллейбусы, автомобили, телеги с запряженными в них волами, наемные экипажи с железными колесами – все бесшумно двигалось. Как бы обладая всевидящим оком, я видел сцены, разворачивающиеся позади меня, с любой стороны так же легко, как и впереди. Все зрелище этого оживленного маленького района Калькутты беззвучно проходило передо мной. Подобно отблеску огня, неясно различаемому под покровом пепла, мягкое свечение пронизывало этот панорамный вид.

Мое собственное тело казалось не чем иным, как одной из многих теней, хотя и было неподвижно, тогда как другие безмолвно двигались туда-сюда. Подошли и прошли несколько мальчиков, моих друзей; хотя они и смотрели прямо на меня, но не узнавали.

Необычная пантомима привела меня в невыразимый экстаз. Я пил глубоко из какого-то блаженного источника. Вдруг учитель Махасая снова мягко шлепнул меня по груди. Столпотворение мира обрушилось на мои уши. Я зашатался, как будто резко пробудившись от легкого сна. Трансцендентальное кино было отнято.

– Маленький господин, я вижу, второй биоскоп тебе понравился. – Святой улыбался. В знак благодарности я хотел пасть перед ним на колени, но он остановил меня:

– Ты не можешь этого делать теперь. Ты знаешь, что Бог живет также и в твоем храме! Я не хочу допускать, чтобы Божественная Мать твоими руками касалась моих стоп!

Если бы кто-то понаблюдал за учителем и за мной, когда мы уходили с переполненного людьми тротуара, он, несомненно, заподозрил бы нас в пьянстве. Я чувствовал, что падающие вечерние тени были сочувственно опьянены Богом.

Пытаясь в скупых словах отдать должное его доброте, я задаюсь вопросом, осознавали учитель Махасая и другие святые, чьи пути пересекались с моим, что спустя много лет в западной стране я буду писать об их жизни, посвященной божественному? Их предвидение, вероятно, не удивило бы ни меня, ни, я надеюсь, моих читателей, до сих пор следовавших за мной.

Святые всех религий добились понимания Бога благодаря простой концепции Космического Возлюбленного. Поскольку Абсолют – это ниргуна (лишенный свойств) и асинтья (непостижимый), человеческая мысль и их чаяния всегда персонифицировались с образом Единой Матери. Соединение личного Бога и философии Абсолюта – древнее достояние индийской мысли, изложенное в Ведах и Бхагавадгите. Это «примирение противоположностей» удовлетворяет сердце и голову; бхакти (преданность) и джняна (мудрость) – по сути одно. Прапати – «поиск убежища» в Боге и саранагати – приход к божественному состраданию – действительно являются путями высочайшего знания.

Смирение учителя Махасая и всех святых исходит из признания ими полной зависимости – сешатва – от Бога как Единственной Жизни и Единственного Судьи. Так как сама природа Бога – блаженство, человек в гармонии с Ним переживает истинную безграничную радость. «Первая из страстей души и воли – это радость»[[65]].

Приверженцы всех поколений, приближаясь, как дети, к Матери, свидетельствуют о том, что Она всегда с ними играет. В жизни учителя Махасая проявление божественной игры происходило по любому поводу – важному и неважному. В глазах Бога ничто не является большим или маленьким. Если бы не Его совершенная точность в конструировании крошечного атома, то разве небеса были бы украшены гордым очарованием Веги или Арктура? Деление на «важное» и «неважное», конечно, неизвестно Богу!