Происшествие на вокзале – случай из жизни

Самый обычный мужчина лежал на асфальте… Импозантный… Можно даже сказать – молодой… разве «около 50-ти» на самом деле такой уж значительный возраст? Не худой, но и не полный, а как раз такой, каким и положено быть в этом возрасте самому обыкновенному мужчине. Не особенно высокий… Чисто выбритое лицо… Аккуратный ёжик седых волос… Серые брюки, чёрные рубашка и ботинки… Затейливый ремень с клёпками серебристого металла, о котором вполне можно сказать - «с претензией»… Большая синяя сумка с белой надписью «Орифлейм»…

…Обычный мужчина лежал у подножья одной из лестниц пешеходного моста, по которому на вокзал и с вокзала, словно и впрямь – по воздуху, преодолевают железнодорожные пути отбывающие и прибывающие. В основном – пассажиры пригородных поездов.

Мужчина лежал под забором (понимаю, что звучит некрасиво, но куда деваться от правды?), под синей решёткой - одной из тех, которыми перегородили все ходы-выходы к перронам, чтобы направить людской поток исключительно через мост, а затем (или прежде этого) через вокзал с его турникетами... С «зайцами» борются... Вполне можно понять. Но об этом – потом. А пока…

Мы-то с мужем не «зайцы». Но, сойдя с электрички, сунувшись в здание вокзала и увидев перед турникетами плотную толпу только что прибывших, мне до спазма в горле не захотелось пополнять её ещё и нашими двумя телами. Пробормотав себе под нос: «на фиг, на фиг, на фиг!», я схватила своего Серого за руку и вытащила обратно на перрон.

- Не хочу через вокзал. Пойдём через переезд.

- Ну,… ладно – привычно согласился он.

И мы пошли вдоль путей, болтая по дороге о всяком, что случилось с нами за день - тёплый, безветренный, ещё не начавший угасать. Сентябрьское солнце золотило сухой асфальт, блестело на рельсах, румянило лица, щедро рассыпало повсюду праздничные оранжевые блики… Впрямь, чем не праздник? Пятница! И даже совсем не вечер.

Но воспользоваться последней тропкой, оставшейся не преграждённой заборами, нам не удалось. Не успели дойти и до конца перрона, как путь преградили «люди в чёрном». Охранники, должно быть.

- Поворачивайте. Проход только через вокзал.

- Но у нас есть билеты! – попыталась возразить я, показывая заветные (к счастью, ещё не выброшенные) бумажки: - Вот!

- Через вокзал! – слегка усиливая нажим в голосе, надвинулся на меня «черный человек».

- Даже с билетами?

- Да!

Рядом с ним другие «чёрные люди» объясняли то же самое ветхой, как само время, старушке с клюкой и огромным самодельным рюкзаком на хрупенькой спине, который она взвалила на себя явно не по силам… но всё-таки волокла.

- Но я там живу! – лепетала старушка.

И лицом, и взглядом тянулась она мимо «господ в чёрном» в сторону переезда:

- Живу я там!

- Все вы «там живёте» – ответили ей.

И повторили ещё более «железным» тоном:

- Через вокзал!

- Идиотизм! – отворачиваясь, пробормотала я.

И мы с Серёгой пустилась в обратный путь. Он – тихо матеря этот самый идиотизм, а я – молча давясь очередным спазмом, на этот раз - от злости… Ну, не люблю я, когда оставляют только одну дорогу, и никаких других вариантов! Впрочем, кого это не бесит?...

Да, меня бесило именно то, что МНЕ не дали пройти именно там, где я ХОЧУ! Вот такой я «добрый» человек… И только потом пришла мысль: «А ведь старушенции теперь придётся сделать огромный «крюк», протопать своими стоптанными облезлыми ботиночками вчетверо большее расстояние…».

Мысль, взять у бабки мешок и проводить её до дома, взвалить груз на более молодую спину - свою (или Серого навьючить), так и не посетила меня - разве что мимолётом, не всерьёз, проскользнула. Ведь в нашей реальности, если кто-то взгромоздил на себя ношу, да ещё по собственной воле, должен нести её сам… А я?... Мать Тереза я, что ли? Или мы с Серёгой – «Тимур и его команда»? Не-ет!...

Всё-таки нам пришлось пройти через проклятый турникет. И дальше оставалась только одна дорога – к той самой лестнице, у подножья которой под решёткой забора лежал он – нестарый мужчина с открытыми, но уже неподвижными глазами.

Полная женщина в оранжевой жилетке железнодорожника настойчиво совала ему под нос ватку с нашатырём, но это не оказывало никакого действия. Другая женщина… а может – девушка?... Бомжеватого вида (такие возраста не имеют) в нечистом, когда-то белом свитере, коротких джинсиках, изношенных сапогах, с отросшими корнями «пергидрольных» сальных волос, припадала губами ко рту лежащего человека и вдувала воздух (наверняка пополам с перегаром). От этих «вдохов» у лежащего раздувались щёки.

Ещё более испитой, двадцати с небольшим лет, но уже «престарелый» парень, в чудовищно грязном спортивном костюме и драных кроссовках, изо всех сил ритмично давил обеими руками на грудь упавшего человека. Мужчина лежал навзничь, катался седым «ёжиком» головы по асфальту, когда женщины начинали тормошить его сильнее, но в сознание не приходил.

- Не двигайте его, не двигайте! – волновался кто-то из случайных свидетелей.

Его испуг разделяли и поддерживали другие:

- Таких нельзя шевелить!...

- Не трясите его, е***ть вас!… дуры!... – время от времени взвиваясь, орал на «пергидрольную» девушку и «оранжевую» железнодорожницу парень в драных кроссовках: - Не трясите! Пускай ровно лежит!

И опять начинал давить на неподвижную грудь. А девушка, коротко отвечая матом своему напарнику по «реанимации», снова вдувала воздух. А железнодорожница – совала под нос умирающего бесполезный нашатырь. Она делала это всякий раз, когда девушка на мгновение отрывалась ото рта лежащего человека, чтобы самой вздохнуть. Время от времени обе вновь и вновь приподнимали седую голову… потом снова опускали её на асфальт… лупили бесчувственного по щекам… Не по-настоящему били, просто похлопывали… не больно. А вот парень… как бы он ему рёбра не переломал.

Рядом, застыв наподобие почётного караула, возвышались полицейские… Четверо представителей власти, облаченные в соответствующую форму, находились «при исполнении»… Наблюдали… И следили за порядком, конечно. На то они и в форме.

Чуть дальше «блюстителей», обступая полукольцом, начиналась толпа - обычная везде, где происходит нечто, что не каждый день своими глазами увидишь. Человек пятнадцать охающих и ахающих, дающих советы, полушёпотом пересказывали друг другу «что-да-как», строили всяческие предположения… Остальные молча взирали.

Но последних было немного. Были и такие, что на мгновенье замедлив шаг, сразу его ускоряли - обходя столпившихся, шли дальше. Некоторые проходили мимо, крепко держа за руку детей, совсем маленьких, и постарше, которые чуть не сворачивали себе шейки, не желая отрывать взгляд от необычного зрелища, вряд ли им понятного и наблюдаемого впервые.

Мой Серёга тоже ничего такого раньше не видел. И сразу же схватил, сдавил и дёрнул меня за руку:

- Пошли! Пошли!

- Нет. Подожди.

И мы остались. Ведь «любопытство – не порок». Я с лёгкостью смогла бы придумать себе кучу оправданий, даже вполне веских и обоснованных, если бы не считала это занятие – оправдываться в чём бы то ни было – заслуживающим исключительно презрения.

Мы остались… Толпа глазеющих поглотила нас… Сделалась на двоих зевак теснее.

Бомжеватая девушка «в подпитии» продолжала делать искусственное дыхание, а парень в спортивном костюме, на тот момент тоже пьяный – массаж сердца. Железнодорожница, смирившись с тем, что от нашатыря нет, и не будет никакого толку, встала с колен и отошла в сторону. Толпа сразу же взяла её «в оборот» - со всех сторон засыпала всё теми же «что-и-как?»…

«Власти» по-прежнему наблюдали, по ходу дела задавая собравшимся действительно важные вопросы, необходимые для документального оформления происшествия…

Вопросы задавали друг другу все: вновь прибывшие – тем, кого застали уже взиравшими, а наслушавшись и насмотревшись - уходили, продолжая прерванный путь. Им на смену приходили новые, ещё ничего не прознавшие. Таким образом толпа обновлялась, но по-прежнему оставалась всё такой же взволнованной, и на самом деле от души (уж как умела) – сочувствовала. Люди без умолку спрашивали-отвечали, делились впечатлениями, мнениями, воспоминаниями о собственных потерях и бедах, житейским опытом и прочими разными мыслями «на тему».

- «Скорую» кто-нибудь вызвал? – задала я собственный первый вопрос (глупее не придумать, если застал событие в самом разгаре).

- Да уже три раза! – почему-то закричал кто-то в ответ.

- Кто-нибудь видел, откуда и куда он шёл? – спрашивал сразу всех один из «блюстителей»: - Спускался по лестнице или хотел подниматься?

Вокруг загомонили, но бестолково, ведь даже «бомжи», оказывавшие первую помощь, нашли человека уже лежащим под забором.

«Раз лежит навзничь головой к лестница, и его не перекладывали…» - невольно отметила я про себя: - «…то он спускался… шёл к вокзалу… собирался куда-то ехать... может – на дачу… пятница… вечер… но может и просто: с работы – домой… в деревнях нет нормальной работы... да и в городе – не каждый найдёт…».

Но вслух ничего не сказала. Промолчала.

Наконец послышался голос сверху, с площадки лестницы. Принадлежал он нищему, рядом с которым даже «реаниматоры» показались бы гламурной молодёжью. Он всегда там сидел, собирая с прохожих «налог на сердобольность». Площадка привокзальной лестницы была его постоянным, давно и крепко обжитым «рабочим местом». Чем-то вроде офиса. Ведь офисы, как и всё остальное в этом мире, до крайности разнообразны. Благодаря своему «высокому положению», нищий взирал на всё сверху вниз.

- Спускался, – совершенно трезвым голосом сообщил он: - Уронил что-то, нагнулся поднять и упал.

Комментарии снова посыпались, как из «рога изобилия»:

- Наверное, сердце.

- Упал, и ударился головой…

- Умер?...

- Ещё нет… кажется.

- И ведь сразу же видно, что не бомж! – поделилась наблюдением моя ближайшая соседка – продавщица пирожков из ближайшего ларька. И уточнила, имея в виду парня и девушку:

- Не из этой, не из их компании.

- Разумеется, не бомж – согласилась с ней я: - Обычный человек. Скорее всего - инсульт… по крайней мере, очень похоже.

- А если бы, к примеру, на дачу, или по грибы ехал, - вставил словечко ещё кто-то рядом: -…то одел бы, что поплоше, поношенное. А в старье могли бы и за бомжа принять.

И действительно, трудно было не признать его правоту. В лицо-то редко кто кому по-настоящему вглядывается, тем более – лежащему на земле. Аккуратность стрижки тоже не всякий сразу заметит.

- И я сначала так подумала – раздался ещё один голос: - Что это – тот самый, который частенько здесь валяется. Потом пригляделась: нет, не он…

- Перелезал через забор, сорвался головой об асфальт, и убился? – не то спросил, не то сразу констатировал кто-то, только что подошедший, поэтому не слышавший «гласа свыше». Ему принялись возражать…

В это время человек на асфальте вдруг вздохнул. Очень глубоко, шумно, всею грудью и животом одновременно, но кратко – не вдох, а скорее судорога, пробежавшая и сотрясшая всё его тело. До следующей такой судороги я успела мысленно сосчитать до десяти… за нею последовали новые, такие же редкие и мучительные… тем не менее это были всё-таки вдохи. Человек на асфальте снова задышал сам.

По толпе прокатился лёгкий ропот облегчения, многие даже невольно улыбнулись…и тут же почти все до единого принялись с удвоенной активностью оглядываться, всматриваясь в поток машин на дороге, вопрошая друг друга и «власти»… но скорее всё-таки самих себя: «куда же «провалилась» эта скорая?!».

- Нет, не дождётся – предрёк кто-то.

- До «пункта» совсем недалеко! – простонал по правую руку от меня мой Серый: - Почему так долго?!...

Тем временем, обнадёженная появившимися признаками жизни, нетрезвая «спасательница» на какое-то время отвлеклась от лежащего. И пьяный парень, пару минут назад переставший давить мужчине на грудь, тоже начал возмущаться во весь голос:

- «Скорая» где?!

- Где же эта, е***ть её, «Скорая»?!

- Уже пять раз вызывали – ответили им люди, беспомощно переглядываясь между собой… но некоторые всё же снова взялись за мобильники. Ближайшая ко мне молодая стройная дама на высоких каблуках говорила спокойно, громко, и с расстановкой. Чуть ли не по складам, словно «на том конце провода» её плохо слышали, или не совсем понимали: «…Да. Да, тот самый. Да, на вокзале. Да, уже вызывали. Нет, ещё не приехала…»…

«Жди их!», «Никогда не торопятся», «К ночи приедут»… - в это же самое время слышалось повсюду вокруг. И другие, должно быть, всем знакомые сокрушённые вздохи в том же духе… но главный, раз за разом повторяющийся на все лады самыми разными голосами «лейтмотив» был один: «…и не ждал ничего такого… строил планы… впереди – три выходных (ближайший понедельник объявлен нерабочим, в связи с городским праздником)… и не старый ещё… ещё молодой… и жена наверняка есть… и дети… дай Бог, чтобы уже не подростки, а лет по 20-ать…»…

Чтобы хоть чем-нибудь оправдать своё затянувшееся присутствие (хотя никто из окружающих и не думал меня им попрекать), я сняла куртку, свернула и сунула в руки Серому:

- Подойди, подложи ему под голову.

Серёга пошёл. Но моя куртка так и не пригодилась, потому что нашлась другая «подушка» – собственная сумка умиравшего человека, та самая – синяя с надписью «Орифлейм».

Только и на ней его голова покоилась недолго – всего лишь одну-две минуты, пока на губах не проступила, и не полилась изо рта по щекам и на подбородок мутноватая, слегка пенная жидкость. Без толчков, без спазмов, как бывает при рвоте, а словно вода через край переполнившейся чашки.

- На бок его, на бок, на бок! – всполошилась девушка бомжеватого вида, и второй «бомжара» помог ей перевернуть мужчину на правый бок…

- Не шевелите его! – опять возмутился кто-то в толпе.

- Правильно сделали – поддержал «спасателей» другой: - Чтобы не захлебнулся.

- Может быть, он эпилептик? – предположил ещё один вновь прибывший, видимо считавший пену изо рта главным симптомом упомянутого недуга: - Следите, чтобы язык не запал.

- Инсульт – снова возразила я… хотя… откуда мне знать наверняка? Просто на самом деле очень похоже.

А потом, всё-таки, заглянула в недвижные, неживые, но до сих пор открытые голубые глаза, не по собственной воле устремившиеся в мою… в нашу общую сторону. Просто так уж его повернули, что казалось – глянул сразу на всех, и в то же время каждый вполне смог бы посчитать этот взгляд направленным именно на него… как у тех «волшебных» портретов, которые как будто следят за тобой зрачками, куда бы ты ни пошёл, с какой стороны не встал бы. И понимаешь, что на самом деле незрячие, слепые, но всё-таки… не люблю такие картины. «Мурашки» у меня от них. Наверняка не у меня одной.

Девушка и парень, в четыре руки удерживавшие седоголового на боку, о чем-то переговаривались между собой…им продолжали задавать вопросы, они отвечали… и остальные собравшиеся гомонили вокруг все разом…

«Власти» наблюдали. «Скорой» всё не было.

С моста над нами тоже смотрели. Шли вверх, шли вниз и смотрели, стояли и смотрели, и… ох уж эти бабушки! Не все, конечно, но некоторые из их числа. На мосту какая-то, видимо, предположила вслух что-то нелестное для распростёртого внизу человека… должно быть, лучше разглядела двоих «бомжей», находившихся в непосредственной близости, чем его самого, и домыслила нечто для всех троих нелицеприятное. Вероятно, бабушка позволила себе некую фразу, в которой присутствовало слово «пьянь» или «нажрался», «передрались» или другое, подобное.

В этот момент кто-то из нашей толпы, решивший всё-таки отправится дальше по своим делам, как раз поднимался на мост, проходил мимо неё, услышал… и счёл необходимым ответить:

- Не хрен ляпать языком о том, о чём ни х***я не знаешь!

(А если и не точно такими словами, то подобными).

Вот это уже расслышали все.

И дальше – брань-брань-брань… на мосту завязалась жаркая перепалка.

Но лично я… впрочем, должно быть, и многие другие со мной вместе... не может такого быть, чтобы я одна не могла надолго отвести взгляда, не возвращаясь им снова и снова к его глазам!… а в голове вертелась, повторяясь раз за разом «заевшей пластинкой», строчка из песни «Короля и Шута»: «как человек умирает, я вовек не видал, и вот «в живую» хочу, я это щас повидать…»… зачем мы все здесь собрались? Зачем стоим? Зачем смотрим? Неужели на самом деле только за этим?...

Объяснений на самом деле много. Корни причин – вполне уважительных – в наших наследуемых из поколения в поколение, общих для всех инстинктах, в которых многие даже самим себе отказываются признаваться… впрочем, не мне о них рассуждать. О них куда более мозговитые исследователи душ человеческих уже написали не один, и не два, а чёрт знает сколько толстенных тома… которые, разумеется, тоже не одна я читала.

- Мы могли выйти на «Фасонке»! – стонал рядом Серёга: - Мы могли выйти в «Хотылёво» и сейчас были бы на даче!... пойдём, Ник! Пойдём!...

- Хочу дождаться «Скорой» - не в силах отвести глаз, ответила я.

 

Но всё-таки и я тоже вдоволь навертелась головой, высматривая на дороге заветную белую машину с красным крестом. Потом снова возвращалась взглядом к нему… из приоткрытого рта лежащего на боку человека продолжало сочиться… а потом я вдруг осознала, что он опять перестал дышать.

Я вглядывалась в грудь и живот под черной рубашкой, надеясь разглядеть хоть малейшие их колебания… но ничего не было. Ни единого самостоятельного шевеления, когда тело не толкали чужие руки.

- Он снова не дышит – наконец прошептала я вслух, но слишком тихо, чтобы меня смог хоть кто-нибудь расслышать. Даже те, кто стоял совсем рядом.

Что-то опять завертелось у меня в голове… но уже совсем неясное, какой-то морок, дурман… нужно ли сказать об этом громче, крикнуть во весь голос?... Но почему обязательно я?... разве все остальные - не видят?...

Всё-таки слишком сильна в нас привычка надеяться на других. Я ждала, что это заметит и скажет кто-нибудь ещё, не я... всё ждала… ждала…

Пересуды окружающих, все их полушёпоты и возгласы погромче, и остальные звуки вокруг слились в нечленораздельный гул, наподобие шума ветра в верхушках сосен, точно так же нарастающий и опадающий морским прибоем. Время тянулось нестерпимо медленно, но каждый момент казалось, что проходят не минуты, и даже не десятки их, а целые часы… целые часы остановившегося, неживого, но почему-то нестерпимо ясного, родниковой прозрачности взгляда его - уже бездыханного.

Только даже «реаниматоры», по-прежнему не отнимавшие от человека на асфальте своих рук, никак не реагировали. Вот, я и подумала (разрешила себе подумать): «им видней, ведь они к нему ближе. Он у них под ладонями. Они должны чувствовать его. Может быть, всё в порядке. Может быть, это мне – мерещится. Может быть, на самом деле он дышит, просто очень тихо… едва различимо… только для них – различимо…»…

Но ведь они оба были пьяны: эта девушка в когда-то белом свитере, и парень в спортивном костюме. И на какое-то время совсем отвлеклись, переговариваясь… когда ты «на веселе», отвлечься проще простого. От чего угодно. Даже от такого.

Отвлеклись, и спорили, чуть ли не переругивались о чём-то своём друг с другом… я уже не вслушивалась, о чём именно, но всё-таки поняла, что эти двое – не случайные знакомцы. Возможно, действительно парень и его девушка… «Скорая» всё не ехала.

- Он синеет – наконец заметил кто-то ещё, кроме меня… и другие голоса подхватили, передавая из уст в уста один другому: «…синеет… не дышит… не дышит… уже посинел… отходит…»…

«Реаниматоры» по-прежнему не реагировали… можете мне не поверить, но в этот момент они действительно выясняли отношения, разбирались между собой!... нашли же «место и время».

«Власти» продолжали наблюдать.

Парень в засаленном «Адидасе» вдруг вскочил на ноги, и, обойдя тело на земле, спешным шагом направился куда-то прочь, как раз мимо меня… тут-то я и поняла, что он не просто пьян, а по-настоящему «вдрызг».

- Он не дышит! – всё-таки поймала я его за рукав… да попросту взмолилась ему!

- Что?... – как будто удивившись, переспросил «реаниматор»… и спустя долю мгновения уже опять стоял на коленях над лежащим человеком. Снова перекатив его на спину, теперь уже он делал ему искусственное дыхание «рот-в-рот». Даже не подумав отереть посинелые губы умирающего от облившей их и всё ещё текущей тонкой струйкой из уголка рта пенной жижи, припадал к ним раз за разом без тени отвращения…

А меня в этот момент, признаться честно, от одного вида – затошнило… и я покрепче закусила зубами одну из костяшек своего сжатого кулака.

А «девушка-без-возраста» в замызганном свитере вообще куда-то пропала. Кажется, я слышала её голос где-то в толпе, возбужденно и громко рассказывающий… опять всё то же самое «что-да-как». Я не особенно вслушивалась в содержание той беседы. Лишь мимоходом удивилась: до чего же мгновенно она «переключилась»! Впрочем, под действием винных паров и не с такими, и не такое бывает.

Кто-то щупал на шее лежащего пульс… не помню, кто именно… открытые неподвижные глаза опять глядели в небо. Чистое. Точно такого же цвета, как они сами.

Кто-то недалеко от меня начал плакать. Кажется, даже не один… точнее – не одна, потому что плакали и громче всех вздыхали, естественно, женщины.

Некоторое время спустя один из представителей власти всё-таки вмешался в оказание «первой помощи» - остановил делавшего искусственное дыхание парня, сказав ему:

- Смотри, пузыри надувает. Это значит - дышит. Больше ничего с ним не делай.

И парень снова поднялся на ноги. Нетвёрдо ступая, отошёл чуть подальше в сторонку, прислонился плечом к решётке забора и свесил голову.

Между губ умирающего действительно несколько раз надулись упомянутые «пузыри»… вот только грудь его так больше ни разу и не шелохнулась. По крайней мере, я этого так и не увидела, как ни вглядывалась, сколько ни ждала… как бы сильно этого ни хотела.

Прошло ещё какое-то время и уже всё в нём окончательно остановилось. На губах больше не пенилось… кажется, изо рта перестало течь. Лицо осталось мокро и испачкано, но само по себе просветлело.

- Умер – сказал кто-то в толпе… или это был представитель власти?

- Умер – зашептали друг другу люди: - Да… наверное, умер… умер…

Этот шёпот, докатившийся до ушей бомжеватого парня и пробившийся сквозь алкогольную муть к сознанию, заставил его снова упасть на колени рядом с телом и опять начать делать искусственное дыхание. Под взорами продолжавших следить за порядком представителей власти. И всех остальных нас.

 

Так получилось, что я заметила поистине долго жданную «Скорую» одной из первых. Машина с красным крестом подбиралась к месту событий медленно-медленно, тихо и осторожно - словно на цыпочках или крадучись, будто вор. Ни сирены, ни мигалок.

- Приехали.

- Где?

- Вон она. Во-он там – указала я рукой.

- Заедут прямо сюда, на тротуар, им можно – громко сообщил Серый.

Скоро уже все увидели «Скорую» и начали расступаться в стороны, чтобы освободить для неё место. Наконец, машина подъехала и остановилась не дальше, чем в метре от тела… может быть, в тот момент всё-таки ещё не совсем мёртвого. Ведь смерть, это отнюдь не мгновение, а процесс, который до определённой «точки не возврата» действительно можно обратить вспять, как и любой другой… я не теряла надежды. Думаю, не я одна.

И в это же самое время пыталась припомнить - мысленно сосчитать все те бесконечно долгие минуты, которые он пролежал под нашим общим – одним на всех - взглядом совсем не дыша… больше восьми?... не важно. Если обширный инсульт… или всё-таки инфаркт – это с самого начала не так уж и важно… но если всё-таки важно?... так, важно это, или всё-таки нет?...

- От судьбы всё равно не уйдёшь – вздыхала моя соседка-продавщица, на время оставившая свой ларёк: - Она у каждого вот здесь написана (и стукнула согнутым указательным пальцем себя по лбу). Как здесь написано, так и будет. И ничего не поделаешь.

- Да – не подумав, машинально согласилась с ней я.

 

Из машины, помеченной красным крестом, вышли двое в белом: очень красивая стройная молодая девушка в форменном головном уборе медработника, из-под которого ей на спину ниспадали длинные и густые обесцвеченные волосы и средних лет сухопарый усатый врач. Кто-то из них поставил на асфальт рядом с телом пластиковый чемоданчик, из которого врач первым делом извлёк комок марли и отёр лежащему лицо, на какое-то время снова отстранив от умирающего (или уже умершего) человека его «реаниматора».

Блондинка сняла с шеи стетоскоп. Потом лежащему, уже в который раз, пощупали на шее пульс (проверяли ли ему зрачки, я не знаю – по крайней мере, лично я этого не видела. Может быть, отвлеклась на мгновенье… не знаю). Затем медики позвали бомжеватого парня вернуться, и он снова делал искусственное дыхание, а усатый доктор – массаж сердца… но спустя ещё какое-то (совсем недолгое) время, должно быть, было сказано что-нибудь вроде: «всё».

Глянуто на часы и отмечено где-нибудь официальное время смерти… только и этого я тоже своими глазами не видела. Но если все строят предположения, почему мне – нельзя?

Чуть раньше врач взял кисть лежащего, осмотрел его ногти и надавил на один из них. Должно быть, провёл какой-то тест. А потом, долю мгновения понаблюдав, какой окажется результат, закрыл мертвецу глаза. И ещё одним комком марли вновь тщательно отёр его совсем побелевшее лицо.

Два комка марли так и остались валяться, брошенные рядом с протянутой в сторону рукой. И сам человек - тоже остался лежать, где лежал, седым «ёжиком» головы на позолоченном осенним солнцем сухом асфальте.

«Скорая» уже уехала. Так же тихо, как и прибыла.

Ни одного укола так и не было сделано. Должно быть, к моменту прибытия профессиональной помощи, в ней уже не было настоящей необходимости. Зачем зря переводить дорогостоящие препараты, которые могут понадобиться – и даже жизнь спасти! – кому-то ещё?

 

Люди исчезли вместе со «Скорой»… или ещё раньше? Именно этот момент почему-то проскользнул мимо меня.

Конечно, не все люди. Как же они могут исчезнуть совсем – сразу, все до одного? Такое только в фантастических фильмах бывает.

Я имела в виду нашу «толпу» постоянно обновлявшегося состава человек в пятнадцать-двадцать. Это она - «рассосалась», растворилась, разошлась, растаяла пригоршней снега на припёке… словно провалилась под землю. Для меня – действительно в один миг.

Остались только прохожие, которые больше не замедляли шаг, наоборот - торопились поскорее пройти мимо. Должно быть, потому, что представители власти чем-то (кажется, его собственной курткой) укрыли мёртвому лицо. Про тех, кто лежит на земле с накрытой головой, с первого взгляда всё понятно.

Но всё ли? Хоть табличку на забор над ним повесили бы:

«Это – не тот самый пьяница, который частенько именно на этом месте «отдыхал», а обычный человек, достойный уважения, в том числе и посмертного не меньше любого из вас! И умер он не от того, что «упился вусмерть», пьяным скатился с лестницы или – в его-то годы – сорвался с забора, когда перелезал его, чтобы не платить за билет, а совсем по другой – уважительной причине!».

Хоть и не пал смертью храбрых в бою за правое дело. И не сгорел на костре за великие открытия, до которых остальное человечество ещё не доросло. И не был приколочен ни к какому «кресту» ни за какую «идею»… но, кто знает?... может быть, в неком ином смысле всё-таки и пал, и сгорел, и был распят.

 

- Дай сигарету.

Прямо передо мной, и слегка нависая, вдруг опять возник «реаниматор» в драных кроссовках.

Я достала пачку, вытянула из неё тонкую-«дамскую», и протянула ему:

- Возьми.

Потом сочла нужным добавить:

- Ты молодец.

Он хмыкнул и посмотрел на меня, как на полную идиотку, прежде чем пересечь остановку и усесться смолить на лавочку напротив.

В другой руке парень до сих пор сжимал комок белоснежной марли, которым на прощание одарила его уехавшая «Скорая». Перед тем, как закурить, он в бессчетный раз судорожно, с сильным нажимом вытер ею свой уже давно совершенно чистый рот.

- Поехали домой – тоже в который раз попросил мявшийся рядом со мной мой Серый.

- Нет – в сотый раз оглядываясь на распростёртое тело, повторила я: - Хочу дождаться, пока его поднимут и увезут.

 

Остановка, на лавочке которой я теперь сидела, располагалась напротив здания вокзала, у дороги, тянувшейся параллельно перронам, отгороженным синим забором. Остановка была выкрашена тем же самым синим цветом вся целиком, и крыша, и лавочки, и урны… И перила лестницы, ведущей на мост, и все его, поставленные «на случай дурака», решётки тоже были синие. Небо отражалось в чудом не просохшей после последнего дождя луже перед остановкой. В луже, трепеща крыльями, купались два воробышка… улетели… им на смену прилетели три голубя… потом прибежала кудлатая дворняга… напилась из лужи, пересекла её вброд… и пустилась дальше по каким-то своим делам…

Человек всё так же лежал у подножья лестницы. Теперь - в компании уже только «почётного караула» представителей власти. Один из полицейских курил. Другой, присев на корточки перед телом, неспешно копался в синей сумке с надписью «Орифлейм»: початая полторашка кваса, какой-то документ формата А4, который представитель власти изучал некоторое время… маленькая тоненькая книжечка карманного размера (паспорт?)... всякие мелочи, уже неразличимые для взгляда с того расстояния, с которого продолжала наблюдать я.

Мелочи и всё остальное укладывались отдельно по небольшим прозрачным пакетикам, невольно напоминавшим похожие сцены из американских детективов. Сами пакетики полицейский раскладывал на лежащем перед ним теле, по чёрной ткани рубашки мёртвого человека - на животе его, и на груди, словно на рабочем столе. Сначала разложил,… а потом начал собирать обратно в сумку умершего.

Ещё один полицейский, окинув долгим взглядом пространство вокруг себя, задержался им на остановке и выбрал нас с Серёгой. Подошёл:

- Ребята, вы давно здесь? С самого начала всё видели?

- Нет – покачала головой я: - Мы где-то в середине подошли.

А потом напомнила, указав в сторону первого лестничного пролёта:

- Там сидит нищий, который точно видел с самого начала.

В ответ на меня второй раз за день посмотрели, как на идиотку. И полицейский отправился искать других свидетелей, более соответствующих его представлениям о настоящих, достойных доверия, уважения и прочее, прочее, очевидцах.

Тем не менее, его визит принёс, хоть и не большую, но пользу - окончательно привёл меня «в чувство». Я снова начала различать все краски вокруг, и слышать все звуки, голоса, невольно ловя и запоминая обрывки долетавших фраз. Некоторые из них, сказанные в полный голос, ясно указывали на то, что представитель власти уже удалился от остановки на безопасное для людей расстояние.

- …Кажется, тысяч пять нашли… - звучало откуда-то из-за спины:

- …сейчас «пробьют» по паспорту, чтобы потом сообщить, в каком он морге…

- …слесарь с БМЗ…

- …должны были мобильник найти… они у всех есть… там – телефоны…

-…сегодня вскрывать уже не будут… завтра… похороны, скорее всего, послезавтра…

-…но вскроют обязательно... ведь надо точно знать, что не отравили, а то - мало ли?...

-…Кто-нибудь, дайте мобильник! – раздался ещё чей-то голос: - Я его знаю! Это был мой учитель.

- Да какой он «твой учитель»? И кто тебе, алкашу, мобильник в руки даст? Тебе и трезвому никто не даст!

-…«скорая» приехала быстро…

- Целый час ехала! – возразила «девушка без возраста».

- Нет, минут пятнадцать…

- Не-ет… Мы с Андреем три раза его откачивали. Я делала ему искусственное дыхание…

В этот момент я, наконец, осознала, что наша «группа смотрящих» ещё не вся разбрелась, а просто перебазировалась на остановку, где обосновались и мы с Серым, и «реаниматор» в китайском «Адидасе». Оказывается, его звали Андрей.

«С причала рыбачил апостол Андрей…» - сразу же закрутились в голове новые строчки, на этот раз из НАУ: «…Видишь – там, на горе возвышается крест. Под ним с десяток солдат…»…

- Это я делал ему искусственное дыхание! – вдруг поднял голову Андрей.

- Ты?!... – вышла у меня из-за спины «бомжеватая» девушка: - Я! А ты…

- Я!

И они опять начали «разборку» между собой. «Реаниматор» - не вставая с места, а «девушка без возраста» – выхаживая туда-сюда по остановке, то скрываясь у меня за спиной, то снова появляясь в поле зрения. Оказалось, даже у этих двоих представление о случившемся сложилось совершенно разное, прямо противоположное одно – другому, и они горячо заспорили о том, кто что делал, кто – больше, кто – меньше… кто вообще «ни х***я»… кто – правильно, а кто – только мешал и всё испортил… и кто виноват.

- Это я - виновата?!... Это я-то?!!...

- Я тебе сейчас е***ник разобью, с***ка «плечевая»!...

«Сейчас подерутся… сейчас подерутся…» - шептала я себе в сплетённые пальцы, упёршись взглядом в асфальт.

А потом Андрей вспомнил, что девушка (как выяснилось, её звали Мариной), взяла у него 5 рублей… Марина швырнула в него пятаком…

- Это мои пять рублей! Я их сама… - тут она употребила какое-то словечко, со смыслом «мне их подарили».

«Общение» шло вроде бы на русском, но лично мною ещё не настолько освоенном, чтобы дословно воспроизводить подобное, и продолжалось ещё какое-то время.

Расхаживая «туда-сюда», Марина не только продолжала разбираться со своим приятелем (теперь, должно быть, уже «бывшим»… хотя?... кто их знает?... ведь такие способны сходиться-расходиться по десять раз на дню), но и общаться с другими людьми на остановке.

Таким образом, мне удалось узнать довольно много подробностей её жизни.

«…он мне - пощёчину, и я ему – пощёчину, он мне двинул, а я… вокруг кричали: «вызывайте милицию!», а мужики смеются: «это же не парень девку п***т, а наоборот»!... меня закрыли в сарае, поставили полторашку самогонки и закуску, чтобы я успокоилась, но он же мне переносицу сломал! А я, когда свою кровь вижу, я же зверею!... передо мной хоть быка поставь – я его!...»…

«Власти» наблюдали.

 

Но продемонстрировать свои боевые навыки Марина не успела, потому что совершенно неожиданно для всех опять «переключилась». В прямом смысле слова «перезагрузилась», отвлекшись на проходящего мимо остановки прилично одетого мужчину. Осёкшись на полуслове, с засиявшим лицом (будто лампочку включили), извиваясь на ходу всем телом от плеч до бёдер, крайне неестественной походкой, словно в какой-нибудь дурной пародии, кинулась его догонять. Догнала… остановила… и следующие несколько минут они о чём-то болтали. Очень даже мило.

Андрей, оставшись без оппонента, сразу замолчал и, по-прежнему сидя на лавочке, устало свесил голову ещё ниже.

Обратно на остановку Марина вернулась в приподнятом настроении, заметно подобревшая. И примирительно обратилась к Андрею:

- Мы вместе делали искусственное дыхание. И ты, и я.

Он молча кивнул, не поднимая лица. Удовлетворившись этим, «девушка без возраста» снова исчезла где-то у меня за спиной, там, где по-прежнему шло обсуждение случившегося.

-…А у меня год назад дочка умерла…

-…Они сейчас на небе…

- На небе?... – зачем-то переспросила «девушка без возраста».

И вдруг, в очередной раз «перезагрузившись», тихо захихикала поразившим меня до глубины души, очень нехорошим пьяным смехом:

- Не-ет!...

Чувствовалось, что она собиралась сказать что-то ещё, но… передумала, и не окончила фразу.

Говорившая про небо пожилая женщина не поняла её интонации:

- Правильно, дочка – ласково согласилась она: - Первые сорок дней душа по миру скитается. Сейчас она здесь, среди нас ходит, слышит всё, видит... или уже к родственникам полетела…

Тему подхватили, и какое-то время развивали. Человек по-прежнему лежал на асфальте. «Власти» по-прежнему «стерегли» его покой. Мимо по-прежнему шли и шли люди - старые и молодые, усталые и не очень… смотрели… или, нарочито не глядя, проходили мимо…

Андрей поднял голову и окликнул проходящего недалеко «подкачанного» молодого человека. Парень шёл к мосту в компании ещё пяти таких же, как он. Тоже в спортивных костюмах и кроссовках. Но чистых. И новых.

- Эй! Дай сигарету.

Человек остановился. Его товарищи – тоже.

- Я тебе сейчас дам сигарету – повернувшись к Андрею, меря его сверху вниз холодным, с прищуром, взглядом, очень спокойно, с расстановкой предложил молодой человек:

- Подойди. Давай-давай! Хочешь сигарету? Подойди, и получишь!

«Власти» наблюдали, не покидая своего поста рядом с мёртвым телом.

Андрей молчал. Не поднимаясь с лавочки, тоскливо разглядывал предлагавшего «сигарету» «качка».

Я выхватила пачку, из неё – последнюю «дамскую», и, сунув в руки Серёге, шёпотом попросила его:

- Дай ему сигарету! Иди-иди!

Серёга кивнул. Андрей встал ему навстречу, отвернувшись от компании в спортивных костюмах, принял сигарету, закурил… и заговорил о чём-то с моим мужем, но тихо, так что даже я не смогла различить слов. «Спортсмены» ещё пару мгновений смотрели на них… и пошли своей дорогой.

Спустя некоторое время, Андрей тоже покинул остановку. Перейдя дорогу, почти не обращая внимания на машины, исчез.

- Двадцать рублей попросил – сообщил, возвращаясь, Серый.

- Ты дал?

- Конечно – ответил он, и вздохнул: - «На проезд» попросил… но ведь точно пропьёт!

- Да чего он на 20 рублей купит?... – (иногда я такие «наивности» болтаю, что сама себе дивлюсь).

- Самогона, чего же ещё? Здесь недалеко «точка»... но куда ему дальше пить? Такому – не пить, а уже давно – спать… Пойдём домой.

- Я дождусь, пока его увезут! – слегка повысила голос я.

- Долго придётся ждать – усмехнулся кто-то за моей спиной: - «Труповозке»-то точно торопиться некуда.

- Действительно – поспешил согласиться Серёга: - Сколько ещё ты собираешься здесь сидеть? До ночи?...

Солнце по-прежнему рассыпало оранжевые блики… как будто и не собиралось угасать. Словно остановилось в небе.

 

Вскоре подошёл первый большой автобус, после отбытия которого «толпа» уже на самом деле «рассосалась».

Но всё-таки остановка не совсем опустела. Только пассажиров, действительно ждущих свой транспорт, на ней не осталось ни одного, лишь человек шесть-семь… скажем так – «завсегдатаев вокзала».

Оглядевшись, я поняла, что видела их и прежде – с самого начала, как только мы с Серёгой оказались на месте событий. Но раньше, отделённые друг от друга и скрытые в толпе обычных людей, обитатели вокзала – число их, и вид – не так уж бросались в глаза, но теперь они собрались под одной крышей (остановки) все вместе.

Не хочу обидеть их тем, что собираюсь сейчас сказать (от правды действительно никуда не денешься) - все они были крайне уродливы… (или изуродованы?) Все. Как на подбор.

Не думайте, это не «иносказание». Я имею в виду именно их тела, а не души. Кто я такая, чтобы копаться в них? Только, почему-то мне кажется, на самом деле эти люди всё-таки краше… разумеется, для тех, кто сумеет разглядеть их сквозь покрывшие за жизнь шрамы.

Остальные увидели бы, что они все чудовищно грязны, и кожа каждого темна тем самом «загаром», который безошибочно метит нищих и бродяг, большую часть времени проводящих под открытым небом. Сальные волосы. Ранние лысины. Болезненно раздутые, как у утопленников, или наоборот - нездоровой худобы, костлявые тела. Согбенные, перекошенные спины. Увидели бы ассиметрию линий и черт (на грани мутации из пресловутой «фантастики»). Старческие морщины на лицах без возраста, и на них же - юношеские угри. Густую седину тех, кому, я точно знаю, едва за тридцать. Изношенную почти в лохмотья, серую от пыли одежду и обувь. И ещё - все, оставшиеся на остановке, были пьяны.

Должно быть, изуродованные люди (каждый – на свой собственный «манер» калека) и были той самой, упомянутой продавщицей из ларька, их компанией.

Марина... Я ещё раз вгляделась в её лицо. Оно было ужасно. Крохотные, очень близко посаженные и словно вдавленные внутрь черепа, глаза совсем потерялись в тени нависающего лба. Их как будто не было вовсе. Нижняя челюсть выдавалась вперёд… И всё-таки, из оставшихся на остановке, она показалась мне самой красивой. И Андрей – тоже.

Я отвернулась от неё, чтобы снова глянуть на распростёртое тело.

- Не смотри туда больше – тихо попросили меня из-за спины: - Не смотри.

Мой Серёга уже не первую минуту шарил вокруг нас глазами. Взгляд его становился всё испуганней, наполняясь уже не растерянностью, а настоящим отчаянием.

- Пошли домой!... Давай хотя бы в сторонку отойдем. Ну, давай!... пошли, кофе попьём. Хочешь кофе?...

- У меня сигареты кончились.

- Заодно и сигарет купим! – оживился Серёга, хватая меня за руку, поднимая, наконец-то, с проклятой лавочки и поспешно утаскивая следом за собой прочь-прочь-прочь…

 

Но табачный ларёк оказался уже закрыт. А привокзальный кофе «три-в-одном» из другого ларька - вполне ожидаемо гадок.

От столика все так же было видно лежащее под забором тело, и «почётный караул», переминающийся с ноги на ногу рядом с ним… и остановка… и все её обитатели…

- Его на самом деле могут ещё очень не скоро увезти! – настойчиво уговаривал Серёга: - Пошли домой.

- Не хочу по мосту – покачала головой я.

- Пошли через переезд!

- Не хочу через переезд. Вызывай такси.

- Всё равно придётся через переезд!

Я сглотнула очередной спазм в горле:

- Отсюда действительно нет какой-нибудь другой дороги?...