Обмирщвление духовенства

— Геронда, пономарь обязательно должен быть одет в мантию даже летом, в жару? Я вот в жару в мантии просто потом обливаюсь.

— Ну и ну... Вот уж нынче монашество так монашество!.. Что ты тут скажешь... Преподобный Афанасий Афонский, подвизаясь, носил толстую одежду и тяжелый-претяжелый крест, а мы... До чего же мы сейчас докатились! Будучи в Австралии, я видел в одном храме пономаря в шортах. В таком виде, — сказал я ему, — ходят на пляж, в море купаться". — "А мне, — отвечает, — удобнее так".

Начинают с этого, потихоньку идут дальше, а потом доходят до того, что говорят: "Давайте сбросим рясы, чтобы нас не пекло солнце". Мешает мантия? Сбрось ее! Мешает платок, апостольник, обливаешься потом? Сбрось и их, чего там! Да-да, мы катимся к этому. Брат ты мой, но если жарко, то каждый монах должен подумать о себе. Пусть надевает поменьше одежды под подрясник.

— Геронда, а можно ли монаху снять рясу и быть облаченным в одну мантию?

— А священники пусть снимут подрясники и останутся в штанах, да? Что тебе на это сказать... Мантия — это облачение монаха. В нее облачается монах, принимающий малую или великую схиму. Во время пострига в мантию облачен восприемник постригаемого. Облачив новопостриженного в рясу, восприемник снимает с себя мантию и надевает на него. Когда я был в Александрии, то поразился тому, что некоторые местные женщины были одеты в черное с головы до ног. Такое у них предание. И это при тамошней жаре! А что же мы — не можем вытерпеть рясы, принятой нами от наших отцов?

— Геронда, некоторые недоумевают: "Разве ряса делает человека священником?"

— А ты посмотри, к примеру, на два масличных дерева — одно в листьях, а другое без них. Какое из двух тебе больше понравится? С листьями или без? Живя в каливе Честного Креста, я однажды ободрал кору со ствола росшего во дворе масличного дерева и написал: "Древа свой сбросили наряд — посмотрим, сколько уродят!", а рядом еще: "Поп безряственный — видать безнравственный". В то время живо обсуждался вопрос об отмене ношения ряс священниками и некоторые приходили, надеясь получить от меня благословение на это!

— Геронда, один человек привез к нам в обитель православного священника в брюках. Надо ли было брать у него благословение?

— Какое там еще благословение! Кем бы ни был тот, кто привез вам этого священника, надо было сказать ему так: "Просим прощения, но у нас в монастыре принято за правило давать духовным лицам рясу. Разве можно приезжать в женский монастырь священнику в брюках? Это неприлично". Если не стыдно ни тому, кто вам его привез, ни самому этому священнику, то тебе-то почему должно быть стыдно дать ему рясу? Как-то раз я встретил на аэродроме одного улетавшего за границу молодого архимандрита в мирской одежде. "Я — отец такой-то", — отрекомендовался мне архимандрит. "Ну и где твоя ряса?" — спросил я его и, естественно, не стал брать у него благословения.

— А некоторые, Геронда, утверждают, что, став более современным, духовенство принесет больше пользы.

— Когда Патриарх Дмитрий, находясь в Америке, посетил Богословскую Школу Честного Креста, то к нему подошли некоторые благоговейные студенты-американцы и сказали: "Ваше Святейшество, в нашу эпоху духовенство должно стать современнее!" А Патриарх им ответил: "Святой Косма Этолийский говорит, что когда духовные лица превратятся в мирян, миряне превратятся в бесов!" Правда, хорошо он им ответил? Ему приготовили великолепную комнату, с роскошной кроватью, богатой обстановкой, а он, увидев все это, сказал: "Где вы меня поселите? В этой комнате? Принесите мне лучше какую-нибудь раскладушку. Обмирщвляясь, духовное лицо становится кандидатом в диаволы".

— Геронда, следует ли нам шить более простые священные облачения? Может быть, облачения со многой вышивкой священникам не на пользу?

— Вам сделает честь, если вы будете говорить заказчикам так: "Вот такие простые облачения мы шьем. Мы можем шить облачения и со многой вышивкой, но не шьем, потому что нас беспокоит помысл, не соблазняем ли мы людей". А потом, ведь это используют и неверующие. До нас доходит, что в народе поговаривают: "Нам не на что купить хлеба, а у попов — целая куча облачений". Если вы будете шить облачения с простыми вышивками, то и покупать их у вас будут серьезные батюшки. А священники, мудрствующие по-мирски, купи они у вас облачения, украшенные многими вышивками, и сами будут в них смотреться как шуты гороховые, и вас скомпрометируют. А вот облачения для Святого Престола, Воздухи для священных сосудов можете украшать более богатой вышивкой. И старайтесь не вышивать крестов, изображений святых в нижней части подризников, стихарей и фелоней. Изображайте в этих местах облачений какие-то простые, несвященные символы. А то священники садятся прямо на святых, на кресты... Это — неблагоговение.

"Кто́ облича́ет мя́ о собла́зне?"

— Геронда, если священнослужитель впадает в какой-то смертный грех, то теряется ли божественная Благодать, которую он имеет?

— Нет, как же она может потеряться? Божественная Благодать может не потеряться, а удалиться. Запрещенный в служении священник не лишен священства, но совершаемые им Таинства недействительны. Такой священник уже не имеет силы. Самое основное — это Благодать. Если же запрет со священника снят, то обладают силой и совершаемые им Таинства.

В отношении священников, имеющих канонические препятствия для священства, требуется многое рассуждение. Необходимо особое внимание, чтобы нерассудительные строгости не породили в людях соблазна; чтобы не начала мучиться помыслами семья этого священника. Он должен оставить служение литургии рассудительно, чтобы вместо добра это не принесло верующим зла. Ведь о канонических препятствиях знают Бог и священник, и если он прекратит священнослужение резко, одним махом, то и верующие и его семья начнут мучиться помыслами, а зло станет больше.

Иногда я вижу, как благоговейным, но имеющим канонические препятствия священнослужителям Бог попускает какую-то телесную немощь — например, кровотечения из носа, болезни желудка или нечто подобное. Эти священники рады, что все устраивается таким образом, что они должны прекратить служение литургий. Иногда ко мне в каливу приходит священник, имеющий какое-то каноническое препятствие, и я вижу, что ему, бедному, надо оставить священнослужение. Но подчас случается, что его епископ имеет на этот счет другое мнение. Что тут скажешь? Остается только молиться, чтобы вмешался Бог. Помню конкретный случай. Одному священнику я посоветовал оставить священнослужение и подготовил его к этому шагу. Но когда он сказал об этом своему духовнику и епископу, те не согласились. Так он продолжал священнослужение, несмотря на то, что имел каноническое препятствие. Прошло немного времени и его сбила машина. С проезжей части машину вынесло на тротуар, по которому он шел, и она задавила его насмерть. " Стра́шно е́сть е́же впа́сти в ру́це Бо́га Жива́го "[226]!

У нашей Православной Церкви нет ни единого порока. Единственный порочащий Церковь порок происходит от нас же самих, когда мы, начиная с того, кто стоит во главе иерархии, и кончая простым верующим, представляем Церковь не так, как подобает. Избранных может быть и немного, однако это не должно быть поводом для беспокойства. Церковь есть Церковь Христа и Ей управляет Он. Церковь — это не храм, который благочестивые люди возводят из камней, песка и извести, а варвары разрушают огнем. Церковь есть Сам Христос — " и пады́й на́ Ка́мени Се́м сокруши́тся, а на́ не́м же паде́т сотры́ет и "[227].

Сегодня Христос терпит происходящее. Он терпит, и ради народа действует божественная Благодать. Мы проходим через бурю, но положение прояснится. То, что происходит сейчас, не устоит. Помнишь, как написано в Евангелии: "Я не задую едва горящего светильника и не прикоснусь к надломленной трости"[228]. Христос сказал это для того, чтобы в день Судный нам нечем было оправдаться. Знаешь, когда в емкости светильника закончилось масло и осталось только немного масла в фитиле, светильник скоро погаснет, хотя его пламя "играет" — то ярко вспыхивает, то становится едва заметным. Такой светильник подобен человеку, лежащему на смертном одре, в котором видны последние проблески жизни. Однако Христос не хочет задуть, погасить этот светильник, потому что потом погасший светильник скажет: "Я горел бы и дальше, но Ты на меня дунул и погасил мое пламя!" А что там было на тебя дуть? Ведь у тебя в чашке совсем не было масла! И к надломленной трости Христос тоже не хочет прикасаться, потому что потом, сломавшись совсем, тростинка станет протестовать: "Это Ты до меня дотронулся, и потому я сломалась!" Но раз ты была надломленной, еле держалась и вот-вот сломалась бы сама, то что же ты обвиняешь Христа в том, что Он до тебя дотронулся и тебя сломал?

Не живя согласно Евангелию, мы — монахи, да и священнослужители тоже — распространяем безбожие. Люди нуждаются в наших добродетелях, а не в наших сквернах. А особенное, огромное значение имеет пример, который показывают мирским людям монахи. Мирские люди ищут повод для того, чтобы оправдать свои грехи, поэтому требуется внимание. Гляди, ведь мы не можем повторить вслед за Христом слов: " Кто́ облича́ет Мя́ о гресе́? "[229], но слова: " Кто́ облича́ет мя́ о собла́зне " мы сказать можем. Христос сказал эти слова о грехе, потому что Он был Совершенный Бог и Совершенный Человек. А мы люди. У нас есть несовершенства, с нами случаются падения — что тут поделать. Но становиться поводом к тому, чтобы кто-то соблазнялся, мы не должны.

Один генерал рассказывал мне, что если бы он не унаследовал веру от своей матери, то потерял бы ее, находясь на Кипре в связи с тогдашними событиями[230]. Был приказ, который предписывал относиться к мирному турецкому населению гуманно, но этот генерал своими ушами слышал, как одно духовное лицо кричало в телефонную трубку: "Режьте вы турок!" — так, ни за что ни про что. И фарасиоты, переселившись в Грецию из Малой Азии, совратились в секты, которые начали распространяться здесь в те годы, потому что видели неблагоговейных архиереев, священников. Видя в Церкви людей иного пошиба — не ведущих духовной жизни, беженцы из Малой Азии соблазнялись, ведь у себя на родине они знали другое духовенство. И сразу, тут как тут, появились еретики-"евангелисты", которые говорили, что они якобы применяют Евангелие в жизни, и несчастные совращались в сектантство.

Но ведь если виноват какой-то владыка, священник или монах, то Христос не виновен. Однако люди так глубоко не копают. "Разве, — говорят они, — это не представитель Христа?" Да, но вопрос в том, утешает ли этот представитель Того, Кого он представляет? Или же люди не думают о том, что ждет такого представителя Христа в жизни иной? Поэтому некоторые, соблазняясь какими-то неподобающими явлениями в жизни духовных лиц, доходят до того, что теряют веру. Несчастные не понимают, что если виноват какой-то жандарм, то не виновен его народ, и если виноват какой-то священник, то не виновна Церковь. Однако те, кто соблазняется, но имеет доброе расположение, способны понять это, если им объяснить. У таких людей есть и смягчающие вину обстоятельства, потому что их могли увлечь ко злу, а каких-то вещей они просто не могут понять.

— Геронда, а почему никто не выказывает открыто свою позицию в отношении стольких происходящих в Церкви соблазнов?

— В отношении того, что происходит в Церкви, не по всем вопросам можно открыто выразить какую-то позицию. Можно просто переносить происходящее, терпеть, покуда Бог не покажет, что нужно делать. Терпеть происходящее — это одно, а одобрять его, в то время как одобрять это нельзя, — совсем другое дело. В случаях, когда предстоит что-то сказать, надо сделать это с уважением и мужеством — не брызгая в гневе слюной и не выставляя проблему на всеобщее обозрение. Надо сказать то, что требуется, наедине тому лицу, которого касается дело. Сказать с болью, от любви, чтобы он был более внимателен к каким-то вещам. Искренен и прям не тот, кто "режет правду в глаза", и не тот, кто трубит о ней всему свету, но тот, кто, имея любовь и живя по правде, с рассуждением говорит то, что нужно и когда нужно, в необходимый для этого час.

Те, кто обличает других без рассуждения, находятся в духовном помрачении и, к несчастью, смотрят на людей как на пни или бревна. Эти нерассудительные люди без жалости обтесывают остальных, которые мучаются и страдают. Но при этом помраченные "мастера кубизма" радуются тому, что из-под топора их обличений выходят ровные, обтесанные под прямым углом люди-чурки. Только для человека, одержимого старшим бесом, есть оправдание в том, что он выставляет людей на позорище и раскрывает их прошлое, чтобы колебать слабые души. Конечно, последнее касается лишь тех, в отношении кого бес имеет на это право. Понятно, что нечистый дух выставляет на всеобщее обозрение не добродетели людей, но их немощи. И наоборот: люди, освободившиеся от своих страстей, не имеют злобы и поэтому исправляют зло добром. Увидев где-то нечистоты, которые нельзя убрать, такие люди присыпают их чем-нибудь сверху, чтобы они не вызвали отвращения у кого-то еще. А вот люди, расковыривающие мусор и грязь чужих грехов, похожи на кур, которые копаются известно в чем...

Сейчас[231] диавол много пачкает, чернит и порочит. Он устраивает страшную путаницу, но в конце концов он обломает себе зубы. Пройдут годы, и праведники воссияют. Они будут заметны, даже если их добродетель невелика, потому что тогда в мире станет господствовать великая тьма и люди повернутся к ним. А тем, кто сейчас соблазняет других, если они доживут до тех времен, будет стыдно.