Оскудение духа жертвенности

Сегодня большинству людей неведом вкус той радости, которую подает жертвенность. Люди не любят труд. В их жизни появились праздность, желание устроиться потеплее, много покоя. Оскудело любочестие, дух жертвенности. Если людям удается получить что-то без труда, устроиться потеплее, то они считают это достижением. Они огорчаются, если достичь легкой жизни им не удается. Но если бы они смотрели на все духовно, то радовались бы именно этому, потому что в этом случае им дается благоприятная возможность для подвига.

Сегодня все — и стар и млад — гонятся за легкой жизнью. Люди духовные стремятся к тому, чтобы освятиться с меньшим трудом. Люди мирские — к тому, чтобы заработать побольше денег, не работая. Молодежь — чтобы сдать экзамены не готовясь, чтобы получить диплом, не выходя из кафе. А если бы можно было, сидя в кафе, звонить в университет и узнавать результаты экзаменов, они были бы очень этому рады. Да-да, доходят уже и до этого! Много юношей приходят ко мне в каливу и просят: "Помолись, чтобы мне поступить в университет". К экзаменам не готовятся, но при этом говорят: "Бог может мне помочь". — "Готовься, — советую я, — и молитвой проси Бога о помощи". — "А зачем, — удивляются, — разве Бог не может помочь мне и так, без подготовки?" Что же получается, Бог благословит твое лентяйство? Так не бывает. Бог поможет в том случае, если юноша читает, старается, но не может удержать прочитанного в памяти. Некоторые ребята не могут запомнить или понять то, что они читают, но все равно стараются, трудятся. Таким труженикам Бог поможет стать большими умницами.

К счастью, бывают и исключения. Один паренёк с Халкидики сдавал экзамены одновременно на три факультета и поступил на все[184]! Причем на одном факультете результаты его вступительных экзаменов были самыми лучшими, а на другом он получил второе место. Но, несмотря на это, парень решил, что лучше пойти работать и тем самым разгрузить своего отца, который, обеспечивая семью, работал на рудниках. Поэтому учиться он не стал, а вместо этого устроился на работу и стал приносить в дом деньги. Этот человек — бальзам на мою душу. Ради таких юношей я готов умереть, стать землей. Однако большинство молодых попали под влияние мира сего и от этого испортились, повредились. Они выучились интересоваться только самими собой, думать только о себе — о ближнем они ничуть не задумываются. И чем больше ты им помогаешь, тем большими лентяями они становятся.

Вижу, что нынешняя молодежь замешана на воде. Одно они судят, другое рядят, третьим они пресытились. Но ведь сердце человека не устает и не стареет никогда. А они... Стать монахами для них тяжело. Жениться — страшно. Здоровенные парни приезжают на Святую Гору, уезжают, возвращаются опять. "Ах, — говорят, — да ведь и монахом быть тяжело. Каждую ночь вставать ни свет ни заря. Ни день, ни два, а постоянно!" Возвращаются в мир, но и там им не по душе. "Что, — говорят, — я буду делать в этом обществе, с каким человеком я соединю свою судьбу, если женюсь? Одни хлопоты и беспокойство". Снова возвращаются на Святую Гору, но, чуть пожив на ней, опять говорят: "Тяжело!".

Нынешние молодые люди похожи на новые машины, в двигателях которых от холода загустело масло. Для того чтобы эти машины завелись, масло должно разогреться — иначе ничего не получится. Несчастные юноши! Они приходят ко мне в каливу — не один и не два, а множество — и спрашивают: "Что мне делать, отец? Чем мне заполнить свое время? На меня наваливается тоска". — "Брат ты мой, да найди ты какую-нибудь работу", — говорю я, а в ответ слышу: "Дело не в этом. Деньги у меня есть. Зачем она мне нужна, эта работа?" — "Но апостол Павел, — говорю я снова, — пишет: " Аще кто́ не хо́чет де́лати, ниже́ да я́ст "[185]. Даже если у тебя нет проблем с деньгами — чтобы есть, ты должен работать. Работа помогает человеку разогреть масло своего двигателя. Работа — это творчество. Она дает человеку радость и забирает от него душевную тяжесть, тоску. Вот так, друг ситный! Найди работу, которая нравилась бы тебе хоть немного, и начинай трудиться. Попробуй и увидишь [как все изменится]!"

А некоторые ребята устают, но усталость восстанавливает их силы. Приходят ко мне в каливу молодые парни, садятся во дворе и устают от сидения. А другие со многим любочестием то и дело спрашивают: "Чем тебе помочь? Что тебе принести?" Я никогда не прошу ни о какой помощи. Вечером, после ухода посетителей я зажигаю фонарик и делаю все сам: приношу дрова, зимой растапливаю две печки, навожу порядок в доме и во дворе. Многие посетители оставляют после себя беспорядок — разводят грязь, бросают во дворе свои грязные носки. Люди присылают мне тонкие носочки, я раздаю их посетителям, — они надевают их, а свои грязные носки бросают где попало. Я и салфетку им даю, чтобы они их в нее завернули, но они предпочитают бросать все как есть.

Я просил людей о какой-то услуге три раза в жизни. Одному пареньку я как-то сказал: "Мне нужно два коробка спичек из магазина в Кариес[186]". У меня было четыре зажигалки, но я сказал ему это, чтобы доставить ему радость. Он прибежал радостный, запыхавшийся, принес мне эти спички, и усталость восстановила его силы, потому что он вкусил той радости, которая следует за жертвой. А другой в это время сидел на месте и устал от сидения. Люди стремятся ощутить радость, но для того, чтобы пришла радость, человек должен пожертвовать собой. Радость рождается от жертвы. Настоящая радость происходит от любочестия. А если возделано любочестие, то человек празднует, торжествует. Эгоизм, себялюбие — это мучение для человека, он застревает именно на этом.

Как-то раз на Святую Гору приехали два молодых офицера и сказали мне: "Мы хотим стать монахами". — "А почему вы этого хотите? — спросил я. — С какого времени у вас появилось такое желание?" — "А вот, — отвечают, — только что и появилось. Мы приехали на Святую Гору на экскурсию и теперь вот думаем остаться здесь насовсем. Там, в миру, кто его знает — может, еще война начнется!" — "Да у вас, — говорю, — стыда нет! "Может еще война начнется!" Да и как бы вы смогли уйти из армии?" — "Найдем, — отвечают, — какой-нибудь повод". Что они там найдут? Прикинутся душевнобольными или придумают еще что-нибудь... Да что тут говорить, что-нибудь точно найдут... "Если, — сказал я им, — вы идете в монахи с такими побудительными причинами, то уже с самого начала вы потерпели неудачу". А другим людям уже давным-давно ничего не мешает жениться, создать семью. Но они приходят ко мне и говорят: "А зачем я буду жениться? Разве создашь семью и воспитаешь детей в такие трудные времена?" — "Хорошо, — говорю я, — разве во времена гонений жизнь останавливалась? Никто не работал и не женился? Может быть, тебе просто лень создавать семью?" — "Я, — отвечает, — хочу стать монахом". — "Да ведь причина — твоя лень! Разве из тебя выйдет хороший монах?" Вам это понятно? Если девушка хочет стать монахиней, думая так: "А зачем я буду оставаться в миру, выходить замуж, рожать детей? Морока, беспокойство. Уйду-ка я лучше в монастырь. Буду делать что мне говорят, ответственности никакой, а если меня когда поругают, то я склоню голову пониже. Попробуй-ка, создай свой собственный дом в миру! А в монастыре будет все необходимое, отдельная келья, готовая еда и прочее..." — итак, если девушка думает подобным образом, то пусть знает, что она уже с самого начала потерпела неудачу. Это кажется вам странным? Не удивляйтесь, такие люди действительно есть. Знайте, человек старательный преуспеет везде. Старательный семьянин преуспел бы и в монашестве, а старательный монах — избери он путь семейной жизни — тоже бы преуспел.

Один юноша поступил в монастырь послушником, но от пострига отказывался. "Почему же, сынок, ты уклоняешься от монашества?" — спросил я его. "А потому, — отвечает, — что монашеская скуфья напоминает мне солдатскую каску!" Ты только послушай! Он не хотел становиться монахом, чтобы не носить монашескую скуфейку! Каску она ему напомнила! А он ее хоть когда-нибудь надевал, эту каску? Если и надевал, то всего несколько раз в армии во время учений — да и это-то еще под вопросом! А где ему понюхать пороха на войне! Каску, она ему, видите ли, напомнила! Слышишь, что творится? Но что он забыл в монашестве? Скажи мне, пожалуйста, что за монах выйдет из человека, если он начинает монашескую жизнь таким вот образом? В конце концов этого несчастного где-то постригли в монахи, но толстую скуфью он так и не носил.

А в другой раз ко мне в каливу пришли два молодых человека, и оба с волосами чуть ли не до пояса. Хотел я им подстричь их гривы, но они не дались. Я куда-то спешил, поэтому вести долгие беседы не мог — только угостил их. А во дворе у меня гулял кот. Видит его один из этих длинноволосых и спрашивает: "А можно я кота возьму?" — "Бери", — говорю. Взял он кота и от меня они пошли в Иверский монастырь — час ходу. Полил дождь, но он в обнимку с котом пришел в монастырь, поднялся в архондарик и попросился переночевать. "С котами нельзя", — ответили ему, и тогда он остался сидеть на улице под дождем! Всю ночь! Если бы в армии его отправляли на час в караул, то он бы ответил: "Ой, нет, не могу!" А сидеть всю ночь на улице с котом — пожалуйста, может!..

А еще одного забрали в армию, но он убежал и приехал на Святую Гору. Пришел ко мне в каливу и сказал: "Я хочу стать монахом". — "Возвращайся, — говорю, — в армию, отслужи свой срок!" — "Армия!" — отвечает он. — Армия — это тебе не то что родимый дом!" — "Большое, — говорю, — тебе спасибо, голова молодецкая, что ты мне об этом сказал. Вот ведь оно оказывается как! Раньше-то ведь я об этом и не догадывался! Теперь и другим буду об этом говорить!" А родные парня все это время его разыскивали. Через несколько дней он снова пришел ко мне в каливу. Была Фомина неделя, раннее утро. "Ты мне нужен", — говорит. "Что ты хочешь? — спрашиваю я. — Ты на литургии где был?" — "Нигде", — отвечает. — "Сегодня, — говорю, — Фомина неделя, в монастырях служили бдения, а ты никуда не пошел? И хочешь стать монахом! Где же ты проболтался?" — "Я, — говорит, — переночевал в гостинице. Там спокойно, тихо, в монастырях всю ночь такой гвалт!" — "Ну и что же, — спрашиваю, — ты теперь намерен делать?" — "Я, — говорит, — думаю податься на Синай, потому что стремлюсь к жесткой, суровой жизни". — "А ну-ка, — говорю, — потерпи маленько". Захожу в келью, беру пасхальный кулич, который кто-то мне принес, и опять выхожу к нему. "Вот, — говорю, — держи! Этот кулич очень мягкий, как раз для жесткой, суровой жизни, к которой ты так стремишься. Бери и уходи!" Такова-то нынешняя молодежь. Сами не знают, чего хотят. Не могут вытерпеть ни малейшего стеснения. Как же после этого они смогут пожертвовать собой?

Я помню, в армии, если возникала необходимость идти на какое-то опасное задание, только и слышалось: "Господин командир, я пойду вместо него! Ведь он человек семейный — если его убьют, то дети останутся на улице!" Солдаты просили у командира пойти вместо кого-то другого на опасное задание, на передовую. Они радовались оттого, что убьют их, но останется жив какой-нибудь глава семейства и его дети не осиротеют. А сейчас? Разве встретишь где-нибудь, чтобы человек шел на такую жертву? Если и встретишь, то крайне редко. Помню, как-то раз мы остались без воды. Командир нашел по карте место неподалеку, где была вода. Но там засели мятежники. Тогда он говорит: "Есть тут неподалеку вода, но идти очень опасно и света зажигать нельзя. Кто возьмется сходить и наполнить несколько фляг?" Подскакивает один солдат: "Я пойду, господин командир!", подскакивает другой: "Я!", за ним — третий. То есть вызвались пойти все! На дворе тьма-тьмущая, без света страшно, аж мороз по коже продирает. Командир растерялся даже: "Вы ведь не можете пойти все!" Я хочу сказать, что о себе не думал никто. Ни один из нас не попытался найти какую-нибудь отговорку, например: "Господин командир, у меня болит нога", или "у меня болит голова", или "я устал". Мы все хотели пойти за водой, а на то, что наша жизнь подвергалась опасности, мы внимания не обращали.

Нынешний дух — дух теплохладности. Мужество, жертвенность совершенно отсутствуют. Нынешней ущербной логикой люди все перевели в другую систему измерений. И видишь оно как: раньше люди шли в армию добровольцами, а сейчас, не желая служить, достают себе справку, что они психически больные. Прикладывают все силы к тому, чтобы не идти в армию. Разве раньше было хоть что-то подобное? У нас в армии был один лейтенантик, всего двадцати трех лет от роду, но какой же он был молодчина! Однажды ему позвонил его отец, отставной офицер, и сказал, что намерен попросить кого-то, чтобы с передовой этого парня перевели в тыл. Ох, как же раскричался лейтенант, когда тот ему об этом сказал! "Как же тебе не стыдно, отец, говорить такое? Это трутни отсиживаются в тылу!" В этом человеке была искренность, честность и отвага настолько исключительная, что она даже переходила границы — он бежал в атаку впереди других. Вся его шинель была насквозь изрешечена пулями, но несмотря на это он остался в живых. А увольняясь в запас, он взял эту шинель с собой, на память.