Тексты для диктантов и изложений

1) Базовый текст для орфографической и пунктуационной работы "Критик, или современные метаморфозы"

Кстати или некстати будет сказано, но в кино я все-таки хожу и, представьте себе, сумасшедший восторг ощущаю не часто. Ну, разве что небезызвестное "Покаяние", неувядаемые "Бесприданница" и "Свадьба с приданым" или, скажем, "Мы, нижеподписавшиеся" и "Ностальгия" - это ещё куда ни шло. Это, вообще говоря, непреходящие ценности, которые, выражаясь по-учёному, есть не что иное, как квинтэссенция истины вперемешку с гуманизмом, подлинной интеллигентностью и филигранной техникой, а говоря попросту, - профессионализм больших художников. Увы, не каждый раз посчастливится увидеть на экране такие на редкость впечатляющие, грандиозные зрелища, оказавшиеся способными саккумулировать в себе столько художественных достоинств, этических ценностей и жизненной правды.

Феномены такого рода сначала кажутся непритязательными, а то и неказистыми, ан всмотришься вглубь скрупулезным, неповерхностным и беспристрастные взглядом — кристальные, мастерски отделанные вещи, все в них накрепко соединено и спаяно, все густо замешено; в одно и то же время любишь и ненавидишь, восхищаешься и негодуешь, пребываешь в горних высях и на бренной земле, в огненном пекле в ледяном подземелье — и неясно, то ли все это въявь, то ли в воображении, короче, чувствуешь себя в некоем волшебном, фантасмагорическом полузабытьи, наподобие нирваны. В общем, говоря лаконично, афористическим языком, эти фильмы являют собой средоточие гуманизма, апофеоз творчества, фейерверк неподдельного мастерства. И я ничуть не преувеличиваю и не приукрашиваю, я всего лишь как беспристрастный свидетель и участник феерического действа констатирую очевидные веши — воистину блистательные, сверхинтересные творения, которые не могут не инспирировать в душе у зрителя редкостных впечатлений, не зависящих от привходящих обстоятельств и настроений.

Без сомнения, каждый из названных фильмов-фаворитов достоин того, чтобы быть вписанным в анналы мировой кинематографической истории. Бесспорно и то, что каждый из них по праву может быть удостоен гран-при любой пробы и достоинства на самых престижных кинофестивалях и форумах. За них не приходится краснеть и тушеваться ни перед жюри, ни перед зрителями.

 

 

Но вот удосужишься лицезреть кинобестселлеры вроде "Ассоциации злоумышленников", "Кордебалета", "Акселератки", "Тружеников моря" или "Ровесников" и в сердцах безапелляционно припечатаешь: "Черт-те что!" Да и как сдержишься, если все в этих "перлах" поперемешано: безмыслие сценария и бессмысленность операторской манеры съёмки, бесчувственность персонажей и бесталанное лицедейство актеров, бесцеремонное и подчас прямо-таки циничное перевирание беллетристической основы, из которой, как правило, изымается какой-нибудь залихватский или путаный сюжет, и косноязычие речи милых героинь, сопровождаемой какофоническим музыкальным аккомпанементом. В подобном же ракурсе можно интерпретировать и содержание таких фильмов. Здесь, по существу, то же самое, такая же путаница и мешанина в фабуле фильма, так же налицо безыдейное объединение, с одной стороны, натурализма и бытовщины, а с другой, - сверхъестественных, чуть ли не кабалистических происшествий и пертурбаций, происходящих с холеными супергероями, которые элегантно и триумфально, не потерявши ни волоска, запросто преодолевают нагромождение хитроумных лабиринтов и запутанных интриг, чем сеют в душе доверчивых зрителей иллюзии чересчур сладкой жизни, сверхэффектных приключений и легкодостижимых опереточных побед. Вот в них-то - эфирно- эфемерных иллюзиях - и заключен лейтмотив большинства фильмов различных горе-творцов, подвизающихся на экранном поприще.

Вследствие сказанного, во всех их "творениях" доминируют не истинные драмы и трагикомедии, претворяемые в подлинно художественных образах и коллизиях, а заковыристые перипетии детективного типа, напоминающие карточный пасьянс, или слащавые, щиплющие нервы бульварные мелодрамы. Самодовлеющий характер приобретает в них претенциозное и нередко вычурное экспериментирование, которое на поверку чаще всего оказывается, сродни обезьяньей имитации истинного творческого поиска, не терпящего, как известно, мишуры и притворства.

Нелишне заметить, что кишмя кишат в "шедеврах", наподобие вышеназванных фильмов, и сугубо технические изъяны и просчёты, которые наличествуют в них, несмотря на всю маститость их авторов - сплошь лауреатов и корифеев, преисполненных фанаберии и тщеславия, кичащихся своими регалиями, монументальными монографиями и диссертациями. Они вальяжно представляют себя публике не иначе, как богемой, рафинированными интеллигентами, гелертерами, витающими в эмпиреях, считающих себя недосягаемыми для понимания непосвященных потребителей их "творческих жемчужин". Поневоле задумаешься, отчего возник у наших "творцов" этот непомерный апломб, эти амбиции и склонность к позерству и эпатажу, эти мало обоснованные претензии на роль чуть ли не демиургов и закоперщиков прогресса в мировом кино? И, не сыскав ответа, придешь к нелицеприятной мысли: а что, в самом деле, не пора ли наших высокопоставленных парвеню (придется-таки мне назвать их своими именами без титулов и эвфемизмов) изъять из кинематографических анналов, в коих они изо всех сил норовят себя увековечить? Не пора ли низвергнуть их, так сказать, с пьедестала небожителей и подиума знаменосцев прогресса, куда они себя очень бы хотели навеки взгромоздить и до смерти пребывать там, почивая на лаврах, взирая с высоты сего Олимпа на мечущихся по жизни человечков, бессмысленно, по их мнению, обретающихся на нашей бренной земле, и изредка одаривая их многомудрыми наставлениями на разные темы из жизни и искусства и похлопывая их покровительственно, запанибрата по плечу.

 

Искренне скажу: я ломаного гроша не дал бы за фильмы вышеозначенных "корифеев", за их пародии на подлинный творческий поиск, как бы ни старались продажные адепты и клакеры курить им фимиам, петь дифирамбы и слагать панегирики. Но вот ведь парадокс и закавыка; по нынешним временам не то что грошом, ломаным или не ломаным, уже и полтинником на утренний (!) сеанс не обойдешься, а то, глядишь, нежданно-негаданно исподтишка и ещё гривенник-другой накинут за предваряющую сеанс то какую-нибудь заковыристую научно-популярную белиберду, то пропедевтическую ахинею из сферы педагогики или фармакологии. Сразу видно, как казначеи из Госкино напрягали извилины, думали, как бы ещё что-нибудь урвать, как бы ещё на чем-нибудь сэкономить, как бы не упустить маломальский шанс ещё чуть-чуть обогатиться за наш счет. К чему - к чему, а уж к денежкам-то они явно неравнодушны. Сии деятели ведут себя так, как будто массовый зритель у нас не кто иной, как финансовый воротила, ростовщик или обладатель несчетных сокровищ, крез и как будто он одновременно филантроп, у которого запросто можно выклянчить-выцыганить сколько угодно денег. Симптоматично, что эти махинаторы уже пренебрегают сорока-пятьюдесятью копейками сверх заявленного на билете номинала, теперь для обеспечения их алчных притязаний подавай им от восьмидесяти до девяноста «сверху» за один-разъединственный билетишко. И ведь подаем! А в итоге это приносит им, понятное дело, приличные дивиденды. Как говорится, не прикладая рук сам-десят на круг.

Ох, не прочь они фарисейски поплакаться о скудности своих доходов, побрюзжать по поводу лености зрителя, предпочитающего домашний диван креслу в кинозале. Ну, такую голимую спекуляцию, слегка прикрываемую, правда, казуистикой насчет пресловутого хозрасчёта, предприимчивости или рентабельности, еще перетерпишь как-нибудь: все ж таки какое ни на есть, но это наше, нищенское и потому чересчур уж охочее до денег и весьма прижимистое Госкино. Пускай себе брюзжит. А вот что по-настоящему невтерпеж, так это присутствовать, скрепя сердце и превозмогая скуку в течение полутора-двух часов, на самой демонстрации такого рода "шедевров" наших кинодельцов. Казенная тягомотина, псевдометафорическая заумь и словесная абракадабра, вереница нудных кадров - чего только не увидишь и не услышишь в них! Изъелозишь кресло, пока дождешься конца - хэппи энда, так сказать, - и разочарованный, снедаемый упреками себе за бездарное времяпрепровождение, изнеможденный и преисполненный немалой досады, не выскочишь опрометью из кинозала, скрипя зубами, чертыхаясь и кляня себя за промашку, в полуизнеможенном состоянии и с горчайшим чувством бессилия из-за невозможности что-нибудь изменить. Лишь где-то в подсознании брезжит самоирония: поделом тебе - нельзя быть столь доверчивым к дешевым рекламным анонсам, нельзя впадать раньше времени в сентиментально-идиллическое настроение, предвосхищающее будущее удовольствие, которому не часто суждено сбыться. В общем, мысль немудреная: не говори: "Гоп!", пока не перепрыгнешь, не верь рекламе, пока сам не убедишься – товар хорош. Пора, пора бы уже стать крепко ученными такого рода промашками к не обольщаться посулами рекламы, заманивающей в свои тенета (=киносеть!) наивного зрителя.

 

 

Что ждешь от солидно рекламированного фильма? Прежде всего откровенности, особой конфиденциальности. общения начистоту, диалога без обиняков н околичностей. Вместо этого слышишь, как правило, приторные двух-, трех- или даже четырехсерийные декларации и назидания под аккомпанемент то брюзжащего, меланхолического, безысходно-кладбищенского музицирования, а то, несмотря ни на что, по-скоморошьи взбалмошного музыкального дивертисмента - впору под это бесшабашное попурри подбочениться и вприсядку в пляс пускаться. Вместо этого видишь безвкусицу аляповато крашенных декораций, до неузнаваемости трансформирующих реальные панорамы, ландшафты и интерьеры, без устали взираешь, как дефилируют по экрану избалованные примадонны с деланными улыбками на устах, которые кокетливо, а подчас и просто фамильярно разыгрывают бутафорско-опереточные страсти в широком диапазона оттенков и модификаций: от исступленных заклинаний и выкаченных глаз перезрелых мегер до сентиментального лопотания юных влюблённых, беспечно воркующих две серии кряду: "Касатка моя! Кисонька моя!", от невсамделишного обаянии кисейно-веснушчатых барышень-инженю с их искусственными слезами, элегическими грёзами, причитаниями о вечной любви и ужимками до истерических стенаний и гротескно-роковых страстей - все эти гримасы киноактрис, малоискусные трюки сценаристов, режиссерские трюизмы (вперемешку с плагиатом и компиляцией) и операторские стереотипы, право же, покоробят любой вкус: и утонченно-снобистский и безыскусный, и столичный и периферийный, к аристократический и плебейский.

Творцы такого "кинозрива" выворачиваются наизнанку, завлекая, как сирены аргонавтов, зрителей в кинозал, но тем уже давно невмоготу лицезреть эти бесконечные ахи-охи, манерности, эпатаж, назойливые экзерсисы с мильоном терзаний на фоне великосветского антуража. Такой подбор и компоновка сюжетов и кадров претят стоящему зрителю и знатокукино. Не пристало ему понапрасну тратить время на созерцание всех этих нарочитых треволнений и воздыханий, бесконечных макияжей и куафюр, маникюров и педикюров, декольте и дезабилье - непременных ингредиентов экранного времяпровождения разного рода Анжелик, Марго, Виолетт и Сюзанн, бесконечной вереницей мельтешащих на экранах теперешнего коммерческого кино. Неприемлемо такое "видево" для нашего зрителя, не к лицу ему впадать в экзальтацию и эйфорию при созерцании напыщенных денди, кичащихся своими шикарными "мерседесами", "шевроле", "линкольнами", коттеджами, яхтами. Экран - не место для демонстрации сокровищ нуворишей, норовящих поразить своими картинными галереями, на стенах которых развешаны сплошь шедевры Ренессанса, Гойи и Рембрандта, коллекциями древнего оружия из дамасской стали с экзотической инкрустацией, меблированными апартаментами, породистыми аргамаками, спаниелями, легавыми и левретками, блистательными уик эндами, раутами и прочими приметами, аксессуарами и онёрами аристократизма и истеблишмента! Не приличествует ему замирать в священном трепете перед буржуазным бомондом с его эвфуизмом и иной чуждой нам космополитической атрибутикой, взахлеб пропагандируемой перед трёхсотмиллионной киноаудиторией наших зрителей негоциантами из Голливуда и их доморощенными адептами - "кинозодчими" из Госкино. Последние-то наверняка полагают, что не даром хлебушко едят, не баклуши бьют, не балясы точат и не галиматью несут с экрана, они-то думают, что просвещают нас, сирых, являя нам тамошние красоты, в коих видят идеалы и высшие ценности.

 

 

2) Тексты для визуальных изложений и сочинений-подражаний на основе комплексного анализа текста из рассказа П.Флоренского «Пристань и бульвар»

 

На берегу при помощи палок строили морские заливы или втыкали палки в песок и с тем же чувством тайны вглядывались в темную дыру, куда набиралась морская вода. Любо было видеть отжатый и посеревший песок словно набухающим и чернеющим от притока влаги. Иногда разгребали прибрежный гравий и находили слой мокрый, а ниже – подымающуюся и опускающуюся, живую, дышащую там воду. Выкопать яму, хотя бы маленькую, всегда казалось родом магического действия: самое существо ямы таинственно. Что же? В яме живая вода. Все на воде и в воде, да и не простой, понятной воде питьевой, а в воде таинственной, горько-соленой, привлекательной и недоступной. В Батуме эта мысль о воде была особенно естественна, потому что Батум действительно весь в воде и на воде. Исследовали эту воду в ямках, сосали палец, омоченный в ней, удивляясь ее горько-соленому вкусу. Совсем слезы! И не значит ли это, что и сам я – из той же морской воды? Везде взаимные соответствия – за что ни возьмешься, все приводит опять и опять к морю.

Ловили медуз палками. Красивые цветы опалесцирующими чашечками, налитые светом, колыхались в воде, нежно обведенные фиолетовую каймою. Мы знали, что они жгутся, но это принималось как должное: к таинственному нельзя подходить безнаказанно. А вытащишь их – растают на теплых камнях в бесцветную слизь, и ничего не останется. Кто-то говорил нам, будто, если сушить медуз между листами пропускной бумаги, часто меняя их, то все же останется красивая нежная сетка. Я не отрицал этого, но это казалось далекой сказкой, а ближайший опыт говорил попросту: медузы – порождение того же моря, та же вода и ничего более, и в воду потом расплывается. В земле – вода, во мне – вода, медузы – тоже вода … Различное по виду, однако едино по сущности.

Среди выбросов моря со всегдашним удивлением находили рогатые орехи-чилим, почерневшие от пребывания в воде. Мы побаивались их, казалось несомненным их родство с морскими чертягами, и потому эти странные орехи мы старались не трогать руками, а когда подбирали, то с опаскою и осторожно: кто его знает, что они на самом деле и как поведут себя? Бездна моря полна тайн и неожиданностей. Правда, взрослые говорят, что это орехи, и взрослые, конечно, правы, но ведь взрослые вообще таинственной стороны всего окружающего не касаются – не то не замечают ее, не то скрывают от нас, наверное, чтобы не пугать нас; ведь вот они никогда не говорят нам о таких заведомо существующих вещах, как черти, русалки, лешие, даже не говорят о милых эльфах. А мы-то, положительно не знаю откуда, как-то об этом обо всем давно проведали, несмотря на все поставленные воспитательные преграды. Так вот и чилим: они, то есть взрослые, думают, что мы будем не спать по ночам, и потому нарочно говорят, будто это просто орехи. А может быть, это только кажется орехами. Почему же они такие черные? Почему они с рогами?

Нередко море дарило нас белыми трубками. Папа говорил, что это корни камыша и что месторождение их, вероятно, река Чорох, устье которого недалеко от Батума. Но и тут такому упрощению дела и верилось и не верилось. Слишком уж ясно все милому папе. А почему же эти «корни» такие белые и жирные, словно черви? Почему они трубками? Что-то в объяснении взрослых не так: слишком уж явна странность этих «корней». Белые трубки, они живые – и будет, а дальше уж не следует углубляться и разоблачать их тайну, раз они хотят быть в неизвестности. Они прикинулись корнями – ну и сделаем вид, что этому верим, но только сделаем вид, чтобы их не обидеть и не рассердить. И казалось несомненным, неспроста валяются они на берегу, а нам, именно нам, принесены Морем. Много еще других удовольствий доставляло оно нам – радовало нас, зная, что мы придем к нему и что мы любим «сюрпризы», даже самое это слово. Осколки бутылочного стекла, обтертые морем в ласковые матовые кусочки, нагревшиеся на солнце; тоже ласково выглаженные тем же движением волн палки и куски дерева, чистенькие, светлые, теплые; тоже приглаженные кочерыжки от початков кукурузы. Иногда, после бури, находилась на берегу какая-нибудь рыбка, водоросли или раковины – и радости тогда не было конца, я переполнялся волнением, сердце билось так сильно, что, казалось, готово выскочить. Помню, находили иногда, правда редко, морского конька, а мне даже попалась раз после очередной сильной бури рыбка-игла, которая потом много лет хранилась в моей коллекции редкостей. Оглядывая теперь вспять свое детство, я вижу исключительную бедность батумского берега выбросами и отменную ничтожность наших находок; кроме камешков, действительно приятных, мы не находили ничего ценного и занятного. Но тогда эти находки радовали бесконечно, хотя я и был избалованным ребенком, радовали как дары великого синего Моря, лично мне дары, знаки внимания, доверия и покровительства.

Оно жило перед нами своею жизнью, ежечасно меняло свой цвет, то покрывалось барашками или нахмуривалось, то, напротив, истомно покоилось, лениво; еле-еле плескаясь о берег. В другом месте находки наши ничего не стоили бы; но тут, на морском берегу, это было особенное. Зелено-синие вдали и зелено-желтые вблизи цвета, влекшие мою душу и пленительно зазывающие все существо с самых первых впечатлений детства, они собою все осмысливали и все украшали. Дары моря как смычком пилили по душе и вызывали трепетное чувство – не чувство, а словно звук, рвущийся из груди, - предощущение глубоких, таинственных и родимых недр, как весть из хризоберилловых и аквамариновых недр бытия. Ведь эти зеленые глубины были загадочной разгадкою пещерного, явного мрака, родимые, родные до сжатия сердца. И деревяшки, обточенные морем, гладкие, теплые, как и теплые гладкие камни, все – солоноватое на вкус и все пахнущее чуть слышным йодистым запахом, - оно было мило сердцу, свое. Я знал эти палки, эти камни, эти водоросли – ласковая весточка и ласковый подарочек моего, материнского, что ли, зеленого полумрака. Я смотрел – и припоминал, нюхал – и тоже припоминал, лизал – опять припоминал, припоминал что-то далекое и вечно близкое, самое заветное, самое существенное, ближе чего быть не может.

Этот йодистый, зовущий и вечно зовущий запах моря; этот зовущий, вечно зовущий шум набегающих и убегающих волн, сливающийся из бесконечного множества отдельных сухих шумов и отдельных шипящих звуков, шелестов, всплесков, сухих же ударов, бесконечно содержательный в своем монотонном однообразии, всегда новый и всегда значительный, зовущий и разрешающий свой зов, чтобы звать еще и еще, все сильнее, все крепче; шум прибоя, весь состоящий из вертикалей, весь рассыпчатый, как готический собор, никогда не тягучий, никогда не тянущийся, никогда не липкий, никогда, хотя и от влаги, но не влажный, никогда не содержащий в себе никаких грудных и гортанных звуков; эта зеленизна морской воды, зовущая в свою глубь, но не сладкая и не липкая, флюоресцирующая и высвечивающая внутренним мерцанием, тоже рассыпчатым и тоже беспредельно мелким светом, по всему веществу ее разлитым, всегда новая, всегда значительная – все вместе это, зовущее и родное, слилось навеки в одно, в один образ таинственной животворческой глуби, и с тех пор душа, душа и тело, тоскуют по нему, ища и не находя, не видя вновь искомого, - даже во вновь видимом, но теперь уже иначе, внешне лишь, воспринимаемом море.

 

3) Текст для сочинения-подражания: И.С. Тургенев «Сфинкс».

 

Изжелта-серый, сверху рыхлый, исподнизу твердый, скрыпучий песок … песок без конца, куда ни взглянешь!

И над этой песчаной пустыней, над этим морем мертвого праха высится громадная голова египетского сфинкса.

Что хотят сказать эти крупные, выпяченные губы, эти неподвижно-расширенные, вздутые ноздри - и эти глаза, эти длинные, полусонные, полувнимательные глаза под двойной дугой высоких бровей?

А что-то хотят сказать они! Они даже говорят – но один лишь Эдип умеет разрешить загадку и понять их безмолвную речь.

Ба! Да я узнаю эти черты.. в них уже нет ничего египетского. Белый низкий лоб, выдающиеся скулы, нос короткий и прямой, красивый белозубый рот, мягкий ус и бородка курчавая – и эти широко расставленные небольшие глаза.. а на голове шапка волос, рассеченная пробором … Да это ты, Карп, Сидор, Семен, ярославский, рязанский мужичок, соотчич мой, русская косточка! Давно ли попал ты в сфинксы?

Или и ты тоже что-то хочешь сказать? Да, и ты тоже – сфинкс.

И глаза твои – эти бесцветные, но глубокие глаза говорят тоже … И так же безмолвны и загадочны их речи.

Только где твой Эдип?

Увы! Не довольно надеть мурмолку, чтобы сделаться твоим Эдипом, о всероссийский сфинкс!

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 4