Охотничий домик, так же как дом для скачек в Сикс-Майл-Ботоме, был просторнее и больше, чем многие, заполненный вековой экзотической мебелью и предметами искусства, привезенными странствующими предками Сейнт Джона. Свет, проникающий через цветное оконное стекло, наполнял интерьер ювелирной игрой красок, отбрасывающей мерцающие блики на турецкие ковры насыщенно-красного цвета, на поблескивающее золото, сверкающее индиго, глубокий пунцовый и зеленый цвета лета на вышитой обивке, и мягкое сияние на полированные полы и витиеватый деревянный узор.
Атмосфера дома была насыщена богатством, нетленная вечность шептала в комнатах, размещавших поколения Сейнт Джонов и еще служащих обителью для новых поколений.
— Он не всегда был охотничьим домом, — много позже сказала Челси после их обхода дома, когда уже внесли багаж и извозчики уехали. Они сидели в маленькой гостиной с прекрасным видом на зеленую долину, простирающуюся на юг, и медленно пили дымящийся чай. Синджин добавил себе бренди. Они улыбались друг другу, чувствуя безмятежное спокойствие.
— Много лет назад он был пристанищем первого Сейнт Джона, отправившегося в Россию для королевы.
Не стоит говорить, что после своего путешествия в Московию он вернулся по-настоящему богатым человеком и построил себе великолепное жилье в Стэмфорде.
— Кингсвей. — Все знали о министре королевы Елизаветы, который достраивал свой дворец в течение сорока лет службы у королевы.
Синджин кивнул:
— Я предпочитаю этот дом, когда бываю в тех местах. Моя семья осуществляет надзор за Кингсвеем..
— Ты не живешь там?
— У меня есть там свои комнаты.
Определенно, он предпочитал не распространяться на тему о том, что его герцогская резиденция не служила ему домом. Не расположенная выпытывать, Челси вместо этого отметила его умение готовить чай.
— Я не думала, что августейший герцог чувствует себя на кухне, как дома.
Он, в действительности, удивил ее.
— Моя няня. Стили, разрешала мне бывать на кухне. Я думаю, она питала нежность к дворецкому.
Я также думаю, что он был женат.
— Ты научился готовить чай, находясь там, — перебила Челси, не желая затрагивать тему незаконных связей.
Он повел плечами.
— Как и еще некоторым вещам. Повар любил меня, а мои родители считали, что их заботы по воспитанию заканчиваются, когда няня со мной. — Он улыбнулся, не скрывая легкой меланхолии. — Тем не менее, — продолжил он, вернувшись в прежнее хорошее расположение духа, — нам придется приглашать прислугу. С нашей едой все более или менее в порядке, но никто из слуг не осмелился напомнить о необходимости уборки.
— Я помогу.
На его лице изобразилось удивление. Ни одна из женщин его окружения не знала, как вымыть тарелку.
— Спасибо, — любезно сказал он, — но, чтобы быть абсолютно откровенным, я не хочу занимать время…
Челси сразу поняла, потому что его голос сделался хриплым, а глаза наполнились знакомой соблазнительностью.
— Можно, чтобы местные жители приходили на несколько часов в день. Это не будет обременительным. Ты знаешь кого-нибудь?
— Обычно здесь есть прислуга. — Он усмехнулся. — Ты видишь, как я опьянен… Я хотел, чтобы мы были совсем одни.
— Я не хочу показаться неженственной, — ответила Челси, отставив в сторону чашку с чаем, — но я.., ну… Очень тяжело было находиться рядом с тобой в экипаже… — Она остановилась, на секунду опустив темные ресницы с наивной кроткой застенчивостью, не зная, насколько бесстыдной позволено ей быть.
В первый раз в своей жизни она была наедине с мужчиной и не дома.
— Продолжай.'.. — мягко подсказал Синджин, он был очарован ее манерой, ее свежей естественной красотой, тем, как безыскусно она его желала.
Она подняла ресницы при звуке его голоса. Посмотрев на него, она невероятно просто сказала:
— Я хочу быть в твоих объятиях с того момента, как ты выпустил меня в последний раз. Пожалуйста, обними меня снова…
Только Катарина много лет назад просила его так же сладко, и, стряхнув маленький приступ мучительных воспоминаний, он нежно сказал:
— Давай, я покажу тебе вид из моей спальни.
Встав, он протянул вперед руки.
Замечательная королевская кровать занимала почти всю маленькую комнату, навес и изголовье украшала замысловатая резьба, портьеры были вышиты к одному из приездов королевы Елизаветы.
На шелковых занавесках кровати были вышиты шерстью огненные цветы и вьющиеся плети, разноцветные нити еще блестели на темно-синем шелковом фоне, внутренняя сторона занавесок была более тонко оттенена мягким золотом. Огромные пуфы в виде молочая, такие же изысканные, как в природе, украшали углы навеса, как дань уважения совершенному таланту мастера резьбы по дереву.
Взойти к огромной кровати можно! было по нескольким золоченым ступеням.
Шкафчик, два маленьких столика и стол с отличной французской растительной инкрустацией был куплен предком Синджина в гобеленовой мастерской Пьера Голя, бывшего главным изготовителем мебели для Луи XIV. Их элегантность выгодно дополняла королевскую кровать, которая украшала филигранный интерьер.
— Как уютно, — сказала Челси. Произнося эти слова, она подумала, как не соответствует ее эмоциональное состояние такому совершенству. Но комната была скорее спальней, чем гостиной: кровать напоминала роскошный шелковый цветок, мебель состояла не из предметов, а из произведений искусства, все блистало радугой красок и внешним богатством.
Стоя на пороге комнаты, она оглянулась. Синджин стоял за ее спиной и смотрел на нее.
— Я часто так думал, — сказал он с улыбкой, позабавленный ее впечатлением, но понимая ее чувства. Он выбрал эту комнату много лет назад из-за ее цвета и нормальных размеров. — Тебе следует попробовать кровать, — сказал он странно спокойным голосом. — На ней спала королева Елизавета, когда останавливалась здесь.
— О… — С губ Челси слетел мягкий круглый звук, ее роскошные губы немедленно сделались соблазнительными для хозяина дома, который обнаружил, что его спокойствие неожиданно было нарушено. — Ты думаешь о ней, когда спишь здесь?
Он, конечно, не думал: девственницы-королевы были за пределами его эмоциональных интересов.
— Иногда, — соврал он, потому что ее реакция и затаенное дыхание ожидали утвердительного ответа.
— Я знала это. — Улыбка Челси появилась так неожиданно, что вызвала у него страшное возбуждение.
— А теперь ты меня обнимешь? — сказала она, стараясь быть такой же спокойной, как Синджин, но все это было очень новым.
— О, да, — сказал он странно хриплым голосом.
Он подошел к ней бесшумно, как огромная пантера, и взял ее на руки. Улыбаясь лиловой глубине ее глаз, находящихся всего в нескольких сантиметрах от него, он прошептал:
— Я хотел бы запереть тебя от всех… хочу, чтобы ты всегда была только со мной. И я схожу с ума, думаю, оттого, что говорю это.
— Чувствуешь… Я дрожу, — прошептала Челси, — …хочу тебя. И я, должно быть, тоже сумасшедшая, потому что не должна вовсе здесь находиться.
— Но ты здесь, — произнес он, и эти слова прозвучали как странное заявление о собственности.
По ней пробежала дрожь, от безумного желания и предвкушения силы и власти Синджина, от его небрежных легких объятий.
— И я не могу уйти…
— Я не отпустил бы тебя, — сказал он категорично и величественно хриплым голосом, — даже если бы ты захотела. — Он двигался к кровати, представляя, как в действительности смог бы задержать ее, удивляясь неистовости своих мыслей, еще более изумляясь безграничной силе своих чувств. — Я не знаю, смогу ли быть нежным, — предупредил он, испытывая непривычную неукротимость.
Она ответила горячим поцелуем, ее руки на лице Синджина были такими же страстными, как поцелуй.
Оторвавшись от его губ, она подняла лицо и прошептала:
— Я знаю, что не могу быть нежной, поэтому берегись.
В тот полдень они были как молодые разбойники в комнате с драгоценностями, безумные, ненасытные, жадные, — их потребность друг в друге не иссякала.
Вечером Синджин покинул кровать, чтобы открыть окно и впустить прохладный вечерний воздух. Стоя перед окном, он нервно дышал, ощущая сильное душевное волнение.
Ослабев от сексуального избытка, Челси любовалась высокой фигурой Синджина на фоне лавандового неба. Она не знала раньше, как желание может управлять умом и телом, разжигая такую потребность, что исчезает весь мир. Она не знала до сегодняшнего дня, что Синджин Сейнт Джон так просто может заставить ее столь сильно желать себя.
— Вернись, — сказала она.
«Нет, — подумал он, — мне не следует». Он нервничал оттого, что так хотел ее, все еще.., после половины дня. Бесконтрольное чувство.., и это у мужчины, который всегда считал женщин в большинстве своем развлечением, временным развлечением.
— Иди ко мне, — снова сказала Челси, пошевелившись, и он услышал, как ее ноги скользнули по простыне, ноги, которые обвивали его и держали внутри себя, стройные бледные ноги, со вкусом розовой воды — жаркой страсти.
Он постоял еще секунду, влажный воздух охлаждал его лицо и тело, зная, что он должен броситься прочь, потому что ни одна женщина не должна для него столько значить.
— Пожалуйста, — прошептала она, и он отправил здравый смысл во временное изгнание, усилием подавил тревогу, потому что хотел то, что хотел. Он пошел к ней, как подросток, движимый вожделением, прижал к себе и просто обнял" заставляя свои руки не дрожать.
— Это когда-нибудь кончится? — прошептал он, не уверенный ни в чем, кроме того, что она была в его объятиях.
— Спроси меня позже, — в ответ прошептала она, движимая своим неотступным желанием, подняв губы к его губам, раскрыв перед ним ноги. — Я не знаю сейчас. Я не могу думать, все, что знаю, — это то, что я в огне и ты нужен мне внутри меня.
Они запутались в ту ночь, кто кому был нужен, когда и как, в какой степени, но к утру одинаково чувствовали и понимали невообразимое чувство страсти.
Когда на небе появились первые лучи восходящего солнца, Синджин отнес Челси вниз к кухонной двери и затем на улицу к конюшням. На них были только халаты. Его босые ноги чувствовали прохладу смоченной росой травы.
— У меня для тебя есть подарок, — сказал он, остановившись у ограды конного двора.
— Для меня? — спросила она с наигранной застенчивостью, медленно целуя его в шею и крепче прижимаясь к его теплому телу.
— Ты заслуживаешь это, — сказал он, думая о том, что она достойна по меньшей мере богатств пещеры Аладдина, так же как золота Перу и несметных жемчугов Востока за ее редкую, утонченную чувственность.
Он немного повернул ее, чтобы она могла видеть простирающееся на восток поле, где пасся Тун.
— Он твой, — просто сказал Синджин-.
— Это слишком много.
Возможно, она была права. Но его лицо оживилось от радости, это хорошее капиталовложение.
— Когда-нибудь я смогу расплатиться с тобой, — сказала она.
Он усмехнулся.
— Может быть, сможешь.
— Я не имела это в виду. — Но его улыбка была заразительной, и она почувствовала, что улыбается ему в ответ. — Для тебя все имеет сексуальный подтекст?
— Эту неделю — да. — Он говорил это шутя, вспоминая о тревоге, терзавшей его всю ночь. Несмотря на то, что он приобрел свою репутацию за сексуальные излишества, женщины играли относительно маленькую роль в его жизни и никакую в его мыслях. Но Челси постоянно присутствовала в его голове.
— И так каждую неделю, — сказала она, вспомнив о его разгульном образе жизни. — По сплетням, твоя щедрость безгранична. — И в ее настроение вкрался холодный утренний свет или напоминание о его подвигах и славе.
Он посерьезнел от возникшего в ее глазах отчуждения.
— Не верь всему, что слышишь, — спокойно сказал он.
— Даже если бы я поверила в половину услышанного — твои подвиги.., поразительны.
— Тогда не относись так серьезно, — с тоской произнес Синджин, раздраженный от необходимости защищать свою жизнь от сплетен, уличных пересудов и гнева праведников. — Послушай, — сказал он с легким вздохом, — я не знаю, почему моя жизнь интересует такое количество людей. Я никогда никого не обманывал, не скрывался, не притворялся. Мои дружеские связи с женщинами заводились с обоюдного согласия, были сердечными и, — он замолчал, ища благозвучное слово, — доступными. Я поражен тому, что моя жизнь вызывает такой интерес у каждой старой сплетницы в городе.
«Но не меня, — подумала Челси. — Он не знает о силе своей привлекательности, даже эти старые сплетницы, хоть неодобрительно, но замурлыкали бы, если бы Синджин посмотрел в их сторону».
— Не стоит затрагивать эту тему, — сказала она, понимая, как мало у них времени, и напоминая себе о том, зачем она приехала в Оакхэм. — — Делаешь ли ты каждую красивую женщину в Лондоне счастливой, это твое личное дело.
— Не надо, — пробормотал он низким гортанным голосом. — Я повторяю, что большей частью это пустые сплетни.
По крайней мере, у него хватило мужества смягчить свое утверждение. Он явно не вел подсчетов. Она случайно слышала разговор Данкэна с Нейлом о том, какой обширнейший выбор у Синджина среди женщин старше пятнадцати лет. Оказывается, специально нанятый секретарь каждый день сортировал любовные письма с пометками для герцога.
Немного поздновато она задумалась о благочестии. Конечно, ее мог возмущать всеобщий интерес к нему, но она прекрасно понимает безграничную меру его очарования. И кроме того, она приехала к нему, зная, что означает эта неделя в Оакхэме, но и желая ее.
— Прости меня за то, что я сказала, не подумав.
Твоя жизнь принадлежит тебе, и я не имею права комментировать. Друзья? — спросила Челси, улыбнувшись.
Ее откровенность всегда поражала Синджина; он слишком долго находился в хрупком мире высшего общества, где никто не говорил то, что думал.
— Определенно друзья, — быстро согласился он с усмешкой. — Ну, теперь прогуляемся верхом?
Этой простой фразой он предлагал ей удовольствие, которое могло сравниться только с наслаждением находиться в его объятиях, потому что скаковая езда была ее жизнью. Тун — любимой лошадью, а Синджин Сейнт Джон — самым приятным попутчиком.
Они часто ездили верхом в ту неделю, то в бледном утреннем тумане, то в полуденную жару, а несколько раз очень поздно ночью, чтобы остудить тела от жаркого блаженства страсти. Время от времени они также устраивали на плоской равнине скачки Тун — Мамелуке, меняясь победами с дико бьющимися сердцами и пьянящим возбуждением.
Синджин несколько великоват для жокея, но Мамелуке привык носить его, и Мамелуке любил быть первым, поэтому заезды демонстративно выигрывались в течение дня.
* * *
Синджин пожелал вызвать прислугу, так как его привилегированное происхождение не позволяло заниматься такими земными делами, как уборка.
— Я могу помыть тарелки, — предложила Челси.
— Нет, — оборвал Синджин, в недоумении роясь среди вещей, находившихся в чемодане, в поисках чистой рубашки. — Я не для этого перераспределил обязанности десятка людей на этой неделе, чтобы смотреть, как ты моешь тарелки. Боже праведный, где; дьявол, чистая рубашка!
— Кажется, тебе все-таки нужна помощь, — весело заметила Челси, удобно устроившись на кровати и провожая взглядом очередную брошенную вещь.
— Мне также нужна ванна, но сначала я должен найти рубашку, чтобы пойти в деревню и вернуть обратно свою прислугу. — Потерявшаяся рубашка нашлась, он оделся со скоростью человека, у которого вместо крови течет ртуть.
Челси решила ему немного помочь, и в течение часа охотничий дом был похож на жужжащий улей.
— Я не думал, — сказал Синджин, сидя за дымящимся завтраком через некоторое время, — что вожделение становится ничем без хорошей чашки кофе и горячей ванны, но я все исправил. — Он улыбнулся по-мальчишески и с самодовольным удовлетворением, он теперь был чистым и хорошо накормленным.
— Мне кажется, что слова «путь к сердцу мужчины лежит через его желудок» уместны в данном случае, — дразнила Челси, сидя за столом напротив него, чистая, розовая, свежая, в простом шелковом халате, таком же бледно-желтом, как ее волосы.
— Более чем уместен.., существен, — согласился Синджин, думая о том, что непременно купит ей пеньюар из брабантского или алансонского кружева. Подсознательная мысль, не принимающая во внимание краткость их пребывания вместе. Но возможно, эта мысль была предвестником тайных соображений о будущем.
Челси театрально вздохнула:
— Быть вытесненной из твоего сердца миской каши и горячим куском ветчины!
— Посмотри на это так, дорогая, — сказал он на ее второй насмешливый вздох. — Если я буду поддерживать свои силы, то буду в состоянии… — Его улыбка была бесстыдно-нахальной.
Радостный возглас Челси не заставил себя ждать.
И в течение следующих дней Синджин доказывал по несколько раз в день достоинство хорошего питания благодарной шотландской девочке.
В их последнее утро вдвоем Челси проснулась очень рано, словно внутренний голос предупредил ее о скоротечности времени. И она посмотрела, как делала много раз во время их сладких дней вместе, на спящего рядом Синджина, закинувшего одну руку себе за голову. Он всегда засыпал в считанные секунды и спал легко, как беззаботный ребенок. «Вот чистая совесть, — полушутя подумала она в первый раз, когда он перешел из одного состояния в другое в течение нескольких секунд. — Или совсем никакой совести».
Он дал ей пятьдесят тысяч фунтов новыми ассигнациями вчера, объяснив это тем, что не любит прощания, да и не хотел, чтобы она беспокоилась. Теперь она могла понять, почему женщины так добиваются его и почему ни одна женщина не хотела его отпускать.
Кроме присущих ему достоинств, Синджин предлагал мир радости, смеха и отрытой сердечной дружбы.
Челси продолжала любоваться его телом, свежее утреннее солнце купало его в чудесном свете, золотя бронзу кожи, блестя на черных волосах, спускавшихся до плеч, касаясь его щек, прямого носа, резкого подбородка. Он был похож на представителей материнского рода, сказал он ей. Очень большой, широкоплечий и сильный, он напоминал ей воина из других времен, который не подходил эпохе щеголей и денди. Но в нем было и изящество, подумала она с легкой улыбкой, в нем были и рафинированная симметрия, и классическое совершенство.
Едва касаясь кончиками пальцев, она легко провела по его тонкой изящной руке. И он вздрогнул, проснувшись, приветливо и вежливо улыбнулся, увидев ее.
— Доброе утро, — прошептала она с легкой грустью оттого, что больше не увидит его таким.
Он два раза моргнул, не совсем очнувшись от сна.
— Доброе утро, — выдохнул он с легким придыханием.
— Прости.., что разбудила тебя. — Она говорила незначащими фразами, чтобы не произносить неприятные слова, которые неизбежно принесет этот день.
Он встряхнул головой, стараясь быть внимательным к ней, изящный даже в оцепенении.
— Это замечательно, я проснулся. — Он быстро приподнялся на одном локте и уставился в окно. — Сколько сейчас времени?
— Рано. Засыпай.
— Нет.., иди лучше сюда. — Потянувшись к ней, он перевернулся на спину, закрутив ее за собой в этом размахе. — Ну, вот, — прошептал он, снова закрыв глаза. Обнаженная Челси лежала на нем. — Так лучше…
От жара его тела ее кожа казалась прохладной, его внутренняя энергия неутомимой. Он спал меньше, чем она, и посвящал бесконечные часы, ублажая ее любовной игрой.
У нее не было опыта, и она не знала, все ли мужчины так любезны.
— У-у, — простонал он, его руки погладили ее вдоль позвоночника, — поцелуй меня, чтобы я проснулся.
Челси поцеловала его очень нежно, и сразу же маленькая печаль напомнила ей, что больше она не будет целовать его, желая доброго утра.
— Не уходи, — сказал он дразнящим голосом секунду спустя. Она подняла голову, Синджин уже совсем проснулся, и его глаза были близко-близко. Она ответила жестом, словно отделяющим их от действительности. — Никогда.
— Хорошо. Мне нравится здесь.
Они занимались любовью в то утро с особой нежностью, убегающие секунды оставшегося им времени тикали внутри.., как постоянное напоминание. Челси должна была быть после обеда в Грентхэме, иначе могли возникнуть неприятности.
Их неделя почти прошла.
Каждое ощущение казалось сильнее — прикосновение, поцелуй, лихорадка, проносящаяся по телу, их оргазм, который продолжался долгие острые мгновения. Их страсть обновлялась вновь и вновь, словно тела сговаривались задержать их в Оакхэме.
— Я должна идти, — наконец сказала Челси, потянувшись, чтобы убрать за уши волосы Синджина, лежащего сверху, интимным жестом собственности, ее пальцы скользнули у него за ушами и спустились вниз к сильной шее. «Мой», — необъяснимо подумала она.
Синджин взял ее левую руку и, поднося каждый палец к губам, поцеловал теплые мягкие подушечки.
Боже, как он не хотел ее отпускать. Но она была недоступна, он знал. Если бы она была замужем или простолюдинкой, он мог бы продолжать встречаться с ней, но незамужняя женщина из хорошей семьи делала подобное невозможным.
— Ты очаровательна, — проговорил он, его учтивость была автоматической, все вежливые фразы — инстинктивными. — И очень красивая. — В голову пришло еще одно слово: чувственные, любовные слова теперь не подходили. Он был благодарен, что она пробыла с ним целую неделю, их время заканчивалось; требовалось найти подходящие слова.
— Спасибо, — мягко ответила Челси, покраснев, как школьница, от комплимента, — и спасибо тебе тоже за.., все. — На мгновение голос задрожал, прежде чем она успокоила свои эмоции. Она знала, что никогда не забудет Синджина и этой очаровательной недели, но разумные люди осознают рамки дозволенного поведения. Она позволила себе неделю с ним, личный приз, по сути, не считая тех денег, которые он ей дал, но она умела почувствовать неизбежную опасность в их дальнейших свиданиях.
Да и он не попросит ее об этом.
И он не попросил, жизненные привычки твердо стояли против новизны пристрастия к этой женщине.
Они стояли рядом с Туном, Челси уже собиралась сесть верхом. По предложению Синджина она ехала на Туне до Грентхэма, где должна была встретиться с миссис Макаулай.
— Спасибо большое за радостный праздник, — сказала Челси после недолгого молчания.
— Пожалуйста. И когда придумаешь для своей семьи разумное объяснение по поводу Туна, напиши мне, и я доставляю его тебе. — Слова должны звучать легче. Они так и произносились; обычно ему не приходилось сдерживать нежных слов прощания. Но поскольку у него не было никаких намерений жениться и это было единственным честным способом продолжать их отношения с Челси, он воздержался от выражения любых чувств привязанности.
Она грустно улыбнулась…
— Это может занять какое-то время, хотя я достаточно эгоистична и безумно хочу снова владеть им.
— Он твой. Я купил его для тебя. — Он повел плечами. — Считай, что он вместо украшений…
Его слова должны были успокоить, но вместо этого напомнили ей о небрежных подарках, сопутствующих его распутной жизни. Фраза доктора Джонсона, придуманная, чтобы описать Синджина, его любимого друга, вдруг пришла ей в голову: «Это тело есть порок, этот ум есть добродетель».
Мелкая дрожь пробежала у нее по спине при мысли о других женщинах, и новая решимость укрепила ее эмоции. Прятать привязанность было неразумно, но лицо приняло выражение мягкой вежливости.
— В таком случае, когда я выдумаю правдоподобную историю, я пошлю инструкции о месте назначения для Туна; — По крайней мере, ее улыбка была искренней. — Спасибо большое за Туна.
Они были настолько вежливы, насколько предусматривала ситуация, хотя оба чувствовали неловкость.
Вся учтивость была оправдана, слова благодарности, комплименты, доброжелательность, галантные придирки. Они сказали уже все, оставалась только правда.
А это, конечно, не подходило.
Синджин первый сделал шаг к прощанию, бездействие беспокоило его больше. Подставив руки, он наклонился, чтобы помочь ей взобраться в седло.
«Все кончилось», — на кратчайший миг подумала она, и затем поставила ногу на опущенные руки.
Он поднял ее без усилий, помог удобно устроиться в седле.
— Джеду можно доверять, — сказал Синджин, давая поводья Туна ей в руки. — Попроси его обо всем, что тебе понадобится.
— Ты очень добр.
«Она похожа на ангела», — подумал Синджин, любуясь тем, как предполуденное солнце золотило ее волосы, ее круглую шляпу, надетую с изящным наклоном, зеленую ленту по ее краям, сочетающуюся с элегантным зеленым нарядом для верховой езды.
Ему следовало бы подарить ей украшения, подумал он, увидев возле воротника его брошь в виде чертополоха. Рубины и изумруды воздали бы должное ее красоте. Но он не сделал этого, и не сделает, и не увидит ее снова. Она теперь недоступна для него. И эта крайность не выносила размышлений. Поэтому он сказал, не меняя интонации:
— Ты должна доехать до Грентхэма за два часа.
До свидания. — Он хотел бы поцеловать ее на прощание; женщин, которые нравились ему меньше, он бы поцеловал. Но он этого не сделал. Он кивнул Джеду и затем сказал Челси:
— Приятного путешествия.
— До свидания, — сказала Челси. Больше сказать было нечего, ничего, что могло бы смутить ее. Улыбнувшись сверху Синджину, она тронула каблуком Туна.
Синджин не стал смотреть, как Челси и ее эскорт удалялись легким кентером по дороге. Неспокойные нервы влекли его к коньяку. Время было чертовски близко к обеду, а он любил фруктовый коньяк в пол, день. Он не признавался, что надеялся так стереть из памяти золотой образ единственной после Катарины женщины, затронувшей его сердце.
