Верификационная теория значения — концепция логического эмпиризма, согласно которой смыслом обладают только те предложения, которые сводимы к протокольным предложениям

_____________

^[1] Urmson J.O. Philosophical Analysis. Oxford: Clarendon, 1956, p.vii

^[2] Рорти Р. Американская философия сегодня — Аналитическая философия: становление и развитие (антология). М., 1988. С.434.

^[3] Хотя к Аристотелю это, разумеется, относится с оговорками — известно, что наиболее полный его набор категорий (в работе "Категории") представляет собой не что иное, как варианты грамматических предикатов в синтаксисе древнегреческого предложения. Здесь можно назвать также традиции стоиков, индийской школы ньяя, логикоморфной грамматики Пор-Рояля, однако все это не меняет сути того, о чем идет речь.

[4] Smith Barry. Austrian Philosophy: The Legacy of Franz Brentano. La Salle and Chicago: Open Court, 1994.

^[5] Simons Peter. Philosophy and Logic in Central Europe. Dordrecht, 1992.

^[6] Нири Криштоф. Философская мысль в Австро-Венгрии. М., 1987. С.104.

[7] Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958. 4.003.

[8] Страуд Б. Аналитическая философия и метафизика — Аналитическая философия. Становление и развитие (антология). С. 523.

[9] Smith Barry. Austrian Philosophy: The Legacy of Franz Brentano. La Salle - Chicago: Open Court, 1994. Р. 44.

[10] Брентано Ф. О происхождении нравственного познания. СПб., "Алетейя", 2000. С.13.

[11] Остхоф Г., Бругман К. Предисловие к книге "Морфологические исследования в области индоевропейских языков". — В кн.: Звегинцев В. А. (сост.) История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. Ч. 1. М., 1964.

[12] См.: Пассмор Дж. Сто лет философии. М., «Прогресс-Традиция», 1999. С. 135-142.

[13] См.: Б.Т.Домбровский. Львовско-Варшавская школа.
http://www.philosophy.ru/library/dombrovski/01.html

* Теория предметов (нем.).

[14] Шпигельберг Г. Феноменологическое движение. Пер. под общей научной редакцией М.В.Лебедева. М. "Логос", 2002.

[15] Устное сообщение ученика Ингардена проф. Ежи Пержановского.

[16] R. Ingarden. Z badań nad filozofia wspólczesna. Warszawa, 1963. S.196-197.

[17]Определяя своеобразие современной философии, Г.-Х.фон Вригт писал: «Наиболее характерной чертой философии ХХ в. было возрождение логики и та будоражащая роль, которую оно сыграло в общем развитии философии. Возрождение началось на рубеже веков. Его явление на философской сцене было провозглашено движениями, исходящими из Кембриджа и Вены, которые позднее слились и дали начало широко разветвленному течению мысли, известному как аналитическая философия» (Вригт Г.Х.фон Логика и философия в ХХ веке // Вопросы философии. – 1992. – № 8.— С.80).

[18] Russell B. Mysticism and logic and other essays.— London: Allen & Unwin LTD, 1954. P.76.

[19] Как пишет один из исследователей, «фундаментальная программа, фундаментальный принцип и фундаментальная аналогия доминируют в философии языка Фреге. Фундаментальная программа должна представить язык как вид исчисления. Фундаментальный принцип состоит в том, что знать значение предложения – значит знать условия его истинности. Фундаментальная аналогия устанавливается между понятиями и математическими функциями» (Hacker P.M.S. Semantic Holism: Frege and Wittgenstein // Wittgenstein: sources and perspectives. – New York, 1979. — P.214).

[20] Фреге Г. Избранные работы. М., ДИК, 1997. С.26.

[21] Geach P. Mental acts: their content and their objects. Р.136.

[22] Там же, с. 30.

[23] Там же, с. 25.

[24] Там же, с.25-26.

[25] Там же, с.26.

[26] Там же.

[27] A. Whitehead and B. Russel. Principia Mathematica. Vol. I. Cambridge, 1925. 2. ed., p. 30: «Под дескрипцией, – писал Рассел, – мы подразумеваем оборот формы «такой-то и такой-то» (the so-and-so) или какой-либо иной эквивалентной формы».

[28] Фреге Г. Избранные работы. С.32.

[29] Kripke S. Wittgenstein on Rules and Private Language. Ox., 1982. Р.197.

[30] Geach Peter. Mental acts: their content and their objects. London: Routledge & Kegan Paul 1957. Р.137.

[31] Фреге Г. Избранные работы. С.151

[32] Geach P. Mental acts: their content and their objects. Р.139.

[33] Френкель А., И.Бар-Хиллел. Основания теории множеств.М. 1966. С.227.

[34] Geach P. Mental acts: their content and their objects. Рр.136-137.

[35] Фреге Г. Избранные работы. С.30.

[36] Там же, с.28-29.

[37] Там же, с.29-30.

[38] Там же, с.27.

[39] Там же.

[40] Там же, с.40.

[41] Рус. изд. — Фреге Г. Основоположения арифметики. Пер. В.А.Суровцева. Томск, "Водолей", 2000.

[42] Тондл Л. Проблемы семантики. М., «Прогресс», 1975. С.153.

[43] Фреге Г. Избранные работы. С.27.

[44] Фреге Г. Избранные работы. С.26.

[45] Имея в виду это обстоятельство, один из последователей Фреге следующим образом определяет смысл: "Смысл - это то, что бывает усвоено, когда понято имя, так, что возможно понимать смысл имени, ничего не зная о его денотате (референте), кроме того, что он определяется этим смыслом" (Черч А. Введение в математическую логику.– М.: ИЛ, 1969.– С.20).

[46] Там же, с. 31, сноска 1.

[47] Тондл Л. Проблемы семантики. С.37.

[48] Фреге Г. Избранные работы. С.31

[49] Там же.

[50] Там же, с.32.

[51] Там же, с.32-33.

[52] Там же, с.22.

[53] Там же, с.55.

[54] Там же, с. 33, сноска 1.

[55] Фреге Г. Логические исследования. С.35.

[56] Frege G. Grundgesetze. S.9.

[57] Ibid. S.10.

[58] Там же, с.35.

[59] Там же, с.38.

[60] Там же, с.35.

[61] Там же, с.56.

[62] Там же, с.61.

[63] Там же.

[64] Там же, с.70.

[65] Там же, с.64-65.

[66] Там же, с. 65.

[67] Кюнг Г. Онтология и логический анализ языка. М., ДИК, 1999. С.49-50.

[68] Bradley P.H. The Principles of Logic. L., 1883, p. 95.

[69] Russell B. My Philosophical Development. L. — N.Y., 1959. P.133.

[70] См.: Пассмор Дж. Сто лет философии. М., "Прогресс-Традиция", 1998. С.156-164.

[71] Мур Дж. Опровержение идеализма — Историко-философский ежегодник.– М., 1987. С.259

[72] Витгенштейн Л. Философские работы (Часть I). М., Гнозис, 1994. С.338.

[73] Мур Дж. Принципы этики — Мур Дж. Природа моральной философии. М., Республика – C.50.

[74] См., например: Рассел Б. Философия логического атомизма. Томск: Водолей, 1999. С.31.

[75] Russell B. Our Knowledge of the External World. – London: George Allen & Unwin, LTD, 1926. P.47.

[76] Рассел Б. Введение в математическую философию. – М.: Гнозис, 1996. – С.155-156.

[77] Frege G. Philosophical and Mathematical Correspondence. – Oxford: Basil Blackwell, 1980. – P.130.

[78] Рассел Б. Философия логического атомизма. С.90.

[79] Там же. С.88.

[80] Рассел Б. Введение в математическую философию. Гл.2;13.

[81] Там же. С.123.

[82] Рассел Б. Философия логического атомизма. С.91.

[83] Рассел Б. Проблемы философии. – СПб: Изд.П.П.Сойкина, 1914. – С.35.

[84] Там же.

[85] Там же. С.36.

[86] Там же. С.44.

[87] Данный пример требует уточнения, поскольку ни с Сократом, ни с Вальтером Скоттом мы не имеем непосредственного знакомства в собственном смысле данного слова, эти имена требуют дальнейшего анализа, но для простоты изложения мы будем рассматривать их здесь как собственные. Ниже мы вернемся к этому вопросу в связи с аналогичной проблемой у Витгенштейна.

[88] Там же. С.89.

[89] Там же. С.92.

[90] Там же. С.94.

[91] Russell B. Theory of Knowledge: The 1913 Manuscript // The Collected Papers of Bertrand Russell. – London: Allen & Unwin, 1984. – P.100.

[92] Ibid. P.101.

[93] Ibid. P.98.

[94] Ibid. P.99.

[95] Russell B. Misticism and logic. P.111.

[96] Подробные сведения об истории создания и публикации ЛФТ можно найти в статье: Wright G.H.von The Origin of Wittgenstein’s Tractatus — Wittgenstein L. Prototractatus. P.2-34.

[97] О том, что Витгенштейн рассматривал предисловие не просто как формальный элемент в своей работе, говорит его письмо к К.Огдену, переводчику, подготовившему первое издание ЛФТ на английском языке: «Я полагаю, нет нужды упоминать, что мое предисловие должно быть напечатано непосредственно перед главным текстом, а не как в издании Оствальда, где между предисловием и книгой вставлено введение Рассела» (Wittgenstein L. Letters to C.K.Ogden. – Oxford, Basil Blaсkwell, 1973. – P.21).

[98] Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. Пер. В.А.Суровцева. Томск, "Водолей", 1998. С.57.

[99] На важность этого вопроса указывает, в частности, то, что в рукописи ЛФТ был озаглавлен Der Satz (Предложение) и получил свое настоящее название незадолго перед публикацией по совету Дж.Э.Мура (см.: Бартли У.У. Витгенштейн. С.169).

[100] Основываясь на формальном сходстве вопросов у Канта и Витгенштейна, выраженных в форме «Как возможен Х», Э.Стениус (Wittgenstein’s Tractatus, P.220), а следом за ним и другие авторы (см., например Гарвер Н. Витгенштейн и критическая традиция // Логос. 1994. №6), охарактеризовали позицию ЛФТ как «трансцендентальный лингвизм». Здесь, однако, нельзя не согласиться с У.Бартли (Витгенштейн. С.170) в том, что «далеко не каждый вопрос, выраженный в форме «Как возможен Х», кантианский по своему происхождению».

[101] Подобная аналогия проводится, например, в: Pears D. Wittgenstein. – Fontana/Collins, 1971.

[102] Ознакомившись с рукописью Введения, Витгенштейн писал Расселу: «Я совершенно не согласен с многим из того, что в ней написано: как с тем, где ты меня критикуешь, так и с тем, где ты просто пытаешься разъяснить мои взгляды» (ПР, С.157).

[103] Рассел Б. Введение — Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. – М.:Иностр. лит., 1958. – С.11-12.

[104] Ссылаясь на несовершенство естественного языка, оправдывает свой шрифт понятий и Г.Фреге: «Логические взаимосвязи почти всегда только намечены языком и оставлены для догадки, но не выражены надлежащим образом… Недостатки вызваны определенной податливостью и неустойчивостью языка… Нам нужна система символов, в которой запрещена любая двусмысленность, и чья строгоя логическая форма не может выходить из содержания» (Frege G. On the Scientific Justification of a Concept-script // Mind, 1964, №290. – P.157-158). Несмотря на то, что в целом Фреге относится к естественному языку более терпимо, чем Рассел, он все-таки считает его непригодным для научных целей, и в этом отношении также противопоставляет искусственно созданному идеалу. Вполне возможно, что он истолковал задачу ЛФТ вполне аналогично Расселу. Кстати сказать, по мнению Витгенштейна, пославшего Фреге рукопись книги, тот «не понял в ней вообще ни слова» (Wittgenstein L. Letters to Russel, Keyns and Moore. P.71).

[105] В этом же ракурсе Рассел формулирует и свои критические замечания (касающиеся, в частности, построения метаязыка, в котором могут быть сформулированы и решены проблемы, относимые в ЛФТ к области невыразимого), предполагая, что может быть создана более совершенная теория, где проблемы, поставленные Витгенштейном, могут быть технически решены более приемлемым способом.

[106] Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. С.61.

[107] Там же, с.62.

[108] Там же, с. 27.

[109] Там же, с.105.

[110] Предупреждая неправильное понимание, Витгенштейн говорит о том, что опасность запутаться в несущественных психологических деталях грозит и его методу [4.1121]. Примером тому как раз и может служить Введение Рассела.

[111] Там же, с.73.

[112] Что касается используемого Витгенштейном термина ‘трансцендентальное’, то по содержанию он скорее ближе схоластической традиции, чем философии Канта.

[113] Там же, с. 111.

[114] Wittgenstein L. Letters to Russell, Keyns and Moore. P.71. Нельзя сказать, что Рассел совершенно не заметил этой темы. Он обращается к ней во Введении. Другое дело, что он интерпретирует ее не как философскую, а как логическую проблему, т.е. рассматривает с точки зрения построения идеального логического языка.

[115] Предметность молчания в ЛФТ отмечали уже представители Венского кружка, на что указывает один из австрийских исследователей: «Проницательный Отто Нейрат, энергичный критик Витгенштейна, обсуждая последнее предложение Трактата, между прочим, выразил свое справедливое подозрение: ‘О чем невозможно говорить, о том следует молчать’: что стоит за словом ‘о том’? Почему не просто молчать? Вот буквально Отто Нейрат: «‘О чем невозможно говорить, о том следует молчать’ – это, по меньшей мере, языковая неправильность; это звучит так, как если бы имелось нечто, о чем мы не могли бы говорить. Мы скажем: если кто-то действительно желает придерживаться сугубо метафизического настроения, то он молчит, но не ‘молчит о чем-то’. Мы не нуждаемся в метафизической лестнице для пояснений. В этом пункте мы не можем следовать за Витгенштейном, однако его большое значение для логики тем самым не умаляется». Это слово ‘о том’ для Витгенштейна как раз и было той ‘важной частью’, о которой он позже очень хорошо говорил. И говорил не только всей своей ‘формой жизни’, но также философскими работами» (Краус В. Молчать о чем — Вопросы философии, 1996, №5. – С.114).

[116] Wittgenstein L. Briefe an Ludwig von Ficker. – Salzburg: Verlag Otto Müller, 1969. – S.35-36.

[117] Дневники 1916-1918. С.37.

[118] Там же. С.17.

[119] Там же. С.114.

[120] О том, что подобные предложения Витгенштейн не считал элементарными, можно, судить по его более поздней работе (см.: Витгенштейн Л. Несколько заметок о логической форме — Логос: философско-литературный журнал, М.: Гнозис, 1994. С.210-216), где данная точка зрения в некоторых аспектах подвергается критике. В частности, там он считает, что характеризующая качество степень должна включаться в элементарное предложение. Поэтому элементарные предложения, даже если они не противоречат друг другу, могут друг друга исключать.

[121] Дневники 1916-1918. С.86.

[122] Эта позиция отличается от той, что была прорисована в Заметках по логике, где функциональные знаки обладали собственным, отличным от имен значением, хотя оно и было вторичным, извлекаемым из поведения фактов.

[123] Г.Энском в Introduction to Wittgenstein’s Tractatus (а следом за ней и другие авторы, например, Fogelin R.J. Wittgenstein.– Routledge & Kegan Paul, London, 1976.– P.49) предлагает записывать полностью проанализированные элементарные предложения, из которых состоит идеальный логический язык, в виде ‘a–b–c–d’. В частности, она пишет: «Если бы мы задали ‘a–b–c–d’ как элементарное предложение, тогда ‘a–b–c–()’ и ‘a–(‘)–(‘‘)–d’, были бы двумя различными функциями, которые можно было бы представить как ‘fx’, ‘Ф(x,y)’ соответственно; и репрезентация ‘a–b–c–d’ в виде значения этих двух функций была бы ‘fd’, ‘Ф(b,c)’» (P.101). Здесь функциональные знаки также рассматриваются как совокупности имен. Однако если установлен полный состав функциональных знаков, тогда от них не остается ничего; в этом случае «(‘)–(‘‘)–(‘‘‘)–(‘‘‘‘) было бы формулой, ‘логической формой – логическим первообразом’ элементарного предложения» (Р.101). Здесь функциональный знак исчезает, поэтому «у Витгенштейна в полностью проанализированном предложении мы не находим ничего, кроме множества аргументных мест, наполненных именами объектов; здесь не остается выражения такого вида, которое могло бы рассматриваться как обозначение понятия» (Р.110). С такой интерпретацией мы не согласны по следующим причинам. Во-первых, Витгенштейн не строит идеальный логический язык, состоящий из полностью проанализированных предложений, а стремится прояснить строй любого языка. Полный состав предложения указать невозможно, полностью проанализированное элементарное предложение является лишь абстракцией, затребованной логическим анализом. Во-вторых, если бы можно было a priori предоставить конкретный пример элементарного предложения в виде констелляции имен ‘a–b–c–d’, как предлагает Энском, Витгенштейн не преминул бы воспользоваться случаем. Однако он специально указывает, что любые примеры форм элементарного предложения были бы искусственны [5.554] и «желание их дать должно вести к явной бессмыслице» [5.5571]. В логике относительно элементарного предложения можно лишь указать части, не разлагаемые далее определениями, предполагая, что этим еще не все определено. Поэтому в знаке элементарного предложения функциональный знак не может исчезнуть.

[124] В письмах к Огдену Витгенштейн следующим образом разъясняет афоризм 3.326: «Для того чтобы распознать символ в знаке, мы должны посмотреть, как этот знак осмысленно используется в предложениях. Т.е. мы должны наблюдать за тем, как используется знак в соответствии с законами логического синтаксиса. Таким образом, ‘осмысленный’ означает здесь то же самое, что и ‘синтаксически корректный’» (Letters to C.K.Ogden. P.59).

[125] В ранней версии ЛФТ Витгенштейн следующим образом мотивирует принцип синтаксической контекстности: «Если бы имена имели значение и когда они комбинируются в предложения, и вне них, невозможно было бы, так сказать, гарантировать, что в обоих случаях они имели бы одно и то же значение в одном и том же смысле слова» (Prototractatus, 2.0122). Парадокс Рассела как раз основан на таком смешении, поскольку знаку f, рассматриваемому вне предложения, придается одно значение, а при вхождении в предложение в различной связи он приобретает разные значения.

[126] В Prototractatus первичность синтаксиса отождествляется с требованием определенности смысла: «Требование определенности можно было бы сформулировать также и следующим образом: Если предложение должно иметь смысл, синтаксическое употребление каждого из его частей должно быть установлено заранее» [3.20103]. В ЛФТ требование определенности смысла является аналогом требования полноты анализа [3.23–3.251]. Стало быть, первичность синтаксиса и полнота анализа если и не равнозначные, то тесно связанные требования.

[127] Здесь следует учесть, что, используя ‘a’ и ‘b’ в качестве различных имен, в расчет принимаются не различия в их очертаниях, поскольку таковые свидетельствовали бы об их непростоте. Подобные различия не относятся к сущности знакового изображения, а свидетельствуют лишь о принципиальной ущербности любой знаковой системы, которая пытается установить различия значков, апеллируя к их внешнему виду.

[128] Трактовка предложения как факта, отталкивающаяся от его синтаксических особенностей, отличается от той, что основана на различении поведения объектов и представлена в Заметках по логике. Несмотря на почти буквальное совпадение в этих работах отдельных афоризмов (например, 3.1432), последние помещены в различный контекст. Скажем, в ЛФТ никогда не говорится о форме предложения как о том, что различает поведение объектов; также никогда не говорится и о значении ‘R’, которое извлекается из этого различения. Можно сказать, что в ЛФТ и Заметках имеют место две разные концепции предложения как факта и их излишнее сближение (см., например, Griffin J. Wittgenstein’s Logical Atomism, Ch.II, где ряд положений ЛФТ, в частности, понимание функциональных знаков и имен [4.24], интерпретируется с точки зрения введенного в Заметках различия компонентов и конституент предложения) не вполне оправданно.

[129] Пояснить различия комплекса и факта, возможно, поможет рукопись Витгенштейна Комплекс и факт, датированная июнем 1930г. и включенная Рашем Рисом в посмертно опубликованные Философские заметки. Несмотря на значительный срок, отделяющий эту работу, высказанные в ней идеи вполне вписываются в установки ЛФТ. Витгенштейн, в частности, пишет: «Комплекс не похож на факт. Ибо о комплексе я, например, могу сказать, что он движется от одного места к другому, но не о факте. Но то, что этот комплекс теперь расположен здесь, является фактом. …Я называю цветок, дом, созвездие комплексами: более того, комплексами лепестков, кирпичей, звезд, и т.д. То, что это созвездие расположено здесь, можно, конечно, описать предложением, в котором упоминаются только его звезды и не встречаются ни слово ‘созвездие’, ни его имя» (Wittgenstein L. Philosophical Remarks. – The University of Chicago Press, 1975. – P.301). Т.е. факт, в отличие от комплекса, устанавливается не наличием лепестков или звезд, а их отношением друг к другу. То же самое относится к ‘aRb’. Можно сказать, что ‘aRb’ является комплексом, составленным из ‘a’ ‘R’ и ‘b’, но тогда это более не является фактом. Факт здесь устанавливается соотношением знаков, когда ‘aRb’ рассматривается как предложение.

[130] Внимательный читатель, знакомый с традицией комментирования ранних текстов Витгенштейна, заметит, что наша интерпретация функциональных знаков значительно отличается от тех дискуссий, которые были инициированы статьей: Copi J.M. Objects, Propreties and Relations in the ‘Tractatus’ // Mind, Vol.57, №266, 1958. – P.145–165 (воспроизведена в Essays on Wittgenstein’s Tractatus), где вопрос о возможности функциональных знаков связывается с вопросом о наличии в онтологии Витгенштейна свойств и отношений. Дж. Копи считает, что поскольку онтология ЛФТ допускает только простые предметы, выразимые посредством имен, которые сам Копи рассматривает на манер самостоятельных индивидов Рассела, постольку функциональные знаки, которые служат для выражения свойств и отношений, при анализе исчезают. В полностью проанализированном предложении никаких знаков свойств и отношений быть не должно. В этой интерпретации Копи прежде всего отталкивается от афоризма 3.1432, где, по его мнению, речь идет об исчезновении знака функции, поскольку отношение в онтологическом смысле выражается конфигурацией имен. К взглядам Копи на свойства и отношения мы еще вернемся, а пока заметим, что такой подход содержит ряд затруднений, самое значительное из которых связано с одноместными функциями. Если даже допустить, что ‘aRb’ сводимо к отношению, например пространственному между ‘a’ и ‘b’, а разные отношения выразимы различными пространственными отношениями между именами, то все равно остается вопрос о предложениях вида ‘fa’. Если придерживаться взглядов Копи, следует сказать, что раз в совершенном языке функциональных знаков быть не должно, то существуют предложения состоящие из одного имени. Наиболее последовательно эту точку зрения проводит У.Селларс (Sellars W. Naming and Sayng // Essays on Wittgenstein’s Tractatus, P.249-270; Sellars W. Truth and ‘Correspondence’ // The Journal of Philosophy, Vol.LIX, №2, 1962. – P. 29-56), предлагая рассматривать ‘f’ как указание на то, что ‘a’ используется в качестве предложения. Это же, по мнению Селларса, можно выразить особым расположением имени или его особыми очертаниями. Если одинаковое имя встречается в двух различных предложениях, например ‘fa’ и ‘ga’, это можно было бы выразить различным написанием имени, скажем так: ‘a’ и ‘a’. Мы не согласны с такой интерпретацией по следующим причинам: Во-первых, отдельное имя невозможно трактовать как факт, поскольку факт характеризуется соотношением элементов. Даже если записывать имена различно, то это характеризует их лишь как комплекс, но не факт. Во-вторых, в тексте Комплекс и факт Витгенштейн специально указывает, что факт не состоит из предметов и их пространственных отношений, что вытекает из интерпретации Копи и Селларса. Продолжая аналогию афоризма 2.03, он пишет: «Так же и цепь составлена из своих звеньев, а не из звеньев и их пространственных отношений. Факт в том, что эти звенья так связаны, он вообще не из чего не составлен» (Philosophical Remarks, P.303). В-третьих, в афоризме 3.1432 речь скорее идет не об исчезновении знака ‘R’, а о том, что символическую нагрузку несет не его наличие в структуре предложения, а некоторое соотношение простых элементов. В-четвертых, подход Копи предполагает актуальную полноту анализа с примерами элементарных предложений, что, как говорилось выше, претит установке Витгенштейна. Наконец, самое главное. Копи и Селларс апеллируют к значениям знаков, выводя из употребления знаки с определенным типом значения, что выходит за рамки логического синтаксиса. Принципиально иную интерпретацию дает Е.Эванс (Evans E. About “aRb” // Essays on Wittgenstein’s Tractatus. P.195-199). Он считает, что ‘R’ в ‘aRb’ характеризует не отношение, а порядок, «показывая, что aRb, а не bRa, или что aRb скорее, чем bRa». В этом случае ‘R’ соотносится с классом возможных ситуаций, а имена указывают на какие-то определенные ситуации: «Я интерпретирую ‘aR’ как референцию, в которой ‘R’ показывает род ситуации, а ‘a’ – вид». Эта интерпретация кажется привлекательной, особенно если учесть теорию прообраза, с которой ее можно связать. Однако эта же теория ставит перед таким подходом одно препятствие. С точки зрения прообраза предложения имя точно так же можно рассматривать как референцию к роду ситуаций, а ‘R’ – как референцию к виду. В таком случае всякое различие утрачивается. В пользу нашей интерпретации, основанной на выделении в предложении неразлагаемой далее определениями и еще неопределенный части, говорит то, что она, видимо, свободна от этих недостатков и к тому же имеет сугубо синтаксический характер.

[131] Здесь наблюдается интересная трансформация взглядов Рассела, который также сводил свойства к отношениям. Правда, у Рассела речь шла о внешних отношениях. У Витгенштейна же внутренние свойства есть следствие внутренних отношений. И если для Рассела сводимость свойств к отношениям есть свидетельство того, что все свойства и отношения являются внешними (см. выше), то для Витгенштейна, как станет ясно из нижеследующего, с точки зрения логики все отношения и свойства редуцируются к внутренним.

[132] Дневники 1916-1918. С.54.

[133] Еще более отчетливо эта мысль выражена в Дневниках: «Или скорее “р” и “~р” подобны образу и бесконечной плоскости вне этого образа (логическое место). Я могу сконструировать бесконечное внешнее пространство только при помощи образа, ограничивая посредством него это пространство» (С.46(1,2)).

[134] Во избежание недоразумений сразу же следует заметить, что, привлекая понятие образ (Bild), Витгенштейн использует его совершенно иначе, чем современная ему психология и философия. Образ не имеет отношения к чувственному восприятию, он не является чувственной репрезентацией предмета или класса предметов. Согласно общей установке автор ЛФТ обходится без обращения к субъекту. При объяснении образа привлекаются лишь те моделирующие отношения, которые позволяют соотнести образ с изображаемым вне зависимости от того, кому он принадлежит.

[135] К понятию изоморфизма при объяснении отношения отображения прибегает, например, Э.Стениус, считая отношение образа к отображаемому реверсивным: «Из двух из с.оморфных полей F и G одно, например F, всегда может рассматриваться как образ другого» (Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus. P.95).

[136] На необходимость асимметрии указывается также в статье Schwyzer H.R.G. Wittgenstein’s Picture Theory of Language // Essays on Wittgenstein’s Tractctus. Правда, здесь асимметрия объяснена совершенно иначе. Автор разрабатывает точку зрения, что образ есть акт, тогда как изображаемое нет. Акт понимается как субъективный процесс создания образа: «Прежде всего, я буду предполагать, что нет различий между тем, что делаем мы, когда создаем образ, и тем, что делает образ, когда представляет то, что имеет место, поскольку образ есть представление (das Vorstellen) о том, что нечто имеет место, и мы, конечно же, суть те, кто создает представление… Когда Витгенштейн говорит, что образы как-то ведут себя (изображают), он дает объяснение, что они такое; он говорит, что они суть акты» (Р.278). Образу придается субъективная компонента, которая отличает его от изображаемого. Именно она вносит асимметрию и ответственна за конституирование истины и лжи. Эта интерпретация вряд ли адекватна, поскольку у Витгенштейна никакой речи о субъекте образа не идет. Образ находится к изображаемому в объективных отношениях; он сохранял бы свою форму отображения даже в том случае если бы никакого субъекта не было вообще.

[137] Из сказанного следует, что необходимо различать то, что образ отображает, и то, что образ изображает. Отображение (Abbildung) есть действительная проекция; изображение (Darstellung) есть возможная проекция. Четко это различие устанавливает П.Рикер, проводя очень удачную аналогию между ЛФТ и феноменологией: «Образ – это соответствие между структурой и структурой [2.12]. Но как только мы ввели это понятие соответствия, мы должны найти внутри образа его принцип. Витгенштейн называет последний ‘формой отображения’ [2.15; 2.151], которая является условием ‘изобразительной сопричастности’ [2.1513; 2.1514]. В случае фактуальной истины затруднений нет, мы можем говорить о тождестве между образом и тем, что он отображает [2.16; 2.161]; форма отображения может рассматриваться даже как то, что образ имеет в общем с реальностью [2.17]. Но менее реалистическая интерпретация формы отображения возникает с репрезентацией возможности несуществования, и главным образом с ложными репрезентациями. Здесь ‘смысл’ более не является чем-то общим, но представляет собой внутреннюю характеристику: могут быть изображения (Darstellung) без отображения (Abbildung). Понятие Darstellung наиболее близко к феноменологии [2.22; 2.221-2.224]; Эта близость достигает высшей точки в следующем утверждении: “То, что образ изображает (darstellt), есть его смысл” [2.221]» (Ricœur P. Husserl and Wittgenstein on Language // Analytic Philosophy and Phenomenology. – The Hague, Martinus Nijhoff, 1976. – P.90).

[138] Здесь следует особо отметить, что с точки зрения Витгенштейна мысль – это не разновидность смысла, как считал Фреге. Афоризм 3.02 в совокупности с афоризмами 3 и 2.221 говорит, что мысль относится к смыслу как образ – к изображаемому. Смысл – это возможное положение дел, проецируемое мыслью. Мысль является истинной, если содержащийся в ней смысл совпадает с действительностью, и ложной в противном случае.

[139] На рассмотрение языка как образа или картины реальности Витгенштейна натолкнул один вполне реальный факт (см.: Дневники. С.22(9)), о котором он в свое время рассказывал фон Вригту. Последний передает это так: «Это было на Восточном фронте. Он сидел в окопе и рассматривал журнал, где на рисунках было изображено последовательное развитие событий автомобильной катастрофы. Рисунок здесь служил пропозицией – он выступал как описание возможного положения дел. Он выполнял эту функцию благодаря тому, что фрагменты изображения соответствовали предметам в реальном мире. Витгенштейн подумал, что, воспользовавшись обратной аналогией, можно сказать, что пропозиция выступает в роли образа (картины) в силу такого же соответствия между частями пропозиции и миром. Способ, которым соединены части пропозиции, – собственно, структура пропозиции - отражает возможную комбинацию элементов в реальности, то есть возможное положение дел» (Вригт Г.Х. фон. Людвиг Витгенштейн (биографический очерк) // Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель. С.15).

[140] Здесь мы согласны с Э.Кенни, который считает любой образ, характеризующийся биполярностью, предложением (Ср.: Kenny A. Wittgenstein. P.52-53).

[141] Дневники 1916-1918. С.23.

[142] Здесь, кстати, следует учесть, что музыкальную тему изображает не наличие нотных знаков, но их взаимное расположение. А значит, нотная запись фиксирует факт и, следовательно, также является предложением.

[143] В Prototractatus Витгенштейн говорит, что «предложение – это знак предложения вместе со своим способом изображения» [3.2].

[144] Ср.: ЛФТ 2.063.

[145] В интерпретации соотношения Tatsache и Sachverhalt имеют место две позиции, в основном совпадающие с выделенными нами двумя пунктами. Первую, например, следуя Э.Энском и другим исследователям, последовательно проводит Козлова М.С. в Комментариях к русскому переводу ЛФТ (С.496). Здесь Sachverhalt соотнесен с Tatsache как простой факт со сложным. Необходимо отметить, что эта позиция поддержана и объяснениями самого Витгенштейна, которые можно найти в письмах к Расселу (см. следующую сноску). Акцент на втором пункте можно найти в статье Copi J.M. ‘Tractatus’ 5.542 // Essays on Wittgenstein’s Tractatus, P.165. Здесь Sachverhalt соотнесен с Tatsache как возможное с действительным. Сходная точка зрения выражена Э.Стениусом (Оp.cit. P.29). Однако эти два пункта не противоречат друг другу, скорее один служит дополнением к другому.

[146] В одном из писем Витгенштейн так поясняет Расселу различие факта и состояния дел: «Sachverhalt есть то, что соответствует Elementarsatz, если оно является истинным. Tatsache есть то, что соответствует логическому произведению элементарных предложений, когда это произведение истинно» (ПР, С.156). В своем Введении к ЛФТ Рассел придерживается именно этого разъяснения (С.15).

[147] Характеристика предмета столь же неопределенна, как и характеристика имени. Вопрос о том, что представляет собой предмет с точки зрения опыта, выходит за рамки исследования. Здесь лучше привести высказывание самого Витгенштейна, который на вопрос Н.Малкольма о природе Gegenstand ответил, «что в то время считал себя логиком, а поскольку он был логиком, то в его задачи не входило решать, является ли та или иная вещь простой или сложной, поскольку все это был чисто эмпирический материал» (Малкольм Н. Людвиг Витгенштейн: Воспоминания // Людвиг Витгенштейн: Человек и мыслитель.– М.: Прогресс, 1993. С.85). Это замечание необходимо соотнести с поставленным ранее вопросом о том, является ли Gegenstand самостоятельным предметом. Приведенное замечание Витгенштейна выводит этот вопрос за рамки онтологии ЛФТ. В этом отношении взгляды Энском, Копи, Селларса, отождествляющих Gegenstand с расселовскими самостоятельными индивидами, ничуть не более обоснованны, чем точка зрения Стениуса или Каннисто, включающих в совокупность Gegenstand универсалии в смысле Рассела. Все подобные вопросы решаются Витгенштейном не с точки зрения типов значения знаков, принимаемых в качестве неопределяемых, а с точки зрения различия внутренних и внешних свойств, выраженных символическими особенностями знаков (см. ниже).

[148] Выделяя онтологический принцип контекстности, мы, mutatis mutandis, следуем П.Хаккеру, который по этому поводу пишет: “Имя имеет форму, предопределенную комбинаторными правилами логического синтаксиса, и только как обладатель данной синтаксической формы, может обозначать тот тип предмета, который оно обозначает.... Нет такой вещи, как предмет, который не является элементом факта, поэтому также не существует значимых имен, которые не являлись бы элементами осмысленных выражений” (Hacker P.M.S. Semantic Holism: Frege and Wittgenstein, Р.231-232). Правда, онтологический принцип выводится нами из синтаксиса, а не наоборот.

[149] Здесь сама собой напрашивается аналогия с Аристотелем. Вхождение предмета в состояние дел есть не что иное, как его осуществленность, его бытие. На аналогию с Аристотелем указывается в статье: Wolniewicz B. A Parallelism between Wittgensteinian and Aristotelian Ontologies // Boston Studies in the Philosophy of Science.– Dordrecht,1969, IV. Автор статьи проводит параллель между понятием Gegenstand у Витгенштейна и понятием материи у Аристотеля. Соответственно, возможность вхождения предмета в состояние дел рассматривается как аналог аристотелевского понятия формы. С этой точкой зрения вряд ли можно согласиться, поскольку плюрализм предметов в витгенштейнианской онтологии соответствует не материи, которая едина, а плюрализму целостных вещей, состоящих, согласно Аристотелю, как из материи, так и из формы. Возможность вхождения предмета в состояние дел в этом отношении скорее соотносима с тем, что обеспечивает возможность синтеза материи и формы.

[150] В письме к Огдену Витгенштейн поясняет: «Я знаю его [предмет], но я не знаю ничего о нем» (Letters to C.K.Ogden, P.59). То есть речь идет не о том, что известны какие-то внешние свойства предмета, которые могут быть описаны только в предложениях, но известны его внутренние черты, позволяющие рассматривать предмет как предмет.

[151] В Дневниках Витгенштейн, характеризуя функцию имен, следующим образом указывает на их связь с предметами: «Имена необходимы для утверждения, что эта вещь обладает тем-то свойством и т.д. Они связывают форму предложения с вполне определенными предметами. И если общее описание мира подобно его шаблону, то имена прибивают шаблон к миру так, что последний полностью покрыт им» (С.72(10)). Имена как элемент формы отображения связаны с субстанцией мира.

[152] Ср.: «Реальный мир занимает только одну ‘точку’ в логическом пространстве возможных миров» (Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus, P.43).

[153] Здесь уместно воспользоваться метафорой и сравнить онтологию ЛФТ с образами, возникающими в окуляре калейдоскопа. Каждый поворот калейдоскопа создает один из возможных миров, состоящий из тех же самых элементов, но в разных соотношениях. Добавим, что выделенная позиция одного из поворотов, соответствующая реальному миру, могла бы иметь место только в том случае, если бы можно было выйти за пределы калейдоскопа, сравнив то, что может быть, с тем, что есть. И эта возможность зависит от постоянства сконфигурированных элементов.

[154] В письме к Огдену Витгенштейн уточняет: «Нет ничего третьего, что связывает звенья, но звенья сами по себе образуют связь друг с другом» (Letters to C.K.Ogden. P.23).

[155] На потенциальную возможность такой редукции Витгенштейн указывал представителям Венского кружка: «Если мы опишем положение дел полностью, то внешнее отношение исчезнет» (Вайсман Ф. Людвиг Витгенштейн и Венский кружок // Аналитическая философия: становление и развитие.– М.: ДИК, 1998. – С.50).

[156] Заметим, что в выражении формальных понятий другой стороной синтаксического принципа контекстности ввиду общности логической формы у образа и изображаемого является онтологический принцип контекстности. Символическая функция элементов предложения показывает внутренние свойства изображаемого. Например, подобно тому, как символические особенности имени обнаруживаются в контексте предложения, так и внутренние свойства предмета, на который указывает имя, обнаруживаются в контексте соответствующего предложению положения дел.

[157] В экземпляре ЛФТ, принадлежащего Ф.П.Рамсею, Витгенштейн, поясняя этот афоризм, записал: «Предложение “Существует n вещей таких, что...” в качестве своего значения преполагает то, что мы пытаемся утверждать, говоря “Существует n вещей”» (Lewy C. A Note of the Text of the Tractatus // Mind, 1961, vol.61). На существование предметов указывает вхождение определенного символа (предметной переменной) в предложение под знаком, выражающим общность, что не требует эксплицитного, т.е. в особом предложении, выражения их существования. Само по себе использование переменных показывает возможность существования их значений.

[158] Здесь просматривается интересная аналогия с Расселом, особенно если учесть предыдущее примечание. По сути дела, подпадение чего-то под формальное понятие предмета заменяет функцию знания по знакомству в ее расселовском понимании. Правда, у Витгенштейна эта функция лишена теоретико-познавательного значения. Бессмысленность приписывания существования тому, что подпадает под формальное понятие предмета, и его простота выводятся из свойств синтаксической структуры, а не постулируется на основании эпистемологических предпосылок. То есть бессмысленность выражения “Сократ существует” связана не с тем, что значение имени ‘Сократ’ дано нам в непосредственном знакомстве, но с тем, что оно подпадает под формальное понятие предмета, с которым не могут комбинироваться выражения общности.

[159] Ср.: «То, что правила грамматики не являются эмпирическими пропозициями, ясно из того факта, что не имеет смысла спрашивать об их истинности или ложности» (Maslow A. A Study in Wittgenstein’s Tractatus.– University of California Press, Berkeley and Los Angeles, 1961.– P.24). К этому утверждению добавим, что правила грамматики не являются не только эмпирическими предложениями, они вообще не являются предложениями. Вернее, любая попытка сформулировать их явно приводит к бессмысленным псевдопредложениям. Из позиции Витгенштейна вытекает принципиальная невозможность метаязыка, как способа описания синтаксиса и семантики языка более низкого уровня. Принципиальную невозможность, вытекающую из этой позиции, просмотрел Рассел, который во Введении к ЛФТ (С.26) предлагает иерархию языков для решения проблемы показанного. Но показанное – это не то, что может быть сказано на более высоком уровне. Показанное – это то, что вообще не может быть сказано. Это то, что предполагает язык любого уровня, для того чтобы быть языком.

[160] Когда Рассел объясняет работу Витгенштейна с точки зрения построения идеального языка (Введение, С. 11), он вполне прав, но лишь в том отношении, что это касается гипотетических конструкций. Но с точки зрения действительной реализации гипотетической конструкции Рассел неверно понимает задачу ЛФТ. Синтаксис идеального языка должен проглядывать в синтаксисе языка действительного. Понимание логической целесообразности задает способ функционирования всякого языка.

[161] Дневники 1916-1918. С.87.

[162] Единственно известный нам способ решения данной проблемы предлагает Г.Л. Финч, который разводит значения знаков естественного и идеального языка по разным уровням реальности. В частности он пишет: «Объекты, вещи и сущности имеют общим то, что они могут вступать в структурные отношения: объекты с объектами, вещи с вещами, сущности с сущностями [2.01]. Фактически, они представляют собой три разновидности ‘единств’ – формальное, физическое и феноменальное» (Finch H.L. Wittgenstein – the Early Philosophy: an Exposition of the Tractatus.- New York: Humanities Press, 1971.- P.9). Другими словами, Финч подразумевает, что синтаксис языка, сохраняя общие черты, сообразуется с той онтологией, с которой он имеет дело, т.е. описание феноменальной реальности фиксирует в качестве значения имен феномены; описание физической реальности фиксирует в качестве значения имен физические объекты и т.д. Но здесь непроясненным остается вопрос, каким образом соотносятся эти типы реальности, как от одного значения имени можно перейти к другому. К тому же остается проблема, каким образом возможность определения значений зависит от постулирования различных типов реальности. Но как можно было бы решить эту проблему? Очевидно, только допуская онтологические или эпистемологические предпосылки, что выходит за рамки собственно логики.

[163] Дневники 1916-1918. С.80.

[164] Там же.

[165] Там же. С.92.

[166] Там же. С.91.

[167] Пассмор Дж. Сто лет философии. М., «Прогресс-Традиция», 1999. С.284-285.

[168] См., напр.: Schlick M. Meaning and Verification. — The Philosophical Review, 45, 1946. P.152.

[169] Ibid. P.155.

[170] В терминологии М. Шлика речь идет о классе так называемых констатаций (Konstatierungen).

[171] Тондл Л. Проблемы семантики. М., «Прогресс», 1975. С.268-269.

[172] Ramsey F.P. Foundation of Mathematics. P. 275.

[173] Карнап Р. Значение и необходимость. М., ИЛ, 1954. С.22.

[174] Там же, с. 9-10.

[175] Там же, с. 29.

[176] Neurath O. 'Sociology and Physicalism' — in: Ayer A.J. (ed.) Logical Positivism. P. 291.

[177] Neurath O. 'Protocol Sentences' — in: Ayer A.J. (ed.) Logical Positivism, pp. 204 and 206.

[178] См.: Hempel C.G. 'On the Logical Positivists' Theory of Truth' — Analysis, v.2, No.4, 1935. Pp. 49-59.

[179] См.: Carnap R. Logical Syntax of Language. N.Y., 1937.

[180] См.: Hempel C.G. 'On the Logical Positivists' Theory of Truth', р.56.

[181] Hemp