Несмотря на устойчивое представление, будто появление в европейском общественно-политическом дискурсе лексики мультикультурализма было не чем иным, как продуктом интеллектуального импорта из США и Канады, оно было обусловлено более глубокими причинами. Обращение к идеям «мультикультурного общества» – как со стороны бюрократии, так и со стороны публики – отражало насущную потребность включения мигрантского населения в жизнь принимающего государства. Актуальность этой задачи осознавалась по мере того, как становилось ясно, что большинство тех, кого считали «гостевыми рабочими», останутся в стране навсегда (не говоря уже об их детях, для которых европейские государства стали родиной). А поскольку ассимиляция, т.е. полное растворение вчерашних мигрантов в новом для них социокультурном окружении, была явно неосуществимой опцией, в качестве ориентира была принята формула «интеграция без ассимиляции». Отсюда и популярность в Европе 1980-х – первой половины 1990-х годов таких речевых фигур, как «уважение к культурной отличительности» и «право на идентичность». Предполагалось, что такая установка позволит избежать появления в европейских странах «этнического андеркласса» и, как следствие, геттоизации мигрантов и их потомков.
Согласно распространенному мнению, эта установка не только не оправдала себя, но и послужила источником провала интеграции мигрантского населения в Европе. Молчаливое допущение, стоящее за этим мнением, заключается в том, что если бы европейцы не увлеклись мультикультурализмом, а с самого начала ориентировались на ассимиляцию мигрантов, показатели интегрированности последних были бы выше. Нет ничего более далекого от истины, чем это допущение.
Во-первых, источник проблем, связанных с иммиграцией, лежит не в культурной плоскости. Это, в первую очередь, социальные проблемы, а риторика мультикультурализма как раз способствует тому, что они «культурализируются» – переводятся из структурного плана в морально-психологический [3]. Во-вторых, и содержание обращения к мультикультурализму в Европе, и масштабы его распространения нуждаются в серьезной ревизии. Дело в том, что «мультикультурный поворот», о котором так много говорили на рубеже 1980–1990-х годов, затронул в большей мере сферу публичной риторики, чем реальной политики.
Собственно, в Европе власти всего двух государств – Швеции и Нидерландов – сделали конкретные шаги в соответствии с идеями мультикультурализма. Шведские власти с середины 1970-х годов и голландские с начала 1980-х проводили систему мер по поддержке мигрантских меньшинств. Государство реализовывало, т.е. обеспечивало финансово и инфраструктурно, их права на образование на родном языке, на издание собственных СМИ, на проведение культурных мероприятий и т.д. Однако размах этих мер не стоит преувеличивать. Они были адресованы преимущественно этническим активистам из числа мигрантов и не затрагивали глубокие нужды большинства мигрантского населения. Нелишне напомнить и о том, что во второй половине 1990-х годов власти обеих стран сделали шаг назад. В Швеции был пересмотрен закон о поддержке меньшинств, в рамках которого иммигрантские сообщества были приравнены к историческим меньшинствам (саамам, финнам), а в Нидерландах была свернута программа развития меньшинств, запущенная в 1983 г. [4].
Отдельного упоминания заслуживает Великобритания. Соединенное Королевство действительно имеет репутацию государства, благоволящего культурному плюрализму. Однако британский мультикультурализм, по сути, сводится к либеральному laisser faire по отношению к публичным проявлениям этнических различий. Специальных мер поддержки этнических меньшинств власти Великобритании не проводят. Пожалуй, единственная британская особенность, сближающая эту страну с заокеанским соседом и отличающая от соседей по континентальной Европе, – это учреждение в 1976 г. Комиссии по расовому равенству. Она занимается мониторингом этнической дискриминации и обладает рекомендательными полномочиями в отношениях с властями. В числе рекомендаций Комиссии – принятие точечных мер по «позитивной дискриминации» (например, при приеме на работу в полицию). Как бы то ни было, мультикультурализм в Великобритании – это в большей мере характеристика символической политики, чем политики инструментальной [5].
Что касается Франции, президент которой в феврале 2011 г. энергично отмежевывался от мультикультурализма, то эта страна вообще стремилась избегать последнего – даже на уровне риторики [6]. И французские чиновники, и французские интеллектуалы всегда настаивали на незыблемости ценностей «республиканизма». «Республиканизм» в данном случае означает, во-первых, строгое следование принципу секуляризма, а во-вторых, свободу публичного пространства от каких-либо проявлений культурной отличительности. Все различия, связанные с религиозной или языковой принадлежностью, вытесняются в приватную сферу [7].
И, наконец, случай ФРГ, заявление канцлера которой о провале мультикультурализма (осень 2010 г.) послужило триггером шумных дебатов в масс-медиа, докатившихся и до России. Однако, если о политике «мульти-культи» применительно к Германии вообще имеет смысл вести речь, то надо заметить, что востребованность такой политики была обусловлена совсем иной функциональностью, чем в странах, о которых мы говорили выше. В голландском, шведском и отчасти в британском случае мультикультурализм – что бы под ним ни понималось – должен был служить интеграции мигрантов и их потомков, тогда как в Германии он служил прямо противоположной цели, а именно: не дать мигрантам из Турции стать частью немецкого общества. Понятно, что отдельные школы для турецких детей создавались не по причине озабоченности немецких властей судьбой турецкой идентичности. Они должны были обеспечить возвращение турецких детей на родину их родителей. «Мультикультурные» меры, таким образом, были нацелены в Германии скорее на сегрегацию, чем на интеграцию [8].
Специфика немецкой ситуации во многом определялась рестриктивным характером законодательства о гражданстве, которое действовало по 1999 г. включительно. Оно устанавливало высокие барьеры на пути натурализации иностранцев, тем самым объективно способствуя исключению потенциальных граждан из политического сообщества [9]. Иными словами, государство в ФРГ само создавало условия для существования выходцев из Турции как «параллельного общества». Однако вместо того, чтобы связать плохую интегрированность немецких турок со структурными факторами, А. Меркель предпочла возложить ответственность на мифический мультикультурализм. Похоже, европейские лидеры сначала выдумали монстра по имени «мультикультурализм», а потом объявили ему войну.
Вдумчивые наблюдатели зафиксировали поворот от плюрализма к ассимиляционизму еще в начале 2000-х годов [10]. Стоит, однако, еще раз подчеркнуть, что этот поворот в большей мере касался символической сферы, чем реальной политики. Кроме того, многим странам даже не пришлось делать подобный поворот – по той причине, что увлечение мультикультурализмом их миновало [11].
