Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 3 страница

Признаки, характеризующие отдельные виды карательных мер, опре­деляются в общей части; поэтому в интересах краткости закона не представляется оснований повторять их при определении отдельных преступных деяний; в частности, это указание относится и к тем дополни-

¹ В Уложении 1845 г. таких статей со ссылочной санкцией было несколько сот, иногда на одну статью делалась ссылка целого ряда статей, например, на санкцию ст. 363 была сделана ссылка в 18 статьях.

тельным взысканиям, которые всегда фзо _)иге' следуют за главным наказанием. Так, по общей части нашего уложения каторга, поселение или исправительный дом всегда сопровождаются поражением прав, в ст. 23, 24 и 25 указанных, поэтому повторять в санкции отдельных прес­тупных деяний каждый раз, как делало это Уложение 1845 г., что виновный подлежит "лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы", представляется ненужным законодательным балластом.

По этим же техническим соображениям в тех случаях, когда закон на­значает какое-либо срочное лишение свободы, в бтдельной санкции нет необходимости указывать оба предела, так как одним подразумеваемым всегда будет общий предел, существующий для этого рода наказания в законе. Так, например, общие пределы срочной каторги по уголовному уложению - 4 и 15 лет; поэтому, если в особенной части закон говорит, что виновный подлежит каторге на срок не свыше 8 лет, то это значит, что он угрожает каторгой от 4-8 лет; если там говорится, что виновный подлежит каторге на срок не ниже 10 лет, то это выражение равносильно угрозе каторгой от 10-15 лет; означение и высшего, и низшего срока, очевидно, необходимо только тогда, когда оба они отличаются от общих предельных сроков, когда, например, законодатель назначает каторгу от 8-10 лет.

$ 3. Вступление закона в силу и утрата им таковой

38. Признавая, что деяние становится уголовно наказуемым, как скоро юридическая норма воплотилась в законе уголовном, мы, конечно, имеем в виду закон, действительно существующий во время учинения преступ­ного посягательства, а так как все, что совершается в жизни, совер­шается во времени и в пространстве, то отсюда возникают два суще­ственных вопроса: какой закон может быть почитаем действующим ввиду времени учинения преступного деяния и какой закон должен почитаться действующим ввиду места учинения этого деяния?

Действующим законом по отношению ко времени учинения деяния бу­дет тот, который был в то время руководящим выражением авторитетной воли, восприняв в установленном порядке надлежащую для того силу. Понятно, что закон уголовный, как и всякий иной, не является внезапно, он должен быть не проявлением мелькнувшего желания, а выражением продуманной воли законодательной власти; поэтому и в истории его воз­никновения мы можем и должны различать: момент почина или инициа­тиву закона, составление проекта закона, обсуждение его и т.д.; но все эти моменты не имеют в праве уголовном какого-либо особого значения, а потому и подлежат рассмотрению в общем учении права государственного о законе.

Во всех этих фазисах речь идет только о проекте или предположении закона; законом как действительным выражением воли законодательной власти предположение становится только с момента его утверждения законодательной властью и повеления о его исполнении.

¹ В силу самого права (лат.). - Ред.

39. Но как скоро закон свершен утверждением законодателя, то нужен ли какой-либо дальнейший акт, чтобы закон получил действительную силу? Во всех континентальных государствах таким условием является публикация закона. Этим путем веление авторитетной воли оповещается народу, и только благодаря обнародованию закон может сделаться руко­водящим началом гражданской жизни. Как говорят наши, основные законы, закон получает обязательную силу не прежде, как со дня его объявления (ст. 59); никто не может отговариваться неведением закона, когда он был обнародован установленным порядком (ст. 62); по ст. 63 свято и ненарушимо должен быть исполняем всеми и каждым закон, в надлежащем порядке обнародованный. Наконец, в самый свод законов могут быть вносимы только законы или Высочайшие повеления, в надле­жащем порядке обнародованные, хотя это положение и не всегда соблю­далось как при первом, так и при последующих изданиях свода.

Обнародование всех общих законов принадлежит Правительствую­щему Сенату. Основным моментом центрального опубликования является напечатание его в собрании узаконений; только внесенные в него уза­конения могут быть помещаемы и в своде. Далее, от центрального опу­бликования отличается местное: "всенародное объявление закона, а имен­но чтение его в церквах и на площадях". Этот второй способ- обна­родования по существу своему может быть назван способом чрезвычай­ным.

40. Совпадает ли момент обнародования с моментом вступления закона в силу? Прежде всего существуют случаи, когда при самом обнародовании закона определяется точно тот срок, с которого этот закон вступает в силу. Так, свод законов, опубликованный 31 января 1833 г., вступил в силу с 1 января 1835 г., Уложение о наказаниях, обнародованное 15 августа 1845 г., вступило в действие с 1 мая 1846 г.

При этом условии с того дня, который назначен в законе, данный закон вступает в силу: 1) если он относится к отдельной местности или его введение ограничено отдельной местностью, то в этих ограниченных пределах; 2) если такого ограничения в нем не содержится, то во всей империи, а равно и за пределами территории, насколько, конечно, он ка­сается лиц и деяний, за пределами государства учиненных.

Во всех других случаях, когда в законе не определен точно день вступления его в силу, установление этого столь важного практического вопроса в нашей практике возбуждало значительные недоразумения.

В основных законах по этому предмету нет определенных начал, но несомненно, что этот момент не совпадает с моментом напечатания зако­на в собрании узаконений. При условиях рассылки собрания узаконений, даже в столичных присутственных местах закон вступит в силу не ранее, как на другой день после выхода, а для провинциальных мест срок этот будет зависеть от расстояния их от Петербурга.

Но при этом закон оставляет без разрешения вопрос о том: следует ли считать этим моментом в губернии момент получения собрания узако­нений губернским правлением или же каждым отдельным присутственным местом? Нужно признать, что закон уголовный вступает в силу на другой

день по получении собрания узаконений подлежащим судебным мес­том¹.

Если закон сделался известным в данной местности иным путем ранее этого срока, то тем не менее он не может служить основанием для по­становления судебного решения. Но и ныне остается неразъясненным, как определяется момент получения закона в губернии или в присутственном месте: фактическим ли получением, слушанием закона присутственным местом, отметкой в реестре входящих или же фиктивным моментом, выводимым на основании общего, срока прихода почты в данную мест­ность.

Наконец, вовсе остается без ответа вопрос о том, с какого дня всту­пает в силу закон по отношению к деяниям, учиненным за пределами русской территории. Таким моментом надо, казалось бы, признать день выхода собрания узаконений в Петербурге.

41. Далее, для того чтобы быть признанным законом действующим, закон должен не только вступить в силу, но и не утратить таковой.

Утрата силы законом уголовным, конечно, проявляется теми же спосо­бами, как и утрата всяким иным законом, а потому можно в этом отношении ограничиться лишь несколькими замечаниями.

Момент утраты законом его силы стоит прежде всего в зависимости от его характера, так как в этом отношении необходимо различать законы временные и законы, издаваемые на неопределенное время.

Временные законы, или законы переходные (провизорные), теряют силу с истечением того срока, на который издан закон, или с устранением того фактического или юридического положения, в видах которого возник закон временный.

Законы же, восприемлющие силу безусловно, а не на срок, или, как их называли прежде, законы вечные, сохраняют, по точному выражению ст. 72 законов основных, свое действие, "доколе не будут отменены силою нового закона".

Поэтому закон уголовный никогда не может быть отменен обычаем; оставление закона практикой без применения, хотя бы это продолжалось и весьма долгое время, хотя бы оно объяснялось несоответствием закона с изменившимися условиями государственной и общественной жизни, может сделать закон устарелым, но не может отменить закона.

Для отмены закона необходима прямо заявленная воля за­конодательной власти и притом заявленная общим законодательным пу­тем.

Прекращение силы закона может выражаться или в полной отмене закона, или в замене его новым, или в его изменении в смысле отмены какой-либо его части, или, наоборот, в виде пополнения его, когда обра­зуется новый закон из старого с присоединением к нему известного дополнения.

Указание на то, какие именно из существующих узаконений отме-

¹ На практике допускалось иногда по особому Высочайшему повелению введение в действие законов по телеграммам до получения соответствующего номера собрания узаконений.

няются или изменяются новым законом, может быть сделано в самом же

законе. '

Одно и то же юридическое отношение не может нормироваться двумя повелениями законодательной власти, друг другу противоречащими, а потому позднейшее веление отменяет всякое предшествующее, отно­сящееся к тому же предмету и с ним несходное (1ех ро&1епог йего§а11е§1 рпоп)¹. Сообразно этому, если в новом законе и не было сделано никакого прямого указания на закон прежний, им заменяемый, то тем не менее этот прежний закон должен почитаться отмененным.

Если закон не сделал прямого указания на то, какие законоположения он отменяет или изменяет, то на ком же лежит в этом случае обязанность выяснить и установить объем и сущность изменений, им произведенных в предшествующем законодательстве?

По нашему законодательству такая обязанность лежит прежде всего на том учреждении, которому вверена кодификация законов. Ныне "кодификация возложена" на отделение свода законов в Государственной канцелярии, в которое обязательно должны быть доставляемы все обна-родываемые узаконения. Издавая продолжение к своду или делая новое издание свода, оно обязано исключить из него или показать отмененными все те статьи, которые утратили свою силу вследствие издания новых законов. Но не надо забывать, что отмена совершается не указанием кодификатора, а законом, на котором основывается кодификатор, и что, следовательно, самый момент отмены относится к моменту издания

нового закона.

Далее, эта обязанность лежит на применителях закона, составляя одну из самых трудных и важных судейских обязанностей, один из важнейших видов интерпретации закона. Выполнение этой обязанности имеет практическое значение не только в период времени, отделяющий момент издания закона от момента внесения его в продолжение², но и после издания продолжения, ввиду возможных пропусков и ошибок кодифи­каторов, а иногда даже и вследствие невозможности подобного изменения путем кодификационным. В особенности трудна эта деятельность при издании обширных законов, охватывающих целую область права. Так, для примера можно указать на судебные уставы 1864 г.

§ 4. Разъяснение и пополнение закона

42. Применение приказа или запрета закона к конкретным жизненным случаям предполагает, с одной стороны, выяснение объема и существен­ных признаков данного запрета, а с другой - выяснение наличности этих существенных признаков в данном деянии, подлежащем судебному разби­рательству, так как только при установлении тождества между обе­ими группами признаков возможно применение к обвиняемому тех по­следствий, которые должны следовать за неповиновением велениям закона.

Установление наличности требуемых законом признаков в данном деянии по существу своему может быть выполняемо при каждом от­дельном судебном разбирательстве, а потому порядок и правила такого установления всецело входят в процессуальное право; определение же законных признаков состава, хотя и может иногда также возбуждаться при рассмотрении отдельных случаев, но обыкновенно оно совершается отдельно от такого разбирательства: суд, составленный из научно под­готовленных юристов, вносит с собой в процесс уже готовые, твердо установленные представления о характеристических признаках отдельных преступных деяний. Мало того, эти два вида разъяснительной деятель­ности представляются настолько обособленными, что современные зако­нодательства знают особую форму процесса, направленную исключи­тельно к проверке правильности усвоенного судом взгляда на содержа­ние и смысл закона, иногда вовсе не касающуюся вопроса о правиль­ности установления признаков данного события, - кассационное произ­водство.

Это разъяснение содержания и смысла закона, уразумение его для применения к отдельным случаям носит название толкования закона. Изучение правил и приемов такого толкования прежде даже было предметом особой науки - герменевтики¹ права, а теперь входит главным образом в курс гражданского права. Но ввиду некоторых особенностей, которые представляет толкование законов уголовных, эти вопросы нельзя обойти и в курсе права уголовного. Это тем более необходимо, что долго державшаяся в законодательной практике (например, у нас в наказе Екатерины II) и даже в науке мысль о том, что значение толкования стоит в прямой связи с несовершенством закона, показывает непонимание природы закона и сущности толкования. Наоборот, чем совершеннее закон уголовный, чем более в нем заменяются конкретные признаки обобщенными юридическими понятиями, чем строже употребляемый законодателем юридический язык, тем больше значения получают для правильности его применения научные приемы толкования законов, так как только тогда место ссылок на казусы и прецеденты занимает логическое развитие заключающихся в законе понятий, только тогда возможно применение к данным практической жизни начал научной разра­ботки права. Определение в законе, положим, воровства как "тайного похищения чужого движимого имущества" представляется весьма прос­тым; но каждому юристу известно, каким сложным понятием является каждое из слов, входящих в это определение.

Первый вопрос, с которым мы встречаемся в учении о толковании, заключается в установлении самой задачи толкования.

Объектом толкования является закон, т.е. воплощенная воля авто­ритетной власти. Воля не есть только мысль, желание, а намерение, воспрявшее плоть и кровь, распознаваемое всеми и каждым, а потому и могущее служить руководством деятельности. Закон как воплощенная воля предполагает в себе два элемента: мысль законодателя, то, что хотел сказать законодатель, и оболочку, форму, в которую он облек эту

' Позднейший закон отменяет закон предшествующий (лат) - Ред ² Имеется в виду "Продолжение" Свода законов. - Ред

¹ Герменевтика (от греч.) - толкование, объяснение. - Ред

мысль. Выяснение того, какая законодательная мысль вылилась в данной форме, составляет задачу толкования.

Таким образом, мысль, предположение законодателя, не нашедшие выражения в тексте закона, не составляют закона: что не выражено, то не может быть и выяснено; с другой стороны, текст закона, его оболочка, насколько она не соответствует разуму закона, не соответствует долженствующей проявиться в этой оболочке воле законодательной власти, не может иметь значения закона, так как в нем нельзя видеть выражения авторитетной воли, запрещающей или приказывающей что-либо. Закон составляет только воссоединение обоих элементов, потому что он - выраженная вовне воля законодателя.

Что такое воля законодателя, не нашедшая себе выражения? Закон до момента его свершения, как мы видели, проходит несколько стадий составления, рассмотрения и т.д. Будут ли такой волей предположения составителей законопроекта, соображения министра, внесшего законо­проект в Государственный совет, рассуждения департаментов Государст­венного совета или его общего собрания? Очевидно, нет, потому что их мнения; желания не есть воля законодателя. По нашим основным зако­нам, законодательная власть всецело принадлежит императору, и только императору, а его воля есть воля, нашедшая выражение в утвержденном им законопроекте. В таком же положении стоит этот вопрос и в конституционных государствах: законом может почитаться только мысль, выраженная в тексте закона, принятого палатами и санкционированного главой государства: ни мотивы, сопровождавшие проект, ни мнения, высказанные ораторами большинства или меньшинства, не могут сами по себе иметь такого значения.

Можно ли не придавать обязательной силы закона тому, что вошло в закон, что было опубликовано как закон, ссылаясь на то, что выражение закона, его форма не соответствует законодательной воле, не объемлется ею?

Действительно, мы встречаем между юристами целую доктрину, счи­тающую своими представителями таких выдающихся писателей, как из цивилистов - Вангеров, из криминалистов - Фейербах, Гефтер, которые признают безусловно обязательную силу за всем официально изданным текстом закона, со всеми его неправильностями: судья по этому взгляду есть слепой исполнитель опубликованного закона.

Но такое буквальное применение закона представляется теоретически несостоятельным и практически неосуществимым.

Для правильной постановки этого вопроса, несомненно имеющего громадную практическую важность, казалось бы необходимым обращать внимание на то, в чем заключается несоответствие, благодаря кому и когда оно возникло: 1) несоответствие формы с волей, выраженной в законе, может происходить или от неудачно выбранных терминов и выра­жений, не соответствующих тому, что желал выразить законодатель, или от вставки ненужных слов и выражений, затемняющих истинный смысл закона, или, наконец, от пропуска каких-либо снов; 2) неточность может быть делом лиц, подготовляющих закон, его духовных творцов - ошибки в законопроекте, или же эта неточность может быть последствием

деятельности лиц, не принимавших участия в составлении закона, — ошиб­ки переписчиков, ошибки типографские; 3) неточности могут существо­вать до момента санкционирования закона - ошибки в тексте законо­проекта, поднесенного к подписанию Государя Императора, или же явить­ся после утверждения закона, при составлении с него списка, при его напечатании, при последующих изданиях и т.п. Очевидно, что все эти оттенки должны иметь существенное значение при решении вопроса, в особенности же важно третье из указанных выше различий.

Законопроект получает значение закона в силу его утверждения зако­нодательной властью, а вступает в действие в силу публикации. Утверж­дать, что отпечатанный опубликованный закон со всеми его ошибками и неточностями первенствует перед законом подписанным, значит призна­вать законодательную власть за наборщиками или корректорами сенат­ской и государственной типографий. Сообразно с этим указанием, каза­лось бы, должны быть разрешаемы следующие вопросы: 1) закон отпе­чатан в собрании узаконений правильно, но внесен неправильно в продолжение, с описками или неверностями по вине, положим, редакторов кодификационного отдела, вносивших закон в продолжение, или по вине типографии: очевидно, что для всех учреждений и частных лиц обязателен правильный текст собрания узаконений, а не ошибочный - продолжения; самое исправление этих ошибок в продолжениях и сводах отнюдь не требует участия и санкции законодательной власти; 2) закон отпечатан в собрании узаконений с ошибками против хранящегося в Сенате подлин­ника: очевидно, что и такая ошибка, замеченная или при применении закона, или при его внесении в продолжение, не может иметь силы закона, и ее исправление должно быть сделано в порядке административном, а не в законодательном, по тому общему правилу, что всякая копия (в данном случае печатный текст) должна быть исправляема сличением с оригиналом (текст подписанного или объявленного Высочайшего повеления).

Несравненно труднее решается вопрос об ошибках и неточностях, вкравшихся в подлинный текст именного или объявленного Высочайшего повеления.

Можем ли мы сказать, что всякая подобная неточность или ошибка должна быть исправляема при практическом применении закона путем интерпретации, что всякий применитель закона может сказать, что ясный текст закона не должен быть применяем, потому что законодатель не думал так, как выразился, или даже не мог так думать? Принять такое положение - значит поставить произвол толкователя над законодателем, значит лишить закон всякого практического значения и силы.

Казалось бы, что для правильного решения этого вопроса необходимо сделать различие между законодательными ошибками по самому их свойству. Если ошибка такова, что благодаря ей самая первоначальная мысль закона не нашла выражения в тексте, не может быть из него выяснена, то ошибочный текст закона, хотя и имеющего отличный от предположенного смысл, обязателен для практики и исправление ошибки возможно только путем законодательным. Если, несмотря на ошибку или неточность, истинная мысль законодателя может быть выяснена при помощи обычных приемов толкования, то исправление ошибки возможно и

не законодательным путем, а самой практикой; если же, наконец, до­пущенная ошибка не дает возможности выяснения истинной мысли закона, но в то же время делает применение ошибочного текста фактически или юридически невозможным, то действие закона должно быть фактически суспензировано¹, впредь до изменения постановления в порядке законо­дательном.

Таким образом, задача толкования уголовного закона сводится: 1) к установлению той нормы, посягательство на которую хотел воспретить законодатель, и 2) к определению объема воспрещенного посягательства или к установлению признаков и условий преступности и наказуемости воспрещенного законом посягательства.

43. Установив задачу толкования, необходимо обратиться к его средст­вам и приемам. В этом отношении в праве уголовном мы встречаемся с теми же средствами толкования, как и в праве гражданском. Таким образом, возможно разъяснение закона или на основании самого же закона, или на основании данных, вне закона лежащих.

К разъяснению закона на основании самого же закона относится прежде всего разъяснение его на основании формы или буквы закона -так называемое разъяснение грамматическое.

Грамматическое толкование текста обращается к конструкции фраз, так сказать, к этимологическому и синтаксическому разбору текста: согла­сование слов в роде или падеже, употребление единственного или мно­жественного числа, однократного и многократного вида глаголов, употреб­ленная в законе пунктуация и т.п., все это может служить подспорьем для выяснения смысла закона, так как, с одной стороны, закон Должен быть понимаем прежде всего так, как он написан, а с другой - мы всегда предполагаем, что законодатель знает язык, на котором он пишет, и что он пишет согласно с законами и правилами этого языка. Но нельзя не прибавить, что этот прием толкования представляется наиболее несовер­шенным, так что прибегать к нему можно только с крайней осторож­ностью. Основания этого заключаются в самой природе новых живых языков, с их неустановившимися грамматическими правилами, а с другой -от условий составления, от недостаточного знания грамматики состави­телями, даже от того, что всякий закон есть продукт деятельности не одного, а многих лиц.

Другой прием грамматического толкования закона заключается в разъяснении значения и смысла употребляемых в тексте закона слов и выражений. Конечно, законодатель берет необходимые слова из народ­ного языка и, следовательно, придает им тот смысл, который они имеют в жизни; но это жизненное значение слов бывает иногда столь разнообразно и изменчиво, допускает столь различные оттенки, что указание на то, что слова закона должны быть понимаемы в их житейском смысле, ока­зывается очень часто непригодным для строгого технического языка, каким должен быть язык закона, а потому кодекс уголовный придает

¹ Суспензивный - от лат. хихрепмлх - подвешенный, отсроченный, приостановленный. Сус­пензировано - приостановлено. - Ред

многим словам, в нем употребленным, особенное техническое значение, делает эти слова и выражения терминами; с другой стороны, так как право уголовное дает охрану многим нормам права гражданского, госу­дарственного, то весьма понятно, что в его определения входят как термины выражения, более или менее точно определенные в других от­раслях права. Такие выражения, как "насилие", "угроза", "воровство" и т.д., в уложении имеют значение, весьма отличное от придаваемого им в общежитии. Таким образом, в кодексах уголовных вырабатывается свой собственный язык, с самостоятельными понятиями, иногда даже с своеоб­разной конструкцией фраз; язык очень часто литературно тяжелый, неизящный, но имеющий громадное преимущество по своей точности и определительности: чем выше стоит кодекс с точки зрения законода­тельной техники, тем большее значение приобретает в нем эта своеоб­разность языка, твердость и устойчивость употребленных терминов. По­этому и при грамматическом толковании текста закона мы останав­ливаемся прежде всего на вопросе о том, не употреблены ли находящиеся в данной статье слова в специальном техническом смысле, памятуя то предположение, что если законодатель придал какому-нибудь выражению специальное значение, то и во всех других статьях закона, где употреб­лено это слово, оно должно иметь то же значение, пока не будет доказано противное. Но, к сожалению, и этот столь важный прием толкования не всегда может иметь безусловное значение, так как даже кодексы новей­шей формации, как, например, германский, далеко не безупречны со стороны техники их языка. У нас составители уложения 1845 г. вовсе не придавали значения этому условию, включая, так сказать, для красоты или возвышенности слога в статьи целый ряд ненужных слов и выра­жений, фиоритур, затемняющих их смысл; они не только не заботились о точности терминологии, но как будто умышленно противодействовали этому, стремясь богатством омонимов выказать всю мощь нашего языка. При составлении уголовного уложения мы прилагали все старание избежать этого недостатка, отдавая предпочтение точности языка перед его легкостью. Правда, это вызвало порицание многих, упрек в тяже­ловесности слога, в трудности чтения, но к этому упреку мы готовились и он не представлялся нам существенным, если только будущие практики в этой точности найдут опору для толкования и твердого применения закона.

В связи с только что указанным приемом толкования стоит вопрос о разъяснении употребляемых в законе терминов с точки зрения их исто­рического значения. Каждый термин должен быть понимаем в том смысле и значении, которые он имел в момент составления закона.

Рядом с толкованием закона по его тексту стоит разъяснение его смысла по соотношению разъясняемого положения с другими постановле­ниями закона уголовного, или с институтами и постановлениями других частей законодательства, или даже с общими началами и принципами права - так называемое толкование логическое. Мы не можем, например, уразуметь постановлений о лжесвидетельстве, не сопоставляя статей уложения с законами процессуальными, постановлений о банкротстве -без сравнения с уставом торговым.

Логическое толкование может выражаться в сопоставлении разъясняе­мого положения с другими или с их внешней, формальной стороны - так называемое систематическое толкование, или со стороны внутренней -толкование логическое в тесном смысле.

Толкование систематическое стало, конечно, возможно в законо­дательствах новейшей формации, в которых отдельные законы система­тизируются в виде сводов или уложений с их разделением на отделы, главы и т.п. При таком распределении статей определение их смысла и значения весьма часто может зависеть от того места, которое им от­ведено в кодексе. Примеров такого толкования можно было найти весьма много в применении к Уложению 1845 г. Так, ст. 1606, определяя ответ­ственность за поджог с умыслом какого-либо обитаемого здания, не ука­зывала, относится ли это постановление к поджогу чужих или соб­ственных зданий, но так как эта статья была помещена в главе второй ХП раздела, озаглавленной: "О истреблении и повреждении чужого иму­щества", то комментаторы и разъясняли, что родовой признак "чужого", указанный в заголовке, относится ко всем статьям этой главы, если в них не сделана оговорка в этом смысле.

В действующем уложении устранено схематическое построение разделов и глав; самое заглавие их большей частью указывает только на общее содержание относимых в главу постановлений, не заключая в себе каких-либо указаний на их состав, но тем не менее и в нем постановления размещены по началу однородности и потому сопоставление последо­вательно идущих статей, несомненно, может служить подспорьем для их разъяснения.

При толковании логическом в тесном смысле эти выводы делаются из сопоставления статей по их внутреннему взаимоотношению, по их юри­дической конструкции. Случаи такого толкования крайне разнообразны и только в виде примера можно указать на некоторые из них. Так, если известное положение поставлено как исключение из общего правила, то такое исключительное положение всегда толкуется ограничительно, а если возникает сомнение о том, должно ли быть применяемо общее пра­вило или исключение, то это сомнение всегда толкуется в пользу при­менения общего правила; в таком же положении стоит закон специальный» закону общему.