Глава 4. Сознание Кюльпе

Об Освальде Кюльпе (1862—1915) в России известно мало, хотя для особо профессиональных психологов это почти культовая фигура. Западные историки психологии пишут о нем так: «подобно большинству психологов сво­его поколения, он находился под влиянием позитивизма и старался сделать психологию в большей степени полноценной естественной наукой, и меньшей—

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

ветвью философии, лишь частично опирающейся на эксперименты» (Лихи, с. 113).

Война Богов. Иными словами, Кюльпе, как и все психологи, о которых я рас­сказываю в этих главах, был одновременно и философом. Но стремление ухватить птицу удачи за хвост заставило его предать философию и ревностно, даже неистово заняться ее превращением в одну из естественных Наук. Для этого ему пришлось в каком-то смысле предать Вундта, у которого он был не только учеником, но и асси­стентом.

Томас Лихи рассказывает об этом:

«Когда Кюльпе покинул Лейпциг и перебрался в университет Вюрцбурга, он занялся интроспективным исследованием мышления, борясь за то, чтобы психо­логия стала полноценной естественной наукой.

Занимаясь этим, он принял раннюю гейдельбергскую систему своего учите­ля. <...>

Эти исследования принесли два важных результата. Первый указывал на то, что <...> некоторую часть содержимого сознания нельзя проследить до ощу­щений и чувств; второй подрывал основы ассоцианизма, предполагая, наряду с Ф. Брентано, что мысль является актом, а не пассивным представлением» (Там же, с. 114).

Метод, разработанный Кюльпе для его интроспективного исследования сознания, назывался Ausfragen — то есть вопрошание или выспрашивание. На деле подготовленному к такой работе наблюдателю, — частенько ими были профессора психологии, — задавались вопросы определенного рода, а они потом описывали, что происходило в их сознании.

Итогом этого исследования было открытие в 1901 году некоего «безобраз­ного мышления», из-за которого впоследствии разгорелись бурные споры психологов всего мира. Собственно говоря, именно это понятие и позволило полностью уничтожить психологию сознания. Но это было уже в Вюрцбург-ский период Кюльпе. Я пока не намерен им заниматься. Мне гораздо важнее понять, что исследовал Кюльпе, когда говорил, что исследует сознание. Его «Введение в философию» (1895) не дает возможности это понять, потому что в нем он исходит из того, «что обычно считает сознанием психология» (Kiilpe, Introduction, с. 198).

Я уже постарался показать, что подобное мнение о наличии у психоло­гов какого-то единого представления о сознании является самообманом и меня не устраивает. Поэтому мне придется воспользоваться более ранней работой (до времен Вюрцбургской школы). Это «Основы психологии» (Grundriss der Psychologie) 1893 года. В ней он отводит сознанию целый раздел. К сожа­лению, мне эта книга была доступна только в переводе на английский (Outlines of Psychology), так что это будет перевод с перевода. К счастью, Кюльпе в ней еще настолько верен Вундту, что ошибиться можно в словах, но не в понимании.

«Основы психологии» 1893 года писались Кюльпе сразу вслед за доктор­ской диссертацией. Очевидно, это сочинение было для него действительным

Глава 4. Сознание Кюльпе

основанием, с которого 30-летний Кюльпе хотел начать собственные иссле­дования. Поэтому он подошел к этой книге как к исходному описанию того явления, которое видел задачей своей жизни — к психологии. А задачей в связи с психологией, как это явствует из предыдущего рассказа, он видел превращение ее в полноценную Науку. Поэтому он пишет как философ, точнее, начинает с философского обоснования нефилософской психологии. Эту же задачу он будет решать и во всех своих философских книгах.

Независимо от того, как я отношусь к такой задаче, начало этой книги следует перевести подробно, иначе дальнейший ход мысли Кюльпе будет непонятен.

Первый параграф Введения в «Основы» начинается так:

«1. Дело всех наук — описание фактов. В любом описании мы используем определенный набор символов, которые служат нам средствами выражения фак­тов, которые мы хотим показать. Поэтому каждая наука создает для соб­ственного использования свою систему символов; а универсальная надежность научного описания частично зависит от точного и последовательного примене­ния этой системы.

Только частично: поскольку от опыта зависит, что личный факт оказыва­ется в определенных отношениях с другими фактами, и их существование и особенности с необходимостью поднимают описание над уровнем просто лично­го мнения или веры. Действительно, вряд ли будет ошибкой сказать, что любой личный факт может быть точно определен перечислением всех его взаимоотно­шений с другими фактами. И поскольку бытовое мышление обычно содержит чрезвычайно неполное перечисление этих связей, задача науки сделать свое опи­сание исчерпывающим» (КШре, Outlines of Psychology, с. 1).

Естественно, все это рассуждение, заявляющее задачей построение На­уки, а точнее, наукоучение — определение самих условий, без которых На­ука невозможна, — будет работать лишь в том случае, если удастся опреде­лить, что такое эти самые исходные кирпичики, называемые фактами. Кюльпе делает это во втором рассуждении:

«2. Факты, с которыми имеют дело все науки за исключением философии, это факты опыта. Они окончательные и исконные данные нашего опыта: они составляют предмет нашего размышления, хотя сами по себе они не размыш­ление.

Со своей стороны философии приходится исследовать описание этих фак­тов; наши размышления об опыте создают объект особого исследования. Сейчас очевидно, что идеи, чувства и тому подобное, о чем психологи самых разнообраз­ных школ согласны в своих обсуждениях в своих трактатах, должны рассмат­риваться как факты опыта.

Отсюда следует, что психология принадлежит не к философским дисцип­линам, а к специальным наукам» (Там же).

Итак, вопрос о том, что Психология — это не Метафизика, решается просто: если психологи не будут думать о том, как они думают, — они есте­ственники. Все просто и легко! Жутковатый вывод: он означает, что для

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

того, чтобы быть естественником нужно лишь не допускать сомнения в том, что избранный нами способ думать и рассуждать — верен! Да и метод созда­ния из Психологии естественной Науки столь же ужасающе прост — не надо лезть в объяснения, — если просто описывать то, что видим, то можем сгодиться другим Наукам, и для нас найдется уголок возле их стола.

Что лично меня более всего занимает в этих рассуждениях Кюльпе, так это бездумное использование слова факты. Воюя с бытовым подходом, Кюльпе нигде не удосуживается дать определение самому понятию «факт». Един­ственное оправдание этому заключается в том, что так принято, — психоло­ги и не страдают от отсутствия этого определения: что-то же должно быть аксиомой, которая дальше не разлагается, на составные части не делится и научно не объясняется. Например, факт. Чтобы вам стала понятна соль моей шутки, скажите, знаете ли вы, как fact переводится с английского, a factum с немецкого нашими словами? Отвечу: как факт!

Это значит, что факт есть факт, и не задавайте вопросы!

Прижившееся во всех языках латинское слово factum означало «сделан­ное, совершившееся».

Как вы понимаете, это совершенно не подходит к выражению «факты опыта». Опыт — это не то, что ты делаешь, а то, что ты пережил в своей жизни и теперь помнишь, как некий осознанный или неосознанный урок. Опыт живет в памяти, включая всяческие странные ее виды, вроде мышеч­ной или моторной. Опыт и совершившееся — по разную сторону стекла ак­вариума.

Даль в середине XIX века определяет факт как происшествие, случай, со­бытие; дело, быль, быть; данное, на коем можно основаться. Иными словами, Даль знает лишь «факты жизни», то есть то, что действительно есть или происходит.

В начале XX века «Словарь иностранных слов» точно так же определяет, что «факт — действительный случай, происшествие, событие, быль // данное, служащее основанием для суждения». Но к этому добавляется и «твердо уста­новленное содержание сознания».

Совершенно очевидно, что за полвека со времен Даля психологи суме­ли ввести в язык вполне естественнонаучное понятие факта с расширитель­ным значением, касающимся сознания.

Этот поразительный фокус заслуживает особого разговора, потому что за ним нет ничего, кроме страстного желания выглядеть естественной Нау­кой. И Словарь отражает это усилие. Сказав: «твердо установленное содержа­ние сознания», он показал, что сами психологи сомневаются в том, что у сознания может быть содержание, да и вообще, что в отношении сознания хоть что-то установлено. Хуже того: даже «твердо установленное» — это не факт, а попытка, если вдуматься. Твердо установленное надо поддерживать, чтобы не упало, а уж окружающее просто колышется в зыбком болоте.

Но и это еще не все. Самое страшное в этом то, что «твердо установлен­ное содержание сознания» может быть к тому времени и найдено, но, к сожалению, еще не дано определение самого сознания. Во всем лишь об­щественное мнение, что и чувствуется в словах Кюльпе: «сейчас очевидно,

Глава 4. Сознание Кюльпе

что идеи, чувства и тому подобное, о чем психологи самых различных школ со­гласны в своих суждениях»...

Очевидно, вот эти самые «идеи» и чувства или страсти (passions) и яв­ляются тем, что окончательно признано всеми психологами. Наверное, на­чиная с Платона...

Но и на этом сомнения не завершаются. Даже если мы согласимся с тем, что у сознания есть определенное устройство или оно всегда содержит в себе какие-то части, а значит, и состоит из них, то эти факты будут фак­тами действительности или жизни, но вовсе не становятся фактами опыта.

Намек на это можно увидеть в том, как философия делит факты на объективные и научные:

«Различают понятие объективного и научного факта. Под объективным фактом принято понимать некоторое событие, явление, фрагмент реальности.

Научный факт — это отражение объективного факта в человеческом со­знании, то есть его описание посредством некоторого искусственного или же естественного языка.

Научные факты служат основой теоретических построений, которые были бы без них невозможны. Будучи единичным событием или явлением факт необ­ходимо связан многообразными отношениями с другими фактами. Поэтому на­учное познание должно дать по возможности полную картину фактов со всеми их отношениями и связями. Совокупность научных фактов составляет научное описание» (Философский словарь от А до Я).

Не правда ли, вы узнаете исходное построение Кюльпе? Его наукоуче-ние, наукоучение, которое совершенно определенно, было развитием нау-коучения Вундта. Вот только написано это сотню лет спустя в стане их вра­гов как философская основа марксистского наукоучения в «Философском словаре» 1986 года. И, как видите, и там и тут не слишком-то занимались природой самого факта, быстренько сводя его к понятию языка описания.

Но вчитайтесь в самое начало, где противопоставляются объективные и научные факты. Общеизвестно: противоположностью объективному являет­ся субъективное. А здесь объективному противопоставлено научное. И значит это то, что так называемые «факты объективной науки» есть субъективные явления. Что за явления? Например, субъективное прочтение действитель­ных событий. Это значит, что каждый человек, глядя на то, что действитель­но есть, видит в нем нечто свое, поскольку глядит из своего сознания, которое накладывает на восприятие различные «фильтры» — историю этой личности.

Но и это не главное. Главное, что факт опыта — это не описание дей­ствительного события на каком-то из языков. Попробуйте посчитать факта­ми вашего опыта то, что описывает Лев Толстой в «Войне и мире». Един­ственным фактом опыта является само чтение этой книги и содержащихся в нем описаний. Описания же эти — факты опыта для переживших их героев; для нас же это факты памяти или истории. Фактами опыта могут быть только

Основное— Море сознания — Слои философии— Слой 7

переживаемые, точнее, проживаемые нами события. Но и это невозможно без одного условия — без наблюдения, осознанного или неосознанного.

При этом надо понять, что наблюдение не есть восприятие. Восприня­тое есть факт памяти, но не опыта. Лишь пропущенное через некоторую обработку нашего сознания оно становится нашим жизненным опытом, то есть тем, что позволит вам лучше выживать в мире. Но я, как видите, пони­маю опыт по-бытовому, так, как это следует из выражения «опытный чело­век», то есть человек много переживший и, пусть неосознанно, извлекший из этого урок. Наука понимает опыт не так. Так слишком просто и разрушит слишком много теоретических увязок. Поэтому Наука считает: что опыт — «это чувственно-эмпирическое отражение внешнего мира».

Как вы понимаете, это все то же стремление стать одной из Наук, изу­чающих мир подобно Механике. При таком подходе человек — это существо «оптическое», вроде видеокамеры, и в нем механически запечатлевается то, что попадает в сектор обстрела или восприятия объективом. Ну, а раз попало в объектив без учета личности, значит, объективно и факт. Можешь ли ты воспользоваться таким «опытом», Науку не интересует.

Что можно про это сказать? Да то, пожалуй, что такая Наука, говоря об опыте, исходит не из понятия опыта, а из понятия восприятия. Ей после этого, конечно, легче жить. Но действительность оказывается настолько ис­кажена, что читать такие книги можно лишь как обратные указатели: хочешь понять, что такое опыт, не читай научных книжек об опыте!

Соответственно, все это, я предполагаю, действует и когда Кюльпе пытается говорить о сознании. Научные теории, что значит, воображение ученых, могут быть, конечно, буйными, но какую-то связь с действитель­ностью они должны сохранять, если хотят жить. Кстати, задумывался ли кто-то из философствующих естественников, что «идеалистические бредни» Платона что-то уж очень долго живут?

Понятиям опыта, факта и наблюдения я хотел бы посвятить отдельные исследования, и поэтому мне пока достаточно, если при чтении они не будут восприниматься как нечто само собой разумеющееся или в надежде, что ученые знают, чего говорят, даже если нам — простым смертным — и не сообщают. При определенной настороженности и с разумным сомнением можно почитать и Кюльпе.

Итак, в четвертом рассуждении Введения в «Основы психологии» Кюльпе делает первую попытку дать определение Сознанию:

«...слово "психический"может быть взято в свете определенных хорошо известных метафизических доктрин, чтобы обозначить реальность, полностью отдельную, как таковая, от "физических"процессов.

И термин "сознание " (consciousness) в той же мере противоречив: он мо­жет означать просто то, что переживается в опыте, он может означать наше знание об этом опыте, или он может означать состояние, которое можно счи­тать состоянием умственной реальности, иначе говоря, бессознательным.

Во всех последующих рассуждениях, когда бы мы ни употребляли эти дву­смысленные выражения ради кротости или разнообразия языка, мы будем обо-

Глава 4. Сознание Кюльпе

значать ими часть или аспект опытного факта, который зависит от испы­тывающего его индивида. "Субъективные " или "субъективизированные " про­цессы, факты "сознания ", "психические " или "ментальные " состояния будут означать для нас не более этого, а сознание само по себе, или "ум" (mind) будут в нашей терминологии просто обозначать обобщающую сумму таких явлений. Мы никогда не будем обсуждать что-нибудь подобное "трансценден­тальному сознанию", "субстанциальной душе", или "нематериальному духу"» (Kiilpe, Outlines, с. 2-3).

Сознание как сумма психических явлений — это ранний Вундт. И это основа всех исследований Вюрцбургской школы. Именно такое понимание сознания и было тем, что вызвало дикую путаницу в психологии начала XX века. Собственно говоря, именно эта «психология сознания» и умерла в 20-х годах прошлого века.

В этой книге Кюльпе выделит целый раздел для описания того, из чего, на его взгляд, состоит сознание. Он называл эти составные части сознания его элементами. Хотя звучало это как сознательные элементы (conscious elements), означало это, конечно, осознаваемые части сознания. Что туда входило:

«Элементы сознания бывают двух видов: ощущения и чувства.

Таким образом, мы можем иметь связи ощущений с ощущениями, чувств с чувствами и ощущений с чувствами» (Там же, с. 276).

Вот это марксисты вряд ли бы приняли, в отличие от общего наукоуче-ния Кюльпе, поскольку тут он сводит сознание к восприятию, точнее, де­лает его одним из видов восприятия только потому, что осознавание похоже на восприятие. Но если бы он задался вопросом не только о том, что «вос­принимается» осознаванием, но и кто в куда воспринимает, то неизбежно заплутался бы в каких-нибудь «трансцендентных сознаниях». Но он уходит от этого вопроса, просто исследуя эти «осознаваемые части сознания» и их «спайки» (fusions).

А в разделе «Состояние сознания» (The State of Consciousness), что я бы перевел как «Состояние осознавания», он вообще сбегает от разговора о сознании в разговор о внимании. В сущности, он здесь не самостоятелен и подробно перелагает данное Вундтом в его «Введении в психологию» поня­тие об апперцепции как «восприятии со вниманием» в отличие от перцеп­ции — как обычном или фоновом восприятии, в которое не вкладывается внимание. Единственной самостоятельной мыслью Кюльпе и его шагом в развитии Науки в этой главе можно в шутку считать вот это заявление:

«В определенных психологических системах внимание рассматривалось иден­тичным сознанию и так превращалось в предмет метафизики. Но уже начиная с восемнадцатого века, эмпирическая психология пробудилась к различению этих понятий, а современная экспериментальная психология и психофизика еще боль­ше уделяет внимания их разделению» (Там же, с. 433).

Основное— Море сознания — Слои философии — Слой 7

И после этого он разделяет их с такой силой, что забывает о сознании и весь раздел с названием «Состояние сознания» посвящает только вниманию.

Внимание, конечно, очень важный предмет исследования, и через него действительно можно очень много понять о сознании. Но сознание и внима­ние разные вещи. Тем не менее, Кюльпе, по существу, уходит и от опреде­ления сознания и от его исследования. Все, что делалось в период Вюрцбур­гской школы, выводилось из того «понятия» сознания, которое Кюльпе себе создал в предыдущее десятилетие и показал в этой книге.

А если уж быть до конца беспощадным, то можно уверенно заявить: Кюльпе вообще не имел определенного понятия сознания. Это заявление означает и полный приговор всей хваленой Вюрцбургской школе экспери­ментальной психологии исследования сознания. Самое страшное в этом то, что это, вероятно, распространяется на всю психологию сознания начала двадцатого века. Во всяком случае, у меня нет сомнений в том, что Кюльпе очень хорошо знал, что творилось в окружающем его научном мире. И зна­чит, когда он пишет о некоем общепринятом в психологии способе пони­мать сознание, это должно отражать какую-то действительность.

Пишет он о ней во «Введении в философию», рассказывая о такой иде­алистической школе как «эпистемологический монизм» (В. Шуппе, Ф.А. фон Леклер, Й. Ремке):

«Эта школа признает, что сознание (consciousness) или мысль является об­щей характеристикой всего существования; нет такого существования, кото­рое бы не было мыслью, и нет такой мысли, которая не думала бы существую­щую вещь.

Что ж, это представление о "сознании " допускает только два толкования. Либо сознание здесь — это то, что обычно считает сознанием психология, либо это что-то новое, чему обычно не дается имя сознания» (Kiilpe, Introduction to philosophy, с. 198).

Это написано в 1895 году. А через шесть лет, в 1901 году, читая лекции для «народных учителей» в Вюрцбурге, он покажет все это обычное для психологии понимание сознания во всей красе. Рассказывая о Вундте, он, выказывая определенное почтение, все же старается показать себя вполне самостоятельным мыслителем и потому рассуждает не только о Вундтов-ском понимании сознания, но и о сознании вообще. Рассуждения его можно назвать кашей из представлений, и единственная их ценность, какую мне удалось подметить, это то, что их неопределенность позволяет одному пси­хологу сознания критиковать других. Для этого у него всегда есть возмож­ность перескочить на точку зрения, противоположную высказанной. Види­мо, в этом и заключается самая суть «обычного для психологии» понимания сознания.

Эта работа Кюльпе, очевидно, высоко ценилась философами и психо­логами, потому что была дважды и очень быстро переведена в России. У меня есть издания ее 1903 и 1904 года в «Библиотеке для самообразования». Я воспользуюсь первым изданием под редакцией Н. Ланге и просто приведу последовательно мысли Кюльпе о сознании.

Глава 4. Сознание Кюльпе

Исходное понятие сознания, как я уже говорил, взято Кюльпе у Вундта:

«Между современными психологами, именно у Вундта, мы встречаем такие же воззрения (как у Бенеке — АШ).

Он определяет сознание как сумму наших переживаний и ставит психоло­гии задачу изображать психические события такими, каковы они в действи­тельности. Сознание по содержанию вполне совпадает с душевными фактами. Переживать психическое состояние или иметь сознание о нем — одно и то же» (Кюльпе, Современная, с 122).

Далее, помянув Брентано и Ницше, Кюльпе заявляет собственную по­зицию. В сущности, он спорит как раз с Вундтовским пониманием созна­ния, и спорит не по существу, а из-за невозможности таким образом делать настоящую Науку.

«И действительно, нам придется значительно ограничить это воззрение, если мы пожелаем передать истинное положение дела. Прежде всего, само со­бой разумеется, что это преимущество познания психики имеет значение лишь тогда, когда познающий и познаваемый есть один и тот же индивидуум.

Только сам же грустящий, например, вследствие разочарования или разби­тых надежд, субъект может сказать об этих переживаниях, что они именно таковы, какими он их воспринимает, какими он их знает. Но в отношении к психическим состояниям всякого другого индивидуума такое заявление не имело бы смысла. <...>

А так как психология основывается и может основываться далеко не на одном сознании самого психолога, то она очень часто должна рассматривать то, что нам дано, лишь как проявление некоторого бытия, отличающегося от этого данного, именно поскольку чужая жизнь есть бытие, отличное от воспри­ятий и предположений самого психолога» (Там же, с. 123).

Этот вывод очевиден только для человека, озабоченного созданием «объективной» Науки, то есть естественнонаучной Психологии. Само же по себе это рассуждение наполнено противоречиями, что было указано Кюль­пе его собратьями по психологии сознания, когда вся его школа была объяв­лена шарлатанством. Но я не буду разбирать это рассуждение, а продолжу выписывать все, что относится к его пониманию сознания. Здесь же стоит только отметить, что сознание для Кюльпе это та же психика, она же — душевная жизнь. А в следующем высказывании все это вместе приравнивает­ся к внутреннему опыту.

«И тем не менее, научная психология не делает существенного различия между душевной жизнью самого познающего ее и душевной жизнью его ближне­го и справедливо гордится общностью своих работ и исследований, благодаря которым наблюдение над другими считается принципиально равнозначным с фактами в нашем собственном сознании.

Кроме того, вышеприведенное утверждение о достоверности внутреннего опыта может относиться лишь к переживаниям данного настоящего момента. Обо всяком прошедшем психическом феномене мы знаем лишь на основании вос­поминания или других замещающих его актов» (Там же, с. 123—124).

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

Внутренний опыт — это еще и психические феномены. То есть, если быть точным, — явления психики или психика, являющая себя. Она же и есть сознание.

«Психология, которая не следовала бы подобным путем, сама себя убила бы в забавном самоограничении, потому что объем содержания, переживаемого в каждом отдельном акте сознания, всегда крайне ограничен. Поэтому научная психология вынуждена выходить далеко за пределы непосредственного опыта, если она вообще хочет дать нам хоть до некоторой степени полное познание душевной жизни.

По даже в переживаниях непосредственно данного момента мы не можем без ограничений признать единства сознания с его объектом» (Там же, с. 124).

Тут мне вообще не просто, потому что появляется нечто переживаемое, которое имеет объем. Но оно не есть сознание, потому что переживается как раз в «акте сознания». Значит, сознание — это некое действие. А психика? И душевная жизнь с внутренним опытом? Это тоже действия, или это то, что переживается ими?

И что такое «объект сознания»? Это, наверное, переживаемое? Следо­вательно, если научная Психология вынуждена выходить за рамки непос­редственного опыта, она выходит как раз за рамки единства сознания с его объектом. И тем самым получается, что объект или переживаемое шире, чем может охватить сознание. Но все, что им не охватывается, охватывает науч­ная Психология, благодаря чему мы и можем познать душевную жизнь.

Но это значит, что душевная жизнь не равна не только сознанию, но и непосредственному опыту. А чему тогда она равна — психике? Но психика и есть сознание или душевный опыт! Кстати, она только что была и самой душевной жизнью. Тогда о чем речь? Как назвать эту часть меня, которая мне без научной Психологии просто недоступна, и как мне уговорить научную Психологию рассказать об этом?! Спой светик, не стыдись! — так, что ли?

Далее Кюльпе, возможно, почувствовав, что запутался, резко переска­кивает к примеру из оптики, чтобы авторитетом Физики задавить на корню любые сомнения в том, что психологическая теория восприятия — это на­стоящая естественная Наука. Я физику опущу и сохраню лишь то, что отно­сится к сознанию.

«Если на глаз действует какое-нибудь сравнительно сложного характера оптическое впечатление...

Насколько несомненно, что все эти буквы он видел окрашенными в какой-нибудь цвет, настолько же сознание, которое не в состоянии дать нам никакого отчета о своем содержании, должно быть названо недостаточным.

Если, несмотря на это, мы упорно стояли бы на утверждении, что психичес­кие явления тождественны с тем, что дано в нашем сознании...» (Там же, с. 124-125).

Сознание, оказывается, имеет содержание, и именно оно, очевидно, и есть психические явления. Иначе говоря, психика являет себя содержаниями сознания... Но разве сознание не есть акт? Как акт может иметь содержание?

Глава 4. Сознание Кюльпе

Наверное, как бег — бегуна, стрельба — лук и стрелы. Или же сознание есть нечто, что содержит в себе, к примеру, переживания? Ничего подобного! Вот следующий абзац:

«Сознание, внутреннее восприятие, самонаблюдение, переживания можно, по воззрениям современной психологии, свести к столкновению прежнего опыта с новыми психическими возбуждениями.

Со времен Гербарта это столкновение называют апперцепцией. Пережи-ватъ,воспринимать психическое явление, сознавать его или апперципировать, — все это равнозначные выражения» (Там же).

Вот оно, обычное для всей современной Кюльпе Психологии понима­ние сознания. Со времен Лейбница в философии и Гербарта в психологии сознание считается осознаванием. В научной психологии, добавлю я. Или, точнее, в научной части мышления психологов. А в бытовой оно, по-пре­жнему, способно содержать в себе свои содержания. Но это ненаучно!

Ненаучно, зато неискоренимо! И хуже всего то, что без этой составля­ющей понятия сознания ученому не удается высказывать свои мысли об этой жуткой штуке по имени «душевная жизнь». Слава богу, хоть душу-то удалось выкинуть!.. А то уж совсем никакие научные рассуждения не выстра­ивались...

В общем, я хочу сказать, что все эти исследования сознания последним поколением психологов сознания, похоже, были очень предвзятыми и очень неточными. Я могу ошибаться, но сам Вундт, как это общеизвестно, «в своей работе 1907 г. отверг результаты вюрцбургской школы, критикуя их метод. Он утверждал, что их эксперименты были поддельными и представляли собой опас­ное возвращение к ненадежной "кресельной " интроспекции, но уже проводимой в лабораторных условиях» (Лихи, с. 115).

Как бы там ни было в действительности, но Вундт отверг в 1907 году не взгляды Кюльпе, а свои собственные взгляды, всего лишь доведенные до режущей глаза завершенности. Что же касается исследований Вюрцбургской школы, я бы хотел к ним еще вернуться, но не в книге, посвященной со­знанию в самом общем виде. Однако рассказ о Кюльпе и его поколении ученых не будет точен, если не учитывать их мировоззрение. А оно связано с тем, что Кюльпе потому и ощущается культовой фигурой Психологии, что действительно делал из нее некий культ, что современные посвященные непроизвольно чувствуют.

Война Богов. А мировоззрение их строилось как раз на видении своей научной деятельности как божественной войны.

Возможно, это объясняется тем, что Наука рождается в борьбе с Религией и в ту эпоху, когда религиозное мировоззрение было бытовым и всеобщим. Иначе говоря, в начальный период существования Науки еще не было никакого научного мировоззрения. И творцы Науки вынуждены были строить новое из того, что есть в наличии. А в наличии было Религиозное, которое, в свою очередь, родилось из мировоззрения мифологического.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

В итоге, в ту пору у многих яростных борцов за утверждение Науки можно прочитать примерно такие прозрения:

«Монархический строй наук с течением времени уступил место демокра­тическому. Прежде царственная философия безраздельно владычествовала над отдельными дисциплинами, решала их разногласия, подавала им мудрые советы и щедро открывала свою сокровищницу идей и методов для нуждавшихся в этом наук. И они шли к ней целыми толпами и ревностно следовали указаниям пове­лительницы, утилизируя ее пример и богатства для собственного развития и обогащения.

Но вдруг они очнулись, как бы от злого сновидения: путь, который им был указан, оказался ошибочным, сокровища,ими полученные,— не имеющей никакой ценности мишурой, и гордый, гармонический образ самой царицы, уподобиться которой они жаждали, — вымышленным совершенством. Царица была низверг­нута с трона.

Однако, быстро и успешно развившись на своих ногах, обманутые некогда философиею науки вскоре впали в претенциозную самоудовлетворенность. Не осталось и следов прежнего органического расчленения научного царства, науки стали анархической кучей, перестали обращать внимание друг на друга. Между тем отвергнутая и презираемая царица углубилась в себя, отказалась от пус­тых плодов диалектических ухищрений, научилась быть дельной и точной в ма­лом и склоняться перед силой фактов. И когда подвластные ей некогда науки с близорукой суетливостью устремились к покинутому скипетру и хотели-было избрать владычицей бездушную куклу материализма, философия вновь выступи­ла в крепкой броне теории познания, отразила бурю и ясным, мудрым словом увещания сдержала необдуманных. С тех пор ее престиж значительно повысил­ся, особенно когда было замечено, что она уже более не одержима властолюбием.

В настоящее время установились мирные взаимные отношения. Благо­даря специальным наукам, совместно с ними и для них работает философия во всех ее формах: как метафизика, как наукоучение и как пионер научного исследования. Науки, с своей стороны, готовы принимать помощь философии, служить совместно с ней познанию и собирать для нее фак­ты. Мы надеемся, что в нашем "Введении в философию " нам удалось показать, что при этом демократическом строе наук философия не поступилась ничем из своего истинного и настоящего призвания, а действует и борется вполне в духе своих славных традиций» (Kiilpe, Introduction to philosophy, с. 341—342).

Этим образом Кюльпе в 1895 году завершил свое «Введение в филосо­фию», и он явно отражает мировоззрение тогдашнего научно-философского сообщества. А оно создало все способы видеть себя и мир, которыми фило­софы пользуются до сих пор. Так что, осознает это современный философ как действительность или всего лишь допускает возможность такого способа говорить как метафору, но мир он видит сквозь очки, в которых мечутся смутные тени сражающихся божественных Наук, делящих царский престол нашего демократического общества.

Глава 5. Интенциональность сознания. Брентано

Глава 5. Интенциональность сознания. Брентано

Австрийский философ Франц Клеменс Гоноратус Герман Брентано (1838— 1917), возможно, был одним из сильнейших философов XX века, оказав­шим влияние на всю современную западную философию. Но при этом его знают у нас мало, труды почти не переведены, а главное сочинение его жизни было не философским, а психологическим — «Психология с эмпири­ческой точки зрения» (Psychologie vom emporischen Standpunkt). Он предпола­гал написать шесть томов, сбылась ли эта задумка, я не знаю, потому что мне удалось добыть только три первых тома, да и те на английском.

Брентано был учителем Гуссерля, который перенял у него многие по­нятия, ставшие основой его феноменологии, — начиная от «интенциональ-ности сознания» и, возможно, вплоть до самого интереса к его явлениям, то есть к феноменам. Точно так же следы философии Брентано можно найти и в аналитической традиции. Самое любопытное то, что Брентано отчетливо осознавал своей задачей — «инициировать новую фазу мировой филосо­фии». И ему это удалось.

Однако, меня пока интересует лишь его понимание сознания, тем бо­лее, что его «Психология» написана одновременно с Вундтовской «Физиоло­гической психологией», но, по существу, является психологией сознания.

Один из лучших знатоков его творчества в России В. Анашвили пишет о нем:

«Психология, по Брентано, изучает (1) элементы человеческого сознания и способы их соединения, а также (2) предпосылки и условия возникновения этих элементов.

Первое— сфера дескриптивной психологии (то есть описательной психо­логии — АШ),второе — предмет генетической психологии. <...>

Дескриптивная психология анализирует и описывает феномены нашего со­знания, то есть факты, непосредственно данные в опыте, или, что то же самое, предметы, которые имеют место во внутреннем восприятии. Свою работу Брен­тано относил к дескриптивной психологии, называя ее психогнозией. Психогно-зия — это единственно возможная для Брентано форма научной философии, предоставляющая в распоряжение исследователя точные и достоверные выска­зывания о человеческом сознании» (Анашвили, Брентано // НФЭ, т. 1, с. 310).

Понятие дескриптивной или описательной психологии связывает пси­хологию Франца Брентано с психологией Вильгельма Дильтея, который одновременно с ним и Вундтом вполне самостоятельно разрабатывал еще одну ветвь философии сознания, которую тоже называл описательной пси­хологией. Но о нем чуть позже. Пока для меня важно показать еще одну линию связи, которая проходит сквозь творчество Брентано из прошлого в будущее. Она скрывается в Брентановском понимании феномена.

Что такое феномен? Это явление. А что такое явление? Являть себя — значит делать явным, видимым в этом мире, то есть показывать. А что может себя показывать? Нечто существующее и, как кажется, воплощенное. То

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

есть вещи, что бы под этим словом ни понималось, или существа. Но почи­тайте о том, как это понимает Брентано:

«Вообще вне явлений сознания, по Брентано, нет предмета философского исследования, поскольку данность нашего мира предоставляет собой сумму яв­лений, или феноменов, доступных исключительно в качестве наличествующих в сознании. Он различает психические и физические феномены.

К первым относятся акты представления, возникшие через ощущение или фантазию, суждения и "движения души ", или эмоциональные феномены» (Там же).

Получается, что являют себя акты, то есть действия или движения. От­сюда рождаются все представления современной Психологии о психических процессах, как единственном содержании сознания. Нет, я не точен, не из этого утверждения Брентано, а из того корня, из которого растет это его утверждение. Он был общий для всей Психологии последней четверти XIX века. А что это за корень?

Да та самая Ассоциативная психология, о которой я рассказывал в пре­дыдущем разделе. Но это сейчас мне очевидно, после того, как я ее сам изучил. Но когда я читал Вундта или Брентано, то есть психологию созна­ния, я еще был обычным психологом с обычным университетским образо­ванием. А оно предполагает только знание имени — Ассоциативная психоло­гия, но отнюдь не знание ее роли в истории науки.

Ассоциативная психология настолько успешно забыта, что я, честно говоря, долго не мог понять, чего это психологи конца XIX века, точно встревоженная птичья колония, на все возможные голоса кричали, что со­держанием сознания являются психические процессы и только процессы! Подсказку дали русские издатели Брентано Д. Радев и С. Черненко. Рассказы­вая об унаследованном от Брентано феноменологией довольно мутном и спорном понятии интенциональности, то есть отношения или направлен­ности сознания, они походя решили мою головоломку:

«В сфере физического интенциональности не соответствует никакая ана­логия. Камень представляет собой покоящееся бытие, которое само по себе не связано с чем-либо. Психический же феномен, напротив, невозможен без отно­шения: сознание есть всегда сознание "о чем-то ".

Утверждая интенциональностъ в качестве основной характеристики со­знания, Брентано достигает решающего поворота в учении о сознании, посколь­ку для предшествующей ассоциативной психологии содержания сознания были ни чем иным, как существующими вне самого я реальностями...» (Разеев, Чер­ненко. Предисловие// Брентано, с. 16).

Война Богов. Слово реальность происходит от латинского realis — вещественный. В своей борьбе то ли с Идеализмом, то ли Материализмом мыслители той поры не могли позволить себе рассуждать о том, обладает ли сознание вещественностью. Для материалиста это в какой-то мере было бы признанием, что идеализм Платона верен и идеи, содержащиеся в сознании, могут обладать вполне определенным существо­ванием, а значит, может быть и такое место, откуда они приходят, то есть Небеса. А для идеалиста признать вещественность идей означало утерять их идеальность...

Как они все между собой договорились, я не знаю, но строительной жертвой, замурованной в фундамент новой Науки, сделали ассоциативную психологию по

Глава 5. Интенционалъность сознания. Брентано

принципу: нет науки, нет проблемы. А еще точнее, виноватым в неуспехе филосо­фии в битве за царский трон кого-то надо было сделать, чтобы можно было на него свалить вину за неудачи. Соответственно, раз виноватый виноват, то он и не прав. Причем, целиком и в каждой частности!

А между тем, еще в начале XX века люди, помнившие, что такое ассо­циативная психология, с сожалением рассуждали о том, что недостатки ас-социанизма не оправдывали того, что из жизни была выкинута действенная психологическая школа. Приведу несколько строк из статьи, которой пере­водчик Александра Бэна Владимир Ивановский сопроводил издание в 1906 году его «Психологии».

«С другой стороны, ассоционистское воззрение на духовную жизнь, которое упрекают за то, что оно как бы механизирует психику, оказывается необычайно плодотворным при практических применениях психологических теорий» (Ива­новский Вл. От переводчика // Бэн. Психология, т. II, с. V).

По одну сторону Психологии сознания стоит школа, которая говорила не об актах и процессах, а о содержаниях и состояниях сознания, по другую — столь же отрицавшаяся и Вундтом и Брентано психологическая школа, опять работающая с содержаниями, только теперь как сознания, так и бессозна­тельного. И это опять очень действенная, по сравнению с академической, психология — психоанализ. Есть странность в том, что академические шко­лы упорно не хотят задуматься над этой действенностью тех психологии, которые видят сознание не как процесс или направленность. За этим упор­ством, наверняка, скрывается какое-то важнейшее условие существования Психологии как Науки.

Однако, я не могу сейчас вдаваться в этот вопрос и просто попробую понять, как же Брентано видел сознание. Ну и, соответственно, что позаим­ствовали от него современные Философия и Психология.

В самом общем и упрощенном виде Брентано изложил свое понимание сознания в докладе «О происхождении нравственного познания», который прочитал юристам в Венском юридическом обществе в 1889 году. Обычно учебники и философские словари ограничиваются именно таким понимани­ем его видения сознания. Поэтому я просто приведу 19-е и 20-е рассуждения этого доклада как можно подробнее, чтобы сделать этот источник доступ­ным. Само собой понятно, что, рассказывая о сознании непрофессионалам, Брентано предельно упростил все свои мысли:

«19. Все вообще психическое характеризуется одной чертой, которую час­то обозначали термином — к сожалению свободно допускающим произвольные толкования,— "сознание", то есть характеризуется субъективной установкой, так называемым интенциональным отношением к чему-то такому, что, воз­можно, не будучи предметно дано в действительности, дано, тем не менее, имма­нентно (то есть как пребывающее внутри сознания — АШ).

Нет слышания без того, что слышат, веры — без того, во что верят, на­дежды — без того, на что надеются, стремления — без того, к чему стремятся, радости — без того, чему радуются, и так во всем» (Брентано, с. 48).

Основное — Море сознания — Слои философии — Слой 7

В сущности, это непрямое определение сознания с уточнениями. Его можно вычленить из сказанного: сознание — это черта или свойство всего психического. Какое? Сознание — это способность психического обладать «субъек­тивной установкой», которая является «интенционалъным отношением». Ины­ми словами. Сознание есть способность осознавать то, что делаешь. Это если предельно упростить. Если же не упрощать, то возникают вопросы: напри­мер, а кто «носитель сознания»? Раз речь заходит о «субъективной установ­ке», значит, субъект, то есть Я?

Но когда я верю — я не осознаю веру, а верю, и когда радуюсь — не осознаю, а радуюсь. Конечно, я могу и осознать, что радуюсь, но тогда я буду не радоваться, а осознавать. Это значит, что, введя в качестве деятеля сознания Я, мы лишаем себя возможности говорить обо всех этих действи­ях, как о составных частях сознания. Единственное место для сознания здесь остается в том, что радуясь, я радуюсь, конечно, но при этом осознаю себя радующимся. Но радость эта может быть названа моим чувством, но не час­тью моего сознания. Для того, чтобы у сознания появились части, оно дол­жно обрести какую-то самостоятельность, некое собственное существова­ние. Иначе все придет в противоречие.

Чувствуя это противоречие, Брентано уклоняется от философского под­хода в игры с психологическими терминами и говорит как бы не о созна­нии, а о психике:

«2ft Интенциональные отношения в созерцаниях с психическим содержани­ем обнаруживают столь же многообразные различия, что и чувственные каче­ства в созерцаниях с физическим содержанием репрезентации (то есть пред­ставления — АШ). И как там на основании глубоких различий чувственных качеств (которые Гельмгольц назвал различиями модальности) устанавливает­ся количество чувств, так и здесь на основании глубоких различий интенцио-нальных отношений определяется количество классов основных психических феноменов.

По этому принципу различаются три основных класса. Декарт в своих "Размышлениях"первым описал их полно и верно. <...>

Первый класс — это класс представлений в самом широком смысле слова (ideae Декарта). <...>

Второй класс — класс суждений (judicia Декарта). <... >

Третий — это класс эмоций» (Там же, с.49—50).

Как вы понимаете, Декарт тут притянут за уши, потому что он психикой не занимался, даже если и говорил об ideae и judicia, он исследовал cogito, то есть работу разума или ума, если брать в широком смысле. Но при переводах это еще весьма неопределенное во времена Декарта понятие «ум» частенько оказывалось сознанием. Это значит, что спрятаться за неопределенным вы­ражением «вообще психическое» нельзя. Соответственно, нельзя и принять такое невнятное определение, и есть смысл заглянуть в исходную для него работу — «Психологию с эмпирической точки зрения».

Начну с того, что все это объемное сочинение начинается с главы «По­нятие и цель психологии», где, как вы можете догадаться, Брентано решает

Глава 5. Интенционалъностъ сознания. Брентано

задачу, как сделать из Психологии уважаемую Науку. К сожалению, в пере­воде с английского издания:

«Другие науки, в действительности, только основание; психология, как это было, увенчивающая вершина. Все остальные науки приуготовление к психоло­гии: она зависит от них всех. Но она, как сказано, оказывает на них сильнейшее обратное влияние. Предполагается, что она обновит всю человеческую жизнь и ускорит и гарантирует прогресс.

И если, с одной стороны, она оказывается шпилем башни здания науки, с другой стороны, ей предназначено стать основанием общества и его благород­нейшим приобретением и, на основании этого факта, стать основой всех науч­ных начинаний как таковых» (Brentano, Psychology..., с. 3).

Как мы все прекрасно знаем, общество на основе естественнонаучной Психологии действительно родилось буквально через считанные годы после написания этих строк, но вокруг психологии Вундта. А психология Брентано была в последствии причислена к Метафизике и забыта. Для того, чтобы причислить ее к Метафизике, были вполне определенные основания — он выводит свое понятие психологии прямо из Аристотелевских рассуждений о природе души.

«1. Слово "психология"означает науку о душе» (Там же, с. 3).

Это, как и многое другое у Брентано, тоже натяжка и подгонка под желаемое. Логос в психо-логии — это не наука вообще, и уж тем более не наука, как ее понимал сам Брентано.

«В действительности Аристотель, который создал первую классификацию наук и изложил их отдельные ветви в отдельных сочинениях, озаглавил одну из своих работ peri psyche (о душе).

Он подразумевал под "душой " природу, или, как он предпочитал выражать это, форму, начальное движение, начальную жизненность живых существ, и он считал что-то живым, если оно питает себя, растет и воспроизводит, а также одарено способностью к ощущению и мысли, или обладает хотя бы одной из этих способностей.

Хотя он был далек от приписывания растениям сознания (consciousness), он рассматривал растительное царство живым и одаренным душой. <...>

Вот круг вопросов, которыми ограничивала себя вначале психология. Одна­ко позднее ее поле было существенно сужено. Психологи больше не обсуждают растительную жизнь.

Па том основании, что оно не обладает сознанием, целое царство расти­тельной жизни перестало рассматриваться в их исследованиях. Тем же обра­зом, как и растения, из поля их исследований были исключены животное царство и неорганические вещи. Это исключение было также расширено и на явления, близко связанные с чувственной жизнью, как нервная система и мускулы, так что их исследование стало делом скорее физиологов, чем психологов.

Сужение вотчины психологии не было капризом. Наоборот, это оказалось очевидной поправкой, необходимо вытекающей из природы самого предмета. В действительности, только когда удается свести в нечто единое все связанные

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

поля и отделить все несвязанные, можно правильно проложить границы между науками, а их классификация начинает служить прогрессу науки.

Л явления сознания взаимосвязаны в высочайшей степени» (Там же, с. 4).

Таким образом, понятие «сознания» оказывается основой всей психо­логии Брентано. Естественно, он не мог постоянно употреблять его в быто­вом или «обычном для всех психологов» значении. И он действительно заду­мывается над тем, что же такое сознание, во второй книге своей «Психологии» в главе «Внутреннее сознание» (Inner consciousness).

«1. Споры о понятиях, обозначаемых тем или иным термином, далеко не всегда бесполезные ссоры из-за слов. Иногда это вопрос установления условного значения слова, от которого всегда опасно уклоняться. Однако частенько зада­чей является найти естественные границы однородного класса.

Очевидно, именно этот случай мы имеем в споре о значении термина "со­знание " (consciousness), если не рассматривать это как игру словами. Ведь здесь нет вопроса о том, что существует общепринятое единственное значение это­го термина.

Очерки разнообразного использования этого термина, сделанные Бэном в Англии и Хорвичем в Германии, показывают это без сомнения.

Иногда мы понимаем его как память о наших предыдущих действиях, осо­бенно если они были нравственной природы, как если бы мы сказали: "я не осознаю себя виноватым ". В других случаях мы обозначаем им все виды непосредствен­ного знания о движениях собственно ума, особенно восприятие, сопутствующее тому, что думаем прямо сейчас [осознавание происходящей работы ума]. К тому же мы используем этот термин в отношении внешнего восприятия, как когда, к примеру, говорим о человеке, который просыпается ото сна или выходит из обморока, что к нему возвращается сознание.

И мы называем состояниями сознания не только восприятие и думание (perceptions and cognitions), но также и представление. Если что-то появляется в нашем воображении, мы говорим, что оно появилось в нашем сознании. Неко­торые люди любое движение ума называют сознанием, будь то идея, мысль (cognition), ошибочное мнение, чувство, движение воли или любой другой вид ум­ственных явлений.

И психологи (конечно, не все) склонны придавать именно это значение слову сознание, когда они говорят о единстве сознания, то есть о единстве одновре­менно существующих умственных явлений.

Для любого данного использования слова нам придется решить, не будет ли оно более вредоносно, чем полезно. Если мы хотим подчеркнуть происхождение термина, без сомнения, нам пришлось бы воспротивиться использованию его для обозначения познавательных явлений, всех или части. Но очевидно, что в этом нет смысла, потому что слова часто меняют свое значение, по сравнению с исходным, и это никак не вредит. Очевидно, что гораздо выгоднее использовать этот термин таким образом, чтобы обозначить важный класс явлений, особен­но если учесть, что подходящее имя для него отсутствует, и мы заполняем им ощутимый разрыв.

Глава 5. Интенционалъностъ сознания. Брентано

По этой причине я предпочитаю использовать его [слово "сознание "] как синониме "ментальными феноменами" или "ментальными актами". Во-первых, потому что постоянное использование этих составных обозначений будет обре­менительным из-за громоздкости и, более того, термин "сознание ", поскольку он относится к объекту, который осознается сознанием (переводчик привел ис­ходное немецкое выражение: von welchem das Bewusstsein Bewusstsein ist — АШ), выглядит приемлемым для описания умственных явлений точно на языке различающих характеристик, то есть с помощью качества, направленного (ин-тенционалъного) вживания в объект, для чего в общем языке отсутствует сло­во» (Там же, с. 101—102).

Последнее рассуждение Брентано получилось не таким простым и ясным, как предыдущие. Думаю, потому, что здесь впервые появляется его знаменитое понятие интенциональности, которое, как я уже говорил, мною ощущается вовсе не таким уж однозначным. Возможно, Брентано и сам это бессозна­тельно ощущал, поэтому побаивался и начинал усложнять свои мысли.

Кстати, далее он переходит к длинному исследованию того, возможно ли «бессознательное сознание». Ответ, как вы догадываетесь, именно такой, как и Вундта: психоанализ не пройдет!

«На вопрос: "Существует ли бессознательное сознание?"(Is there unconscious consciousness) — в том смысле, в каком мы его сформулировали, должен быть дан твердый ответ: "Нет "» (Там же, с. 137).

Война Богов. Почему? И кому должен?

Сделаю предположение. Бессознательные содержания сознания — это нечто, что соткано из той же материи, что и сознание, но не осознается мною в настоящее время по той или иной причине. Сознание, о котором идет речь, в таком случае оказывается чем угодно, но отнюдь не только способностью осознавать. Способность осознавать — это, как получается, некое свойство моего сознания, которым я пользу­юсь для того, чтобы обретать знания и действовать.

Сознание Брентано — то есть способность осознавать — это постоянно действующее орудие наблюдения за самим собой. Ты можешь что-то не осоз­навать в себе, то есть нечто может выпадать из луча осознавания, но от этого оно не становится неосознаваемой частью сознания. Оно совсем иной при­роды. И эта природа не меняется, когда вещи попадают в осознавание или выпадают из него.

Формально Брентано совершенно прав. Но психоаналитики зарабатыва­ют лучше его последователей, потому что пациентам нет дела до формаль­ных игр и философий, им есть дело до излечения или очищения. Сознание Брентано чистить нельзя. С ним вообще ничего нельзя делать. Оно просто есть, а ты обречен с ним жить.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

Глава 6. Описательная психология Дильтея

Вильгельм Дильтей (1833—1911) считается основоположником Филосо­фии жизни. В 1870 году, будучи одним из попечителей архива немецкого религиозного философа Фридриха Шлейермахера, он пишет исследование, посвященное его философии, — «Жизнь Шлейермахера». Там он заявляет главные цели всего своего поиска: «внутренняя взаимосвязь душевной жизни и герменевтика как наука, истолковывающая объективации человеческого духа» (Михайлов, Дильтей // НФЭ, т. 1, с. 664).

Иными словами, с 1870 года Дильтей пытается исследовать дух, а точ­нее, самого себя через те проявления духа, которые доступны наблюдению. Очевидно, он довольно быстро осознал, что дух не может исследоваться естественнонаучным способом. Для этого должен существовать самостоятель­ный метод. Самое малое отличие Наук о духе от естественных в том, что человеческое сознание не механично, а исторично. В этом Дильтей был по­разительно близок взглядам Кавелина, создавшего образ Культурно-истори­ческой психологии в 1872 году в «Задачах психологии». Но чтобы дойти до собственно психологии, Дильтею потребовалось еще четверть века, за кото­рую он создал «Введение в науки о Духе».

Как и у Герберта Спенсера, этот том, предположительно, должен был открывать целый ряд наук, и поэтому Дильтей добавил к названию: «Опыт полагания основ для изучения общества и истории». Однако, в отличие от Спенсера, этот опыт Дильтея оказался не утверждением каких-то надуман­ных первопринципов, а исследованием. Насколько оно было удачным, воп­рос спорный. Но то, что в итоге Дильтей приходит к 1894 году к созданию Описательной психологии — показательно. Если подойти к вехам его жизни герменевтически, то есть видя их как знаки или символы, которые можно толковать, то переход к описанию душевных явлений от полагания основ означает, что исследователь завершил первый круг исследования и понял, что надо все начать сначала. А для этого нужно научиться делать более каче­ственное описание предмета своего исследования, чем то, что имелось раньше. А раньше, похоже, это описание было в изрядной части бытовым и неосоз­нанным. Так сказать, само собой разумеющимся.

Как пример приведу слова Н. Плотникова из посвященного философии Дильтея исследования «Жизнь и история»:

«Центральным понятием в изложении принципа феноменальности являет­ся понятие "фактов сознания ". Дильтей нигде специально не определяет, что такое факт, полагаясь на его распространенное употребление в тогдашней дис­куссии. В этом он оказывается истинным "сыном своего времени "— представи­телем позитивистского самосознания науки, для которого руководящим прин­ципом является "стремление к фактам " в смысле определенной реальности, конституируемой в научном опыте» (Плотников, с. 112).

Война Богов. Если учесть, что Дильтей, в сущности, воюет с Позитивизмом и естественнонаучной ограниченностью, то это свидетельство силы позитивистского

Глава 6. Описательная психология Дильтея

подхода к жизни, поразившего умы человечества и ставшего основой всего бытового уровня научного мышления.

Независимо от того, прав я или нет, видя «Описательную психологию» как своего рода диалектическое отрицание «Наук о духе», начать надо с того понятия сознания, которое он использует во «Введении в науки о духе». Тем более, что оно определенно является одной из тех «основ», которым посвя­щена книга.

Первый том «Введения в науки о духе» выходит в 1882 году. Самое краткое описание дильтеевского понимания сознания можно взять из Философской энциклопедии, поместившей прекрасную статью о Дильтее И. Михайлова:

«Под влиянием немецкой традиции исторического мышления Дильтей на­меревался дополнить "Критику чистого разума" Канта собственной "крити­кой исторического разума". <...>

Вместо "познающего субъекта ", "разума " исходным становится "целост­ный человек ", "тотальность " человеческой природы, "полнота жизни ". Позна­вательное отношение включается в более изначальное жизненное отношение: "В жилах познающего субъекта, которого конструируют Локк, Юм и Кант, течет не настоящая кровь, а разжиженный сок разума как чистой мыслитель­ной деятельности. Меня же психологическое и историческое изучение человека вело к тому, чтобы положить его — во всем многообразии его сил, как желаю­щее, чувствующее, представляющее существо — в основу объяснения познания ".

"Cogito "Декарта и "я мыслю " Канта заменяется у Дильтея данным в са­мосознании единством "я мыслю, я желаю, я боюсь ". Общность с идеалистичес­кой традицией сохраняется в том, что исходным в науке о человеке по-прежне­му для Дильтея остается сознание, а не какие-либо факты, лежащие за его пределами.

Сознание понимается как целостный исторически обусловленный комплекс познавательных и мотивационных условий, лежащих в основе опыта действи­тельности. Сознание — переживаемый человеком способ, которым нечто для него "есть ", несводимый к интеллектуальной деятельности: сознанием являет­ся воспринимаемый аромат леса, наслаждение природой, воспоминание о собы­тии, стремление и т. п., — то есть различные формы, в каких проявляет себя психическое. Все предметы, наши собственные волевые акты, мое "Я"и внешний мир даны нам прежде всего как переживание, как "факт сознания " (принцип феноменальности).

Форму, в которой нечто может быть данным в сознании, Дильтей называ­ет "осознаванием" (innerwerden), иногда — "переживанием "» (Михайлов, Диль­тей // НСЭ, т. 1, с. 664-665).

Надо отдать должное Михайлову — для словарной статьи это хороший рассказ, но понять из него, что же такое сознание у Дильтея, мне трудно. Поэтому я воспользуюсь рассказом еще одного нашего философа, посвятив­шего Дильтею целое исследование. Это исследование, сделанное Н. Плотни­ковым, предпослано русскому изданию «Введения в науки о духе», а зна­чит, позволяет сверить мысли авторов со словами самого Дильтея.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 7

В сущности, философия Дильтея уже в силу одного только того, что направлена на познание духа психологически, является самопознанием. Но самопознание возможно разным способами, единственное, что присутству­ет во всех, — это «заглядывание в себя». То, как исследователи вглядываются в самих себя, и определяет отличия школ. Дильтей тоже охотится за «внут­ренним опытом», но отрицая способы, предложенные эмпирической, то есть построенной на опыте, психологией, начиная с Локка. Вот как об этом рассказывает Плотников:

«Локк понимает под внутренним опытом совокупность техник самонаб­людения ("reflection "), с помощью которых мы из данных внутреннего восприя­тия получаем знание о собственной душе. Причем, внутренний опыт обладает здесь более несомненной достоверностью, чем внешний, поскольку о предметах внешнего мира мы имеем лишь опосредованные чувствами знания, о самих себе — непосредственное.

Кант, правда, оспорил в своем "Опровержении идеализма " преимущество внутреннего опыта, доказывая, что "наш внутренний <...>опыт возможен только при допущении внешнего опыта ", ибо сознание самого себя предполагает отли­чение себя от вещей внешнего мира, воздействующих на чувственность. <...>

Понятие внутреннего опыта Дильтея по существу противоположно такой псевдоэкспериментальной технике "заглядывания вовнутрь