Глава 3. - Людовик, уйди с кровати, кому говорю

 

2 июля 1993 года

- Людовик, уйди с кровати, кому говорю! – кричал я в полнейшей растерянности на своего кота.

Никогда бы не подумал, что буду так нервничать из-за возвращения любимой девушки. Я думал, это будет момент неслыханного счастья, апогей высшего чувства, но нет… Невроз на неврозе. «Интересно, какая она теперь? Сильно изменилась?» - проносились мысли в моей голове.

- Людовик, вот как ты считаешь, будет ли все так, как раньше?

Но Людовик лишь лениво почесал за ухом, протяжно мяукнув мне в ответ. 9 «Докатился… Разговариваю с котом!» - подумал я. – «Так, надо собраться с духом и ни в коем случае не паниковать. Все будет хорошо. Боже, какой у меня бардак!» Встреча была назначена на 5 часов, в Кенсингтонских садах. На часах, к тому времени, уже пробило четыре. Надо было срочно собираться, но я находился в полнейшем ступоре и никак не знал, с чего мне начать. «Точно, надо еще успеть купить цветы!» Я накинул на себя свой поношенный, но сохранивший некоторый шарм, университетский пиджак, надел первые, попавшиеся под руку ботинки, пылившиеся на нижней полке шкафчика уже в течение полугода, и только собрался уходить, как вдруг увидел свое отражение в зеркале.

- Людовик, я же голову не помыл, какого черта ты мне не напомнил?!

И действительно. То, что было тогда у меня на голове, в народе принято называть «Взрыв на макаронной фабрике». Но я не растерялся: обогнув просторы бардака съемной квартиры, я быстро кинулся в ванную, и, дрожащими руками включив воду, сунул голову в раковину. После чего я вытер голову полотенцем, и, уложив волосы расческой, сказал своему отражению: «Сойдет!» и пулей вылетел из квартиры.

Первым, что я сделал – это, как уже было сказано, купил цветы в лавке, что напротив моего дома. Это был скромный, но по-своему чудесный, хрупкий и беззащитный букет из ярко-алых роз, тюльпанов и пары хризантем – ее любимых цветов. Затем, периодически поглядывая на часы, я помчался в метро, ведь путь до станции «Гайд парк» был неблизким. «И все-таки, как же нелепо я выгляжу» - думал я, глядя на бледного паренька с растрепанными, пепельного цвета, кудрявыми волосами и букетом в руках, нервно улыбавшегося мне в отражении вагонного окна.

И вот, настал момент истины. Стоя у памятника Питеру Пэну, переминаясь с ноги на ногу, я стал ждать Эмили, которая опаздывала уже на десять минут. На улице стояла страшная духота, так несвойственная Лондонскому климату, готовая в прямом смысле сжечь все, что находилось поблизости. Даже воздух, которым я дышал – и тот был горячим, словно банный пар. Во избежание солнечного удара и смерти от удушья, я решил отойти в тень, и тут мой взгляд упал на бродячего скрипача, игравшего что-то очень тоскливое и заунывное. «И как он на ногах еще держится? В костюме, в такую погоду…» - подумал я. Я не очень хорошо разбираюсь в классической музыке, но то, что он играл в данный момент, мне совсем не нравилось. Последовав примеру туристов, я вынул из кармана небольшую монету в 50 пенсов и положил в футляр от скрипки, со словами: «Сыграйте что-нибудь другое, пожалуйста.» Скрипач хотел было что-то возразить, но тут за моей спиной послышался до боли знакомый женский голос:

- Мистер, сыграйте, пожалуйста, «Ведьм» Паганини.

Я резко обернулся, и счастливая улыбка вмиг озарила мое лицо: передо мной стояла Эмили, одетая в легкое, летнее платье желтого цвета, смотревшая на меня своими прекрасными изумрудными глазами – такая же, какой она была два года тому назад.

- Ну и чего вы стоите, как столб, господин Медик? – весело крикнула она, и бросилась мне на шею.

- Это тебе… - выдавил я из себя, протянув ей букет.

 

Эмили поблагодарила меня за цветы, и мы направились к парковому пруду, по пути оживленно беседуя. Скрипач начал наигрывать динамичную, но слегка устрашающую мелодию, выпрошенную у него Эмили. Жара, стоявшая на улице, постепенно сошла на нет, сменившись сухостью и холодным ветром. На небе сгущались тучи.

- Тебе нравится Паганини? – спросила вдруг Эмили.

- Я не особо разбираюсь в музыке… - стыдливо проговорил я.

- Ну а конкретно это произведение?

- По правде говоря, оно немного меня пугает. 10

Разговор прервался. «Вот он твой час Х, действуй! Сделай то, зачем сюда пришел!» - без умолку твердило что-то в моем подсознании. – «И почему я такой трус? Неужели нельзя признаться в любви так, как это делают в книгах или фильмах, то есть красиво, романтично и красноречиво? Так нет же, нужно обязательно забиться в какой-то невидимый угол, потупить глаза, и лепетать что-то дрожащим и сбивчивым голосом…». Я никогда не забуду свое состояние в эту минуту: каждая мышца моего тела была до предела напряжена, руки дрожали, как листья на осеннем ветру, в горле стоял ком, а голос был настолько неуверенным, что каждое слово, которое вылетало из моих уст, было выше или ниже предыдущего на пару тонов. «А может быть, не стоит? Ведь, может быть, мне еще предоставится такая возможность - Эмили будет здесь еще два месяца. С другой стороны, я ждал этого момента уже два года!» - проносилась бешеная вереница мыслей в моей голове. – «А может, вообще забросить эту идею? Действительно, да ну ее к чертям! Не Эмили, конечно, а откровение. Ведь подобного рода откровения зачастую приводят к самым печальным последствиям. Надо было поступить, как мой однокурсник Чарли. Перед самыми ответственными событиями он всегда принимает стопку ядреной русской водки, и в большинстве случаев, даже при самых неблагоприятных обстоятельствах, он выходит из воды сухим. Нет, если подумать, алкоголь – это и вправду действенный метод. Но не мой – с моим-то здоровьем…»

Обстановка все более и более накалялась – мы молчали уже минут пять. Я постепенно начинал впадать в полное исступление: по телу бил озноб, глаза вертелись, если так можно выразиться, на все триста шестьдесят градусов, а ноги и руки были готовы отплясывать чечетку. Но тут небо над Кенсингтонскими садами окончательно заполонили черные, как смоль, тучи, и грянул первый раскат грома, так или иначе приведя меня в чувства. «Действуй, Тейт!»

- Эмили, - прервал я наконец томительное молчание – мне нужно кое-что тебе сказать… Это очень важно! Я хотел рассказать тебе об этом еще два года назад, или в письме, но черствая, безжизненная бумага не смогла бы всего этого передать.

- Погоди, Тейт, я тоже хотела тебе кое-что сказать! – улыбнулась Эмили. – Вот, держи! – сказала она, протянув мне что-то какой-то странный, расписной конверт.

- Что это? – удивленно спросил я, с нескрываемым удивлением глядя на не то конверт, не то открытку, на которой завитым подчерком было написано «Тейту Уорнеру».

- Приглашение на свадьбу. Тейт, я выхожу замуж! – восторженно прокричала Эмили, хватаясь руками за лицо.

В эту секунду что-то щелкнуло во мне, стало тускло и уныло, как будто всю радость и счастье из моей жизни разом выкачали, как насосом воду из тонущего корабля. Я вмиг успокоился, все мысли разом испарились из моей головы – осталось одно лишь сплошное безразличие ко всему в этом сером, как Кенсингтонское небо, мире.

- Тейт, почему ты молчишь? Неужели ты не рад за меня? Ты не представляешь, как я счастлива! – сияя от восторга кричала Эмили – Я так рада, что хочу танцевать! Прямо под дождем! Тейт, пойдем танцевать? – спросила она, дернув меня за плечо.

Но я молчал, упорно глядя в одну точку в серебристой глади пруда, вслушиваясь в стук дождевых капель, непрерывно ударяющихся о воду.

- Да что с тобой такое? – все не унималась Эмили, постепенно понимая бессмысленность своих усилий сдвинуть меня с места и привлечь мое внимание. – Кстати, Тейт, что ты хотел мне сказать? 11

Не знаю по какой причине, но мне вдруг стало намного легче. Безразличие резко перешло в какое-то странное умиротворение. «Так вот что испытывают буддистские монахи, когда постигают дзен!» - подумал я. «Какой красивый нынче пруд! И как хороша природа во время летней грозы! Каждая травинка, каждая букашка трепещет от радости, насыщаясь живительной влагой дождя! А гром… Это просто музыка для моих ушей! Шел бы Людвиг Ван куда подальше со своей «Лунной сонатой» - музыку природы ничем невозможно затмить! Как же прекрасна эта девушка с букетом ярких, как сама радуга, цветов! Я бы часами смотрел на одни лишь только ее глаза – как они глубоки и искренны! А ведь, кажется, это я подарил ей эти цветы. Да, да! Так что же мешает мне любоваться ею, скажите? Кто мешает мне восхищаться этим чудесным, полным жизни, любви и гармонии, миром?» - неожиданно для себя, размышлял я. Это, наверное, самое странное, что когда-либо происходило со мной. Передо мной сидела Эмили, что-то оживленно рассказывая, но я не слушал ее, а просто смотрел в ее глаза, безмятежно улыбаясь. В конце концов, мне удалось разобрать из ее слов: «Тейт, мне пора, меня уже ждут.», и, легонько обняв меня, она ушла. Не помню, сколько я еще просидел на берегу пруда, но потом я резко встал с места, и весь мокрый, продрогший, стал бегать по парку, пританцовывая в такт зловещим раскатам грома. Все вокруг казалось таким красочным и ярким, что даже мое сердце стало биться быстрее от этого леденящего душу восторга. Но самым странным было то, что меня, сквозь всю эту радость и безумное счастье, не покидало чувство тревоги, и как ни странно, ощущение дежавю, как будто со мной такое происходило и ранее. Наконец, я остановился, и легкая, приятная дрожь прошла по моему телу. Наступила гробовая тишина – я уже не слышал ни раскатов грома, ни скрипача, игравшего где-то в беседке очередную мелодию, ни людей, снующих по парку, в попытке укрыться от дождя. Тревога в моем сознании все более и более нарастала, постепенно затмевая собой все остальные чувства. В небе сверкнула молния, и наступил тот самый момент рокового прозрения, секунда, длившаяся целый век, когда вся жизнь, словно кинолента, промелькнула у меня перед глазами, и я вспомнил… Но было уже слишком поздно. Спокойствие и тишину Кенсингтонского парка нарушил истошный вопль, исходивший словно из самых глубин преисподней, и мое лицо исказилось от страшной, мучительной боли. Судорога парализовала мое тело, и я, безжизненно, будто кукла, упал на землю, корчась в ужасных конвульсиях.
Глава 4

«Знакомое место» - подумал я, оглядывая покрытый толстым слоем тумана зал, сплошь состоящий из зеркал. «Как же больно!» - закричал я, падая на колени от огненной боли, вдруг ни с того, ни с сего, пронзившей мое тело. «Не волнуйся, сейчас все пройдет.» - послышался хриплый, леденящий кровь в жилах, голос, раздавшийся эхом по всему залу. – «Я помогу тебе. Друзья всегда помогают друг другу!» - и тут в каждом зеркале зала я увидел его лицо. Меня объял страх, несравнимый ни с чем в мире: из каждого зеркала на меня глядело мое же лицо, но испещренное ужасными, гноящимися шрамами, как мел, бледное, с пустыми глазницами, из которых, словно слезы, текла кровь, и безумно улыбавшееся мне рядом гнилых, выпадающих зубов. Оно раскатисто смеялось надо мной, корчившимся на полу от страха и нестерпимой боли. «Идем же со мной.» - спокойно произнес голос, и из всех зеркал, словно черви-падальщики из туши мертвого животного, стали появляться руки, длинные, бледные, и холодные, как сама смерть. Я пытался кричать, извивался, бессмысленно носился по залу в поисках спасения, но он был везде. Бежать было бесполезно – это его владения, подчинявшиеся лишь ему одному. Руки обвили меня со всех сторон, и потащили меня прямиком за черту зеркала.

- Эмили… - прошептал я, и скрылся в зазеркалье вместе с Седриком.

А затем наступило ничего. Вы можете себе представить «ничего»? Вам кажется, что это тьма, мрак? Нет. Если это «ничего», то откуда же там, простите, взяться мраку, или вообще чему-либо? В общем, вы не можете представить «ничего». А я могу – я видел его своими глазами. Вы думаете, я умер? Спешу вас огорчить – вы ошибаетесь. Если бы я умер, я бы сейчас не писал эти строки в своем дневнике.

Казалось, что прошла целая вечность, пока я находился в состоянии забытия. Но вечность и покой минули, и снова началась боль. Но не такая как раньше, а прерывистая и 12 периодичная. Наконец, сквозь дрему я начал слышать слово: «Разряд!» и на секунду открыл глаза, хотя, впрочем, ничего не увидел и вновь погрузился в сон.

Очнулся я на кровати, естественно, не на своей, а на черствой и холодной больничной койке, с диким звоном в ушах и жгучей болью в области висков. Голова будто бы налилась свинцом, и казалось, что вся тяжесть моего тела сейчас сосредоточена именно в ней. Тяжело было даже смотреть – глаза, будто заржавевший механизм, проворачивались в глазницах медленно, неохотно, и с неприятным скрипом. Я попытался встать с кровати, но у меня не хватило на это сил, и поднять удалось только голову. Палата представляла собой нечто очень странное: потолок был облупившимся и закопченым, повсюду были голые, с остатками обоев, бетонные стены, но самое странное было то, что в ней не было ни единого окна. Палата тускло освещалась лампочкой, висящей на тоненьком проводке, который, казалось, вот-вот оборвется под ее весом. Тут в кабинет зашел медбрат с подносом в руках, и недружелюбно произнес:

- Уорнер, пора принимать таблетки.

Я ничего не ответил, удивленный таким отношением к пациентам, но таблетки, которые он сунул прямо мне в рот, я все-таки проглотил. Через несколько минут я чувствовал себя уже намного легче, и в голове все стало потихоньку проясняться. Но лучше от этого не стало. Я стал замечать за собой какие-то очень странные вещи: взять хотя бы то, что, сколько бы я ни старался, я никак не мог пошевелить руками. Наконец, я встал с кровати.

- Черт возьми… - исступленно проговорил я, оглядывая грязную, засаленную смирительную рубашку, надетую на мне.
– Что с моим голосом?! – прошептал я, покрываясь мелкой дрожью.

С пульсирующим напряжением во всем теле, я медленно приблизился к зеркалу, находившемуся над рукомойником в углу палаты. Лучше бы я этого не делал… Из зеркала на меня глядел худой, ужасного вида, небритый сорокалетний мужчина со спутавшимися, похожими на половую тряпку длинными, редкими волосами, и двумя здоровенными ожогами в области висков. В его взгляде читались звериная злоба, необъяснимый страх, и абсолютное безумие, сказывавшееся на всем его теперешнем виде. Я упал на колени, и из седьмой палаты Бетлемской психиатрической лечебницы послышались прерывистые взрывные рыдания.
Завершающая часть этой повести в следующем выпуске...

 

Наш журнал сейчас нуждается в творческих людях, ибо нас мало для того потока информации, который мы хотим до вас донести. В следующих номерах мы будем рады напечатать ваши рассказы, стихи, фотографии и рисунки, а также очерки и комиксы (при желании анонимно).

 

Приходи в https://vk.com/sitip — журнал ТЮТа 13