Цезарь и аттицизм

 

Гай Юлий Цезарь (101?100?— 44 гг. до н.э.) — знаменитый римский полководец и основатель империи — сыграл немалую роль в истории публицистики и поли­тической агитации, поскольку свое искусство оратора и писателя он успешно использовал в ожесточенной политической борьбе со сто­ронниками республики, а также с претендентами на единоличное господство в Риме.

В бушующем океане политических страстей Рима периода граж­данских войн Цезарь избрал для себя поприще лидера антисенат­ской партии популяров, то есть родовитого вождя римской черни — свободных граждан, не входящих в высшие сословия всадников и сенаторов. Как наследник Гракхов и Мария, Цезарь не мог не вла­деть искусством слова на уровне, сопоставимом с лидерами своих политических противников — оптиматов, ведущей фигурой среди которых был Цицерон.

Мысль о выдающихся достоинствах Цезаря-оратора и писателя подтверждается практически всеми древними авторами, писавшими о нем. Риторическое образование Цезарь получил, подобно Цицеро­ну, у известного родосского ритора Молона (Plut., Caes., 3). В мо­лодости и в зрелые годы он отдавал дань литературе: античные пи­сатели не раз упоминали о несохранившейся поэме Цезаря о Герак­ле и трагедии "Эдип", о трактате "Об аналогии" (54 г. до н.э.), на­писанном в ответ на риторическое произведение Цицерона "Об ора­торе", о двух памфлетах "Антикатоны", развенчивавших цицеронов­скую апологию стоика Катона (Plut., Caes., 54), о поэме "Путь"(Iter). Светоний упоминает о литературно-критической мысли Цезаря, на­звавшего Теренция "полу-Менандром", что свидетельствовало о тонком литературном вкусе "Божественного Юлия" (Suet., Vita Teren., 5). Тот же историк говорит о Цезаре — судебном ораторе, начавшем политическую карьеру с обвинения в лихоимстве одного из столпов сенатской партии Долабеллы (77 г. до н.э.) (Suet., Jul., 4). "После обвинения Долабеллы все без спору признали его одним из лучших судебных ораторов Рима", — пишет Светоний (Suet., Jul., 55).

К сожалению, ни одна из политических речей Цезаря не сохра­нилась до наших дней. Вероятно, он не считал необходимым обна­родовать тексты своих выступлений по случаю, так как, в отличие от Цицерона, не считал их произведениями высокого искусства, а видел в них лишь средство к достижению цели.

Тем не менее современники запомнили те из них, которые были произнесены Цезарем в переломные моменты римской истории, как образцы убедительности. Историки (Саллюстий, Плутарх, Светоний, Аппиан и проч.) с нескрываемым удовольствием рассказывают об участии Цезаря в сенатском заседании по делу заговора Катилины. Когда Цицерон, увлеченный ролью спасителя Родины, обвинил во всех смертных грехах соратников Катилины Лентула и Цетега, он начал спрашивать сенаторов поименно их мнение о наказании ви­новных. По рассказу Плутарха, "все высказывались за смертную казнь, пока очередь не дошла до Цезаря, который выступил с зара­нее обдуманной речью, заявив, что убивать без суда людей, выдаю­щихся по происхождению своему и достоинству, несправедливо и не в обычае римлян, если это не вызвано крайней необходимостью. Если же впредь до полной победы над Катилиной они будут содер­жаться под стражей в италийских городах, которые может выбрать сам Цицерон, то позже сенат сможет в обстановке мира и спокой­ствия решить вопрос о судьбе каждого из них.

Это предложение показалось настолько человеколюбивым и было так сильно и убедительно обосновано, что не только те, кто высту­пал после Цезаря, присоединились к нему, но и многие из говорив­ших ранее стали отказываться от своего мнения и поддерживать предложение Цезаря, пока очередь не дошла до Катона и Катула. Эти же начали горячо возражать, а Катон даже высказал в своей речи подозрение против Цезаря и выступил против него со всей резкостью. Наконец, было решено казнить заговорщиков..." (Plut., Caes., 7—8).

Более поздние события периода гражданской войны между Це­зарем и сенатом стали другим свидетельством мастерства Цезаря — публичного оратора. Лишь силой своей речи он сам бесстрашно по­давил и привел к полному подчинению восставшие в Капуе легио­ны ¹. Как рассказывает Светоний, "Цезарь, не слушая отговоров друзей, без колебаний вышел к солдатам и дал им увольнение; а потом, обратившись к ним "граждане!" вместо обычного "воины! ", он одним этим словом изменил их настроение и склонил их к себе: они наперебой закричали, что они его воины, и добровольно после­довали за ним в Африку, хоть он и отказывался их брать" (Suet., Caes., 70). Используя свое блестящее знание солдатской психоло­гии, Цезарь одним "квириты!" вместо "милитас!" добился потрясаю­щего эффекта.

Сам Цезарь, высоко ценивший красоту и силу мысли в речах Цицерона, никогда не пользовался речью ради "искусства для искусства". Для него талант оратора был необходимой составляющей для достижения вполне конкретных политических целей. Поэтому красноречие Цезаря было лишено поэтических красот и ученых изысков, оно преисполнено живостью, естественностью и энергией. Впервые Цезарь серьезно взялся за перо, чтобы защититься от на­падок сената в последние месяцы своего проконсульства в Галлии.

Дело в том, что сенатская партия была обеспокоена усиливав­шимся авторитетом и военной мощью признанного предводителя демократической партии Юлия Цезаря и предъявила ему ряд серь­езных обвинений в беззакониях, нарушении элементарных норм римского права и воинской чести. На основании подобных обвине­ний претор Гай Мемлий и трибун Люций Антисий требовали отчета Цезаря о его действиях за истекшее время консульства и даже су­дили его квестора. Катон в сенате настаивал на выдаче Цезаря гер­манцам за коварное нападение проконсула Галлии на усипетов и тенктеров, просивших мира (См.: Suet., Jul., 23; Plut., Caes., 22).

Преступления, ставившиеся в вину Цезарю сенатом, не являлись в жизни Древнего Рима чем-то из ряда вон выходящим, напротив, грабеж казны и получение взяток консулами были явлениями при­вычными, а коварство на войне с варварами вполне могло расцени­ваться как военная хитрость. К примеру, в XIV Филиппике Цицерон говорит, что если кто-нибудь "перебил 1000 или 2000 испанцев, или галлов, или фракийцев, то сенат по установленному обычаю провоз­гласил бы его императором" (Cic., Phill., XIV, 26, 12). Услуги Цеза­ря Риму были гораздо значительнее, поскольку лишь благодаря его энергии государство было избавлено от повторения кимврского и тевтонского нашествия, а также значительно расширило свои границы в Европе ². Обвинения, предъявленные Цезарю, были пунктами полити­ческой программы в борьбе сенатской олигархии против политического деятеля, явно стремившегося к диктатуре. Привлечение Цезаря к суду должно было лишить его сторонников в среде всадничества и плебса.

Для Цезаря такой поворот событий был катастрофой. Надо было немедленно развеять утверждения сторонников сената о хищниче­ском управлении провинциями и создать иную картину. Функция создания мифического образа непобедимого и справедливого рачи­теля интересов римского народа Юлия Цезаря была возложена ав­тором на "Записки о Галльской войне" — произведение в высшей степени тенденциозное, апология самому себе.

Однако, будучи тонким психологом, Цезарь сохраняет в своем повествовании иллюзию правдивости и объективности. Формально рассказ выглядит как беспристрастный отчет о проводимых им в Галлии наступательных и оборонительных операциях. Хронологиче­ски последовательное изложение событий ведется в эпическом тоне от третьего лица, так что неопытный читатель не сразу разглядит тенденциозность и выразительный боевой пафос. Цезарь прекрасно понимал, какое впечатление произведет на римского читателя рас­сказ о подлинных боях с указанием имен, названий местности и подлинных обычаях варваров.

В массе военных и этнографических сведений, поражающих тон­костью наблюдений и динамикой воспроизведения, перед читателем постепенно вырисовывается образ полководца, наделенного недю­жинным стратегическим талантом, поразительной смелостью, на­ходчивостью и умением выходить из самых сложных ситуаций. Це­зарю-герою "Записок" всегда сопутствует Fortuna — воинское счастие ³. Он всегда во главе своего войска, всегда на переднем крае обороны — там, где всего труднее. Перед битвой он спешивается и приказывает всему войску "оставить коней, чтобы, уравняв опасность всех, отнять надежду на бегство" (Caes., Bell. Gall., I, 25). Он выхватывает оружие у отступающих и ведет их в первые ряды ⁴. Он знает своих центурионов по имени, он ободряет солдат, приносит им удачу только одним своим появлением. Он прост в обращении, неприхотлив, наравне с солдатами переносит все тяготы службы (Caes., Bell. Gall., II, 25; V, 24; VII, 9, 19, 56, 86—87).

Цезарь с упоением рассказывает о доблести своих подчиненных: про оборону легионом Гальбы дороги через Альпы, о мужестве Пулиона и Ворена, подвиге центуриона Секция Бакула и безымянного орлоносца при высадке в Британии, а также о наградах и поощре­ниях героев. Расчет Цезаря-политика прост: главная опора его мо­гущества — армия. Солдат должен чувствовать свое значение, за­боту о себе полководца, и тогда он будет служить верой и правдой. Пусть воины Помпея пожалеют, что им не привелось служить под началом у Цезаря.

Доблесть армии Цезаря еще более подчеркнута описанием му­жества врагов, их хитрости и упорства. Автор отдает дань уваже­ния воинскому искусству варваров, их храбрости, например в опи­сании войны с нервиями. В рассказе об обороне Алезии звучит гимн стойкости и самоотверженности галлов ⁵. Однако Цезарь по­стоянно подчеркивает "варварское" коварство своих врагов, послам которых он не доверяет, а миролюбия опасается. Как любой римля­нин, он придерживается мнения, что лучше мертвый враг, чем не­надежный друг. Только стремлением к славе Рима, только заботой о благе государства и римского народа объясняет Цезарь свои неве­роятные жестокости по отношению к варварам. Он сообщает о "полном уничтожении и даже самого имени нервиев" ⁶, о продаже в рабство 53 000 человек из племени адуатуков, нарушивших условия капитуляции, о расправе над ведетами, когда весь сенат был предан смертной казни, а остальные проданы в рабство с молотка. Избав­ляя Рим и свое войско от "очень опасной войны", Цезарь приказы­вает почти целиком вырезать племена усипетов и тенктеров, про­сивших мира; в интересах римского народа переправляется за Рейн, дабы "внушить германцам... страх за их собственные владения". Так опровергаются все "облыжные" обвинения сенатской партии, мелко интригующей против Цезаря, и в сознание римского обывателя вне­дряется идея о мудрости и дальновидности Цезаря-политика, "мстителя и за себя и за отечество", главной заботой которого яв­ляются интересы римского народа.

Впрочем, в своем политическом облике Цезарь никогда не забы­вает подчеркнуть милосердие к побежденным, просящим пощады ⁷: "Чтобы с очевидностью проявить милосердие к несчастным и моля­щим, Цезарь дал им полное помилование, им самим приказал спо­койно оставаться в своей стране и городах, а их соседям воспретил чинить им какие бы то ни было оскорбления и насилия" (VII, 7).

Цезарь уважает своих политических противников в Риме, по­скольку ни разу не прибегает к откровенной лжи и передергива­нию фактов. Напротив, с демонстративной искренностью и прямо­той он говорит о своих неудачах: гибели легиона Котты и Сабина (V, 27—37); просчетах Квинта Туллия Цицерона (брата оратора) за Рейном (VI, 36—41) и проч. Причем описания гибели римлян про­низаны подлинным переживанием и драматизмом.

Еще реже при описании разрушающих единство его героического облика явлений Цезарь прибегает к скороговорке, понятной только очень внимательному или посвященному в тонкости читателю, как при рассказе о первой неудачной высадке в Британии или к фигуре умолчания. Мастерство Цезаря таково, что эти приемы остаются почти незаметными, и у читателя возникает ощущение прямоты и правдивости автора, выставляющего на суд римского народа "обнаженную правду" ⁸. Даже такой тонкий ценитель, как Цицерон, был введен в заблуждение мастерством Цезаря. "Записки, им сочи­ненные, заслуживают высшей похвалы, — писал Цицерон в диалоге "Брут", — в них есть нагая простота и прелесть, свободные от пышного ораторского облачения. Он хотел только подготовить все, что нужно для тех, кто пожелает писать историю, но угодил, пожа­луй, лишь глупцам, которым захочется разукрасить его рассказ своими завитушками, разумные же люди После него уже не смеют взяться за перо" (Cic., Brut, 75, 262).

Своим сочинением Цезарь не только удачно опровергает все об­винения политических противников, но и в свою очередь уличает их в сговоре с варварами. "Многие знатные римляне", по словам Ариовиста — поверженного в осаде Алезии противника Цезаря, обещали ему свою поддержку, ибо надеялись руками восставших галлов уничтожить Цезаря и его войско невзирая на интересы Рима. "Записки о Галльской войне" выполняют главную политическую за­дачу Цезаря — создают его идеализированный имидж для римского общественного мнения. Облик Цезаря складывается из нескольких пунктов, в целом соответствующих политической программе иде­ального правителя в энкомии Исократа "Евагор". Во-первых, та­лантливого, удачливого полководца, умеющего вырвать удачу из рук судьбы; во-вторых, мудрого, дальновидного государственного деяте­ля, руководствующегося интересами римского народа и готового дать правдивый отчет о своих деяниях; в-третьих, человека по нату­ре милосердного, сторонника демократии, любящего своих солдат и любимого войском; наконец, человека образованного, блестящего стилиста, не претендующего, впрочем, на лавры историка, ибо со­чинение названо просто "Commentarii". Любопытно, что антицезарианскую агитацию тех лет Цицерон строил по той же исократовской схеме, только от противного.

При описании событий гражданской войны в следующей книге "Commentarii de bello civili" ("Записки о гражданской войне") Це­зарь сталкивается с более значительными трудностями идеологического характера, поскольку попрание конституции, нарушение основ римского законодательства (выступление против собственного сената и народа с оружием в руках) — вещи недопустимые. Поэтому автору не удается долго сохранять позицию объективного повество­вателя и приходится прибегнуть к менее респектабельным приемам оправданий и инвектив.

Оправдывая свои противозаконные действия, Цезарь приводит аргументы, создающие хоть видимость законности и справедливо­сти. Например, свой святотатственный переход с войсками через Рубикон (пограничную реку между провинцией Галлия и собствен­но римской территорией) он, по его словам, совершает "ради блага государства", чтобы "восстановить народных трибунов, безбожно изгнанных из среды гражданства, в их сане, чтобы освободить себя и народ римский от гнета шайки олигархов" (I, 9, 22). При вступле­нии в столицу этот рачитель законности предлагает "сенаторам взять на себя заботу о государстве и управлять им сообща с Цеза­рем. Но если они из страха будут уклоняться от этого, то он не станет им надоедать и самолично будет управлять страной" (I, 32). Теперь цинизм и демагогия станут определяющими чертами в обли­ке публичного политика, лидера партии популяров.

Цезарь изо всех сил стремится сохранить в своем политическом имидже черты, которыми он наделил Цезаря — проконсула Галлии, героя "Commentarii de bello Calico" ("Записок о галльской вой­не"), но это удается ему лишь в редких случаях, например, при создании облика Цезаря-полководца, победителя в Фарсальском сражении (III, 72—78, 89, 94 и проч.). Гораздо убедительнее выгля­дят в этой книге образы развенчанных противников Цезаря — оли­гархов, паразитирующих у кормила власти и погрязших в различ­ных пороках. Противники Цезаря действуют незаконно, угрожая при голосовании сенаторам войсками (I, 2—3), они разрушают ста­ринные традиции и ритуалы, покушаются на храмовые святыни, чтобы на похищенные ценности вербовать войска против Цезаря (I, 6), они кипят личной ненавистью к Цезарю и завистью к его славе. "Катон... действовал против Цезаря по старинной вражде и огор­ченный безуспешным исканием почестей" (I, 4). "Помпеи, увлечен­ный врагами Цезаря, не хотел, чтобы кто-нибудь мог равняться с ним властью, и решительно отверг дружбу Цезаря, пристав к быв­шим их общим врагам, недружбу которых Цезарь нажил большею частью во время сближения своего с Помпеем" (I, 4). Консул Лентул, "не щадивший ругательств", "отъявленный должник, в надежде на взятки союзных царей сам хвалился, что будет вторым Суллою и захватит верховную власть в свои руки" (I, 4). Сципион за некото­рые поражения, понесенные им у Амана, провозгласивший себя императором" (ирония — Ш, 31) — все они стремятся погубить Цезаря. Отметим, что, обличая политических противников, Цезарь старается придерживаться достоверности, иногда прибегает к иро­нии, но никогда не перегибает палку, увлекшись, как это бывает с Цицероном, мифологическими и историческими параллелями или пафосом "погоса", переходящим в инвективу с ее неполитической лексикой и площадными издевками. Легко заметить, что большин­ство обвинений есть обвинения морального характера — те, кото­рые труднее всего опровергнуть.

В обеих книгах "Записок" Цезарь создает особый стиль полити­ческой публицистики, избегающий просторечий, оскорбительного тона и не всем понятных, красочных выражений (архаизмов, неоло­гизмов, сложных поэтических тропов, пышности, вычурности и ри­торических приемов, бросающихся в глаза своей искусственно­стью). Его повествование — образец простоты, ясности и убеди­тельности. Как подсчитали ученые, "в "Записках о Галльской войне" повторяющихся слов 1200—1300; к ним следует прибавить 614 слов, употребленных два-три раза, и 788 слов, употребленных всего один раз. Конструкция предложений, умелое деление периодов на составные части, выделение главной мысли в каждом периоде и внутренняя упорядоченность и стройность характерны для языка и стиля Цезаря" ⁹.

Поскольку публицистика Цезаря претендует на объективность, автор предпочитает вести повествование от третьего лица и избега­ет прямых речей. Это, впрочем, не значит, что он недостаточно владеет традиционным античным красноречием. В речи Критогната ("Записки о Галльской войне", VII, 77) Цезарь обнаруживает высо­кое мастерство в искусстве этопеи, создавая образ сурового и не­преклонного галла. Не менее блестящим психологом обнаруживает себя автор в речи Куриона ("Записки о гражданской войне", II, 32), воссоздающей характер молодого и самоуверенного римлянина.

Основным принципам повествования в цезарианской прозе пы­таются следовать и его "продолжатели", авторы "Записок об Алек­сандрийской и Африканской войне" (предположительно Гирций и неизвестные авторы, особенно в случае с авторством "Записок об Испанской войне"). Однако они обладают меньшим талантом и по­литическим опытом, что сказывается на художественном уровне их творений.

Литературная деятельность Цезаря сыграла значительную роль в его политической карьере. Несмотря на скептицизм знатоков, среди которых был соратник Цезаря Азиний Поллион, считавший, по сло­вам Светония, что "Записки..." "...написаны без должной тщательности и заботы об истине...." ¹⁰, общественное мнение перешло на сторону Цезаря. Его диктатура была узаконена, он отпраздновал четыре триумфа и готовился к парфянской войне, когда его настиг­ли кинжалы заговорщиков. Убийцами Цезаря стали рафинирован­ные отпрыски сенаторских родов, люди, фанатично защищавшие древние свободы и не подверженные политической демагогии Цеза­ря в силу способности к аналитическому мышлению. Но убийство в мартовские иды было лишь дворцовым переворотом, вызвавшим ужасное возмущение римского плебса. Вот как описывает Плутарх развитие событий после смерти Цезаря: "На следующий день заго­ворщики во главе с Брутом вышли на форум и произнесли речи к народу. Народ слушал ораторов, не выражая ни неудовольствия, ни одобрения, и полным безмолвием показывал, что жалеет Цезаря, но чтит Брута... После вскрытия завещания Цезаря обнаружилось, что он оставил каждому римлянину значительный подарок. Видя, как его труп, обезображенный ударами, несут через форум, толпы наро­да не сохранили спокойствия и порядка; они нагромоздили вокруг трупа скамейки, решетки и столы менял с форума, подожгли все это и таким образом предали труп сожжению. Затем одни, схватив горящие головни, бросились поджигать дома убийц Цезаря; другие побежали по всему городу в поисках заговорщиков, стараясь схватить их, чтобы разорвать на месте..." (Plut., Caes., 67—68). Сторонники це­заризма в конце концов одержали полную политическую победу.

Победными оказались не только политические, но и стилистиче­ские идеи Цезаря. Его простой, ясный и изящный стиль — аттицизм, напоминавший Лисия и ранних аттических политических ораторов, завоевывал себе в Риме все больше сторонников. К нему склонялись и убийца Цезаря Брут, и поэт и оратор Лициний Кальв, и Марк Калидий, Квинт Корнифиций, Азиний Поллион, по большей части цезарианцы, и позднейшие историографы: Саллюстий, Веллей Патеркул, Николай Дамасский, вплоть до пропи­танного драматизмом повествования Тацита.

Что касается политического облика Цезаря, то он стал образцом для подражания всех позднейших апологетов единовластия, вплоть до Наполеона и Муссолини. При Наполеоне сочинения Цезаря стали образцом школьной латыни, первоначально благодаря политической тенденции. Позднее это чтение привилось благодаря правиль­ному и точному языку, сравнительно скромному словарному составу и занимательному рассказу.

Аттицизм на римской почве был несомненным заимствованием из греческой ученой моды, доступной лишь узкому кругу ценителей. В дни молодости Цицерона эта новинка казалась эстетической при­хотью нескольких образованных греков Дионисия Галикарнасского и Цецилия Калактинского, чьи изыски предназначались узкому кру­гу знатоков и ценителей. Тот же Цицерон утверждал, что оратор должен рассчитывать в своих выступлениях не на знатоков и фило­софов, а на обольщение толпы. Если он не хочет или не может ув­лечь толпу, он — не настоящий оратор, как бы ни ценили его уче­ные критики: истинное красноречие — всегда только то, которое одинаково нравится и народу и знатокам (Ог., 183—200). Эта пози­ция Цицерона была точкой зрения республиканца, привыкшего, что все государственные решения принимаются на форуме. Новый век диктатуры и власти избранных отличался презрением к вкусам и страстям толпы; стиль Цицерона кажется аттицистам напыщенным, расплывчатым и многословным, ритм изломанным и развинченным, многочисленные усилия оратора, направленные на восприятие не­внимательного слушателя, постоянно отвлекаемого от сути говори­мого, — излишеством и дурным тоном.

Как пишет М.Л. Гаспаров, "аттицизм в красноречии также был одной из форм протеста против современности. Вовсе отстраниться от политической жизни молодые римляне не могли, да, пожалуй, и не хотели; но снисходить в своих речах до угождения вкусам толпы было ниже их достоинства (если не говорить о таких ораторах, как Целий или Курион, в своем презрении к вырождавшейся республи­ке доходивших до крайнего политического авантюризма). Пышная выразительность гортензиевского или цицероновского слога им пре­тила. Они обращались не к чувствам слушателей, а к их разуму, вместо полноты и силы искали простоты и краткости. К этому их толкала и философия, которую они исповедовали: стоицизм с его культом логики и отрицанием страстей и эпикурейство, осуждавшее всякую заботу о художественности речи" ¹¹.

В трактатах "Брут" и позднее "Оратор" Цицерон титанически бо­ролся с язвой аттицизма на Римском форуме. Строго говоря, атти­цизм вообще не мог быть воспроизведен в латинской традиции, по­скольку греки в своей рафинированной учености обращались к классическим греческим образцам трехвековой давности (Лисию, Фукидиду, Демосфену). Латиняне такой традиции не имели, по­скольку три века назад латинского красноречия не было вовсе, а если в своей утонченности, иронизирует Цицерон, они стремятся быть последовательными, то новым римским стилистам следует подражать Катону (Ог., 63—70). Однако молодых римлян в учении аттицистов пленяла совсем не верность традиции. "Им нравился бо­лее всего самый дух учености, труднодоступного искусства, умст­венного аристократизма, проникавший реставраторские изыскания греческих риторов. Это было поколение, вступившее в политиче­скую жизнь Рима уже после того, как террор Мария и Суллы обор­вал преемственность древних республиканских традиций; заветы Сципиона, Сцеволы и Красса для них уже не существовали, а на агонию республики они смотрели не с болью, как Цицерон, а с вы­сокомерным равнодушием. От политических дрязг они уходили в личную жизнь, в искусство и в науку; чем меньше общего имели их занятия с интересами форума, тем дороже им были эти занятия" ¹².

Опытный политик Цицерон понимал опасность этой "эгоисти­ческой" тенденции красноречия для судеб республики. В трактате "Оратор" при классификации трех стилей он выделяет и в простом и в высоком стиле два вида: один естественный, грубый и неотде­ланный, другой искусственный, рассчитанный и закругленный. Красноречие римских аттицистов Цицерон относит к низшему виду, красноречие из греческих образцов — к высшему виду. Простота Лисия и Фукидида была результатом продуманного и тонкого ис­кусства, а простота римских подражателей — результат недомыс­лия и невежества (Or., 20, 75—90).

Несчастьем Цицерона в его республиканских убеждениях было то, что, увлеченный воспеванием роли практического оратора, он не создал собственной школы и не подготовил смены своих единомыш­ленников на Римском форуме. Имея бесчисленное множество уче­ников и подражателей в последующие века европейской культуры, он не смог внушить идеи о необходимости красноречия публичного, то есть увлекающего толпу, даже своему ближайшему другу Марку Юнию Бруту. В кульминационной для римской истории схватке с Антонием на форуме Брут сохранял стоическое спокойствие и ат­тический стиль красноречия, усвоенный не без участия только что поверженного Цезаря. Но тонкий знаток психологии толпы Гай Це­зарь воспользовался изящным аттическим стилем для создания письменного отчета о своей деятельности. Размеры "Записок...", тип неторопливого усвоения в процессе чтения позволяли постепенно внедрить в сознание читающего необходимые автору идеи. Постав­ленный лицом к лицу с римскими плебеями Марк Брут находился в совершенно иной ситуации, которую мог выиграть скорее оратор цицероновского типа... О речи, произнесенной Брутом после убийства Цезаря, Цицерон в письме к другу отзывается так: "Речь напи­сана очень изящно и по мысли, и по выражению — ничто не может быть выше. Однако, если бы я излагал этот предмет, то писал бы с большим жаром... В том стиле, которого держится наш Брут, и в том роде красноречия, который он считает наилучшим, он достиг в этой речи непревзойденного изящества; однако я следовал по дру­гому пути, правильно ли это или неправильно..." (Ad Att., XV, 1, А, 2). Правоту Цицерона в этом споре доказала римская история.

¹ См.: Утченко С.Л. Цицерон и его время. М., 1973. С. 269.
² См.: Соболевский С.//.Галлы и Галлия до времени Юлия Цезаря // Гай Юлий Цезарь. Записки о войне с галлами. М., 1946—1947. С. 23.
³ См.: Bell.Gall., I, 40; VI, 35, 42 и прочие. Необыкновенное "везение" Цеза­ря, подчеркиваемое им на протяжении всех "Записок", работало на понятную римлянам сверхзадачу. Эта была целая концепция жизни, восходившая к прак­тике диктатора Луция Корнелия Суллы, который постоянно подчеркивал свое счастье, везение вразрез со старой этикой virtutes — добродетелей. По этой концепции не обветшалые добродетели, а именно поддержка богов обеспечивают выдающееся место в обществе. Подр.см.: Утченко С.Л. Древний Рим. Со­бытия. Люди. Идеи. М., 1969. С. 47—48.
⁴ Факты, свидетельствующие о мужестве Цезаря на поле брани, приводят и позднейшие историки: Plut., Caes., 18, 20, 56; Suet., Jul., 36; Cass.Dio, 43, 87; App., b.c., II, 104.
⁵ Bell.Gall, II, 27; VII, 25.
⁶ Там же. II, 28. Преувеличение. См. комментарии М.М. Покровского в кн.: За­писки Юлия Цезаря и его продолжателей о Галльской войне, о гражданской войне, об Александрийской войне, об Африканской войне. 2-е изд. М., 1962. С. 349.
⁷ В Древнем Риме "...милосердие всегда считалось одной из отличительных черт, достойных правителя" (Штаерман ЕМ. SHA как исторический источник // ВДИ. 1957. № 1. С. 235).
⁸ Об искажении Цезарем правды в угоду политической тенденции см. рабо­ты: Jachmann G. Caesartext und Caeserinterpolation. — Rh. Mus., 89 (1940). S. 161; Balsdon J.P. The Veracity of Caesar.— Greece and Romt, IV (1957). № 1. P. 19.
⁹ Дератани Н.Ф. и др. История римской литературы. С. 171.
¹⁰ "...многое, что делали другие, Цезарь напрасно принимал на веру, и мно­гое, что делал он сам, он умышленно или по забывчивости изображает пре­вратно; впрочем, Полной полагает, что он переделал бы их и исправил" (Suet., Jul., 56— 4).
¹¹ Гаспаров М.Л. Цицерон и античная риторика. С. 48.
¹² Гаспаров М.Л. Цицерон и античная риторика. С. 48.