Практика судебного красноречия 7 страница

Период для Аристотеля — одно из средств, делающее речь яс­ной. Автор "Риторики" членил синтаксический период на колоны ¹¹ и попутно ссылался на неудачные периоды у Софокла и Меланиппида (III, 9, 1409 Ь). Само понятие "период" Аристотель сначала вводил через указания на тот тип слога, единицей которого период являл­ся, и лишь потом давал характеристику его свойств: "...слог может быть либо нанизывающим и непрерывным благодаря союзам, како­вы зачины дифирамбов, или сплетенным и подобным [строфам и] антистрофам старых поэтов. Нанизывающий слог — старинный [...]. Я называю его "нанизывающим", потому что он сам в себе не имеет никакого конца, пока не окончится излагаемый предмет. Он непри­ятен из-за отсутствия предела, ведь всем хочется видеть конец.[...] Таков слог нанизывающий, а слог сплетенный состоит из периодов. Периодом я называю отрывок, имеющий в себе самом свое начало и конец и хорошо обозримую протяженность.!...] Нужно также, чтобы мысль завершалась вместе с периодом, а не разрубалась" (III, 7, 1409 a—b 2—3).

Именно в третьей книге сосредоточены многие размышления Аристотеля о приемах, усиливающих экспрессивность речи. Проводя здесь, как и в "Поэтике", линию интеллектуальной эстетики, Аристо­тель признавал достоинством речи ее ясность (σαφες) ¹² и умест­ность (πρεπον), а реальный путь для достижения этих качеств видел в сближении ораторской прозы с разговорной речью. Эти сове­ты оратору в его работе над стилем Аристотель изложил в виде ис­торического экскурса: "Поскольку поэты, трактуя обыденные пред­меты, как казалось, приобретали славу своим стилем, то сначала создался поэтический стиль, как, например, у Горгия. И теперь еще многие необразованные люди полагают, что именно такие люди вы­ражаются всего изящнее. На самом же деле это не так, и стиль в ораторской речи и в поэзии совершенно различен, как это доказы­вают факты: ведь даже авторы трагедий уже не пользуются теми же оборотами, но подобно тому, как они перешли от тетраметра к ямбу на том основании, что последний более всех остальных метров подобен разговорному языку, точно так же они отбросили все вы­ражения, которые не подходят к разговорному языку, но которыми они первоначально украшали свои произведения и которыми еще и теперь пользуются поэты, пишущие гекзаметрами. Поэтому смешно подражать людям, которые уже и сами не пользуются этими оборо­тами" (III, 1, 1404 а).

Вслед за Исократом Аристотель настаивал на разграничении способов словесного выражения в публицистике и в художествен­ной прозе; ораторам он советовал употреблять слова всем извест­ные (κυριον), сохраняя их подлинный смысл (ο’ικειον), что до мета­фор и сравнений, он видел в них поэтические обороты, очень изби­рательно применяемые в ораторской практике (III, 2, 4.). Так рож­далась аристотелевская формула хорошего стиля, который отличала правильность в употреблении грамматических форм и утилитарно-логическое требование ясности. Для автора "Риторики" оказались неприемлемыми многие стилистические опыты софистов V в. до н.э.: собрав примеры из их сочинений, он характеризовал общий смысл их стиля как "холодность", то есть неестественное, надуман­ное, тяжеловесное велеречие, противопоставив его той "ясности", которая делает прозу убедительной.

"Холодность (τα‘ψυχαρα) стиля, — указывал Аристотель, — происходит от четырех причин. Во-первых, от употребления слож­ных слов: например, Ликофрон говорит о "многоликом небе высоко­вершинной земли" и об "узкорожденном береге". Или как Горгий выражался: "искусный в выпрашивании милости льстец"... Или как Алкидамант говорил... о "лице, делающемся огнецветным"... Все эти выражения поэтичны, потому что составлены из двух слов. В этом заключается одна причина холодности, другая состоит в употребле­нии глосс. Так Ликофрон говорит о Ксерксе: "муж-чудовище"... Ал­кидамант — об "игрушках поэзии"... Третья причина в длинных, не­своевременных и частых эпитетах: в поэзии, например, уместно назвать молоко белым, в прозе же иногда они совсем неуместны, а иногда, если их много, они выдают и обнаруживают ис­кусственность, когда нужно к ней прибегнуть. Ведь они возвышают привычную речь и заставляют ее выделяться... Вот почему сочине­ния Алкидаманта кажутся холодными: он пользуется эпитетами не как приправой, а как едой, настолько они у него часты, преувели­ченны, бросаются в глаза, например, не пот, а "влажный пот"... не под ветвями, а "под ветвями леса"... Те, кто неуместно вводят в речь поэтические обороты, делают стиль смешным, холодным и не­ясным из-за многословия... Четвертая причина холодности стиля за­ключается в метафорах. Ведь и метафоры бывают неуместны: одни из-за того, что они смешны, ведь и писатели комедий пользуются метафорами, другие — из-за своей торжественности и трагизма: они бывают и неясны, если заимствованы от далеких предметов. Так, например, Горгий говорит что "дела зелены и в соку"... Алкидамант называет философию "крепостью закона", а "Одиссею" — "прекрасным зерцалом жизни человеческой"... Все подобные выра­жения неубедительны" (Ш, 3—4).

Аристотель разъяснял оратору, какое именно сочетание слов де­лает речь ясной или "холодной", сжатой или пространной и в чем должна состоять "уместность", сосредоточив анализ вокруг вырази­тельной силы слова. Ориентируясь, как на норму, на интеллекту­альное наслаждение и тонко чувствуя богатство выразительных от­тенков в слове, Аристотель привлекал примеры из поэзии и прозы, чтобы показать, чему оратор должен следовать и чего избегать. Эс­тетический эффект речи, ее приятность Аристотель называл слова­ми αυτειος (букв. "столичный" в противоположность "деревенс­кому") и ευδοκιμουν ("славный" — III, 10). При подборе цитат вы­явилась главная тенденция рассуждений Аристотеля: критика миро­воззренческих основ софистики V в. до н.э., уважение к опыту ора­торов IV в. до н.э. и отношение к поэзии как к источнику примеров хорошего и плохого стилей. Любопытно, что среди множества при­меров из ораторской прозы греков воспитатель Александра Маке­донского ни разу не цитировал знаменитого противника македонцев Демосфена ¹³.

Требуя, чтобы мысль не была двусмысленной, если "добровольно не выбрано противоположное" (1407 а 4), Аристотель в виде отри­цательного примера цитировал Гераклита: "Вообще же написанное должно быть легко для прочтения и для произнесения, что одно и то же. Этого нет ни при обилии вводных предложений, ни там, где нелегко расставить знаки препинания, как у Гераклита. Ведь у Ге­раклита расставить знаки препинания — великий труд, потому что не ясно, что к чему относится, к последующему или к предыдуще­му, как, например, в начале его сочинения; ведь он говорит: "к ло­госу сущему вечно непонятливы люди", и неясно, к чему отнести при расстановке знаков препинания слово "вечно" (III, 2, 6, 1407 Ь.).

Теория словесного искусства Аристотеля на века вперед опреде­лила многие правила в создании публицистических текстов. Как от­мечает Татьяна Миллер, "в отличие от предшествующих риторов, Аристотель в своих руководствах не ограничивался простым пере­числением выразительных приемов, а предлагал общие принципы построения художественного произведения. Продолжая начатое ри­торами сближение поэзии и риторики, Аристотель анализировал поэтическое искусство при помощи параметров, которые уже до не­го применялись в ораторской речи ("правдоподобие", "надлежа­щее"). Однако его работа не сводилась к простому расширению диапазона действия риторики. В эмпирическое исследование экс­прессивных средств он внес кардинальное новшество, введя в рито­рику новый критерий ценности, новое понимание приятности.

Для Аристотеля "приятно" в искусстве не волшебное очарова­ние, не утилитарная польза, не абсолютное благо, а удовольствие, получаемое от знания. Вследствие этого в его глазах стали особен­но ценны те эмоции и впечатления, которые способствуют позна­нию: удивление, удобопонимание, ясность. А в прямой связи с этим получили новое толкование и сами изобразительные приемы: их главную задачу Аристотель увидел в том, чтобы доставить слушате­лю интеллектуальное наслаждение, специфическое для каждого жанра, и признал, что нужный эффект зависит от вполне конкрет­ных приемов композиции, синтаксиса, словоупотребления" ¹⁴.

¹ Миллер Т.А. Основные этапы изучения "Поэтики" Аристотеля // Аристотель и античная литературная теория. М., 1978.

² Здесь и далее I и II книги "Риторики" Аристотеля цитируются в пер. Н. Пла­тоновой по изд.: Античные риторики. М.,1978; III кн. — в пер. С.С. Аверинцева по изд.: Аристотель и античная литература. М., 1978.

³ "Если же из наличности какого-нибудь факта заключают, что всегда или по большей части следствием этого факта бывает наличность другого, отлично­го от него факта, то такое заключение называется там силлогизмом, здесь же энтимемой" (I, 1, 1356 b 14—17).

⁴ "Самое же главное и наиболее подходящее средство для того, чтобы быть в состоянии убеждать и давать хорошие советы, заключается в понимании всех форм правления, обычаев и законов каждой из них, а также в определении то­го, что для каждой из них полезно, потому что все руководствуются полезным, полезно же то, что поддерживает государственное устройство" (I, 8, 1365 b 20-26).

⁵ "Все хорошие эпические поэты слагают свои прекрасные поэмы не благо­даря тэхне, а лишь в состоянии вдохновения и одержимости; точно так же и хорошие мелические поэты: подобно тому, как корибанты пляшут в иступлении, так и они в иступлении творят свои прекрасные песнопения; ими овладе­вают гармония и ритм, и они становятся вакхантами и одержимыми..." (Платон, Ион, 533 d—534 а; а так же: Федр, 245 а).

⁶ Миллер Т.А. К истории литературной критики классической Греции V—IV вв. до н.э. С. 115.

⁷ История греческой литературы. Т. 2. С. 209. 100.

⁸ "...Из хорошо составленных загадок можно брать отменные метафоры..." (III, И, 13 1405 Ь).

⁹ "И сравнение (εικων) — [своего рода] метафора... Сравнение полезно и в прозе, но изредка, ибо оно поэтично" (III, iv, 2 1406 Ь).

¹⁰ "Остороумие (τα’αστεια) по большей части также достигается через метафору и благодаря обману" (1412 а 6)

¹¹ По свидетельству древних периодичность речи была эмпирически найдена Горгием, антитезы которого, посвященные обсуждению какого-либо явления, составляли вполне закругленный, логически завершенный отрывок. Противоположные по смыслу части антитез произносились на одном дыхании и интонация становилась способом выявления логического членения. Аристотелевское уче­ние теоретически описывает периодичность речи: "Период либо из колонов, ли­бо прост (‘αθελης). Тот, который состоит из колонов, являет собой речение за­вершенное, расчлененное и произносимое на одном дыхании, не быв рассечено как приведенный период, но целиком. Колон — один из двух его членов. Простым же я называю [период, состоящий] из одного колона. Ни колонам, ни периодам не следует быть ни куцыми, ни протяженными. Ведь кратость часто заставляет слушателя спотыкаться: в самом деле, когда тот еще устремляется вперед, в той мере, предел которой в нем самом, но бывает насильственно остановлен, он неизбежно спотыкается о препятствие. Длинноты же вынуждают его отставать..." (III, 9, 1409 b 5—6).

¹² "...Достоинство слога — быть ясным; доказательство тому — если речь не доводит до ясности, она не делает своего дела" (III, ii, 1, 1404 b).

¹³ См. пояснения по поводу появления имени Демосфена во второй книге (II, 24, 81397 Ь, 1402 Ь) в комментариях С.С.Аверинцева к третьей книге "Риторики" Аристотеля // Аристотель и античная литература. М., 1978. С. 179.

¹⁴ Миллер Т.А. К истории литературной критики в классической Греции V— IV вв. до н.э. С. 150.