Практика судебного красноречия 5 страница

Если практическая ценность знания для софистики заключалась только в том, чтобы увеличить силу личности, стремившейся к власти и могуществу, то благородный патриотический дух Сократа не мог с этим мириться. Для него дельным гражданином был лишь человек, умевший заботится не о себе, а о государстве. С помощью знания Сократ стремился сделать человека нравственно лучше и воспитать из него хорошего гражданина. Аристофан, который относил Сократа к софистам и изобразил афинского мудреца в виде лжеученого в комедии "Облака", подметил лишь роднящее их умение владеть словом и тем сыграл роковую роль в судьбе мудреца, прославившего Афины (см. защитительную речь Сократа в платоновской "Апологии Сократа").

С другой стороны, Сократ внес значительный вклад в развитие софистики практической разработкой методов публичной полемики, на которых основывались все его знаменитые беседы. Собственно термин полемика (πολεμικος) в переводе с греческого означал "воин", "военное дело". Умение вести беседу, сталкивать противоположные взгляды, отыскивать истину путем спора во времена Сократа называлось эристикой ("ερισσα — эпич. спорить, состязаться), и в основном было сферой приложения софистики. Один из собеседников платоновского диалога "Софист" считает, что "софист, видимо, и есть не что иное, как род [людей], наживающих деньги при помощи искусств словопрения, прекословия, спора, сражения, борьбы..." ("Теэтет", 226 А). Диалектика Сократа представляла собой философское искусство вести рассуждение, в то время как эристик (софист) любой ценой отстаивал свою правоту и возражал против иной точки зрения только потому, что она иная. Кстати, "диалектика" (διαλεγεσθαι) дословно означает "беседа" и имеет в виду искусство мыслить в подвижных формах живой беседы, предполагающее, в частности, особый интерес к слову и игре слов ⁶. Оппоненты Сократа Протагор и Горгий постоянно отмечали необычайное мастерство афинянина, задающего вопросы ("Протагор", 318D). Но право отвечать они обычно представляли своим самоуверенным ученикам, откуда появляются в диалогах Платона Каллий, Пол, Менон и проч.

Главными рычагами сократовской эристики были ирония (от εiρωνεια — притворство, εiρωνεια Σοκρατους — ирония Сократа, прикидывающегося незнающим, с тем чтобы поймать и уличить своего собеседника в незнании) и майевтика (μαιευτικος — повивальный, оказывающий родовспоможение). Ирония заключалась в умении философа остроумной системой вопросов и ответов загнать противника в логический тупик. Однако ирония Сократа по преимуществу добродушна и деликатна ⁷. Она свободна от зла и спеси: "Ведь не то что я, путая других, сам во всем разбираюсь, — нет, я и сам путаюсь, и других запутываю. Так и сейчас — о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, ⁸ а ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать, что она такое" (Платон. Менон, 80D). Далее подключалась майевтика и тем же вопросно-ответным методом с помощью логики и диалектики способствовала рождению истины. "В моем повивальном искусстве, — замечает Сократ, — почти все так же как и у них; отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве — то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод" (Платон. Теэтет, 150В—С).

Чаще всего вопросы, задаваемые Сократом, формулировались так, что на них можно было получить только однозначный и заранее предсказуемый ответ, хотя сам мудрец настаивал на том, что в точности и сам еще не знает того, о чем говорит, "я только ищу вместе с вами, и если кто, споря со мною, найдет верный довод, я первый с ним соглашусь" ("Горгий", 506А). Среди сократовских доводов нередко встречались игра словами, этимологические доказательства и искусные аналогии с бытовыми явлениями. Не случайно наименее образованные из оппонентов Сократа бранили его "завзятым оратором" ("Горгий", 482С) и упрекали в пустословии и мелочности рассуждений ("без передышки ты толкуешь о поварах и лекарях, башмачниках и сукновалах — как будто про них идет у нас беседа!" // Там же. 489В, 491А). Однако при всей кажущейся простоте речь Сократа не только по существу, но и по форме была довольно изощрена. Исходя из внешнего подобия обыватель объединил Сократа с софистами и приговорил к смертной казни за развращение молодежи и отрицание богов.

Смерть Сократа стала примером смерти истинного философа, прожившего благочестивую жизнь и не желавшего прибегнуть к уловкам и лжи ради сохранения этой жизни. Сократ выпивает чашу цикуты во имя главной идеи своей жизни: "говорить правду" (Платон. Апология Сократа, 18 А).

Сократ создал не только новую этику, новую методику спора, но и новое мышление. Среди его учеников были прославленные Аристипп, родоначальник философского гедонизма, Антисфен, основавший школу киников, а также прославленный историк Ксенофонт и Платон, оставившие для потомков свои воспоминания об учителе.

В истории классической риторики наследие Платона приобретает особое значение в связи с тем, что Сократ ничего не писал, и все нравственные законы, вводимые Сократом в современную ему науку и педагогику, грешащую скептицизмом и релятивизмом, стали достоянием последующих поколений почти целиком благодаря усилиям Платона и Ксенофонта.

Если Сократ был связан с софистикой многими корнями, то его духовный наследник Платон в течение жизни все более и более расходится с ней, и в конце концов превращается в ее главного разоблачителя и гонителя.

В диалоге "Федр" платоновский Сократ объектом критики избирает одну из речей знаменитого судебного оратора Лисия, причем предметом разбирательства становятся общепринятое в риторической практике соблюдение "должного" — общие места, слог, композиция, способ описания предмета речи. Последовательность изложения Лисия представляется Сократу платоновского диалога произвольной ("Он стремится к тому, чтобы его рассуждение плыло не с начала, а с конца, на спине назад, <...> все в этой речи набросано как попало", — рассуждает критик. 264А—В.) Далее автор противопоставляет риторической практике Лисия "идеальную" речь Сократа, построенную на логическом принципе, все последующее в которой вытекает из предыдущего: "всякая речь должна быть составлена, словно живое существо, у нее должно быть тело с головой и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг к другу и соответствовать целому" (264С).

Но наибольшее неприятие вызывает у философа риторический принцип правдоподобия (εικοσ), вероятности, который он отвергает в следующих выражениях: "Тисий же и Горгий пусть спокойно спят: им привиделось, будто вместо истины надо больше почитать правдоподобие, силою своего слова они заставляют малое казаться великим, а большое малым, новое представляют древним, а древнее — новым, по любому поводу у них наготове то сжатые, то беспредельно пространные речи" ("Федр", 267А—В). Если риторическая практика не предусматривала глубокого изучения предмета, о котором шла речь, то Платон от риторики в первую очередь потребовал знания объекта, о котором она говорит. Причем "знание", по Платону, не сводилось к знакомству с частными деталями дела (здесь философ был согласен принять Горгиев тезис об условности человеческого знания), а состояло в умении постигнуть суть предмета: определить его род и вид с точки зрения целого и единого, проанализировать его состав и взаимосвязи: "Тот, кто намерен заняться ораторским искусством, должен прежде всего определить свой путь в нем и уловить, в чем признак каждой его разновидности — и той, где большинство неизбежно блуждает, и той, где этого нет... Затем, я думаю, в каждом отдельном случае он не должен упускать из виду, но, напротив, как можно острее чувствовать, к какому роду относится то, о чем он собирается говорить" ("Федр", 263В—С).

"Релятивизму софистической риторики философия <Платона> противопоставила искание онтологии (выделено мной. — Е.К.), Горгиеву отрицанию возможности познания бытия — стремление найти новое знание. Если афинские ораторы стремились управлять настроением сограждан и вершить ходом дел в государстве, то Платон в своих беседах ставил целью найти те коренные основы, от которых, как он полагал, зависит наилучшая структура общества. Исследованию этих основ, прежде всего основ полисной этики, посвящена большая часть его произведений. И огромное место в них заняла разработка программы воспитания нового типа граждан, а внутри ее — осмысливание сущности и функции словесного искусства," — пишет исследовательница античной поэтики Т.А. Миллер ⁹.

Однако, чтобы сделать речь убедительной, систематизация и классификация, применяемые философией, казались Платону недостаточными. Он обратился к теории восприятия и одним из первых заговорил о психологии слушателя, находя необходимый оратору ориентир в знании различных типов человеческой души. Грубая игра Фрасимаха и его подражателей на нервах слушателей не удовлетворяла ни Платона, ни его учителя Сократа, который говорит: "В жалобностонущих речах о старости и нужде всех одолели, по-моему, искусство и мощь халкедонца. Он умеет вызвать гнев толпы и своими чарами укротить разгневанных..." (267С—D). И далее: "Поскольку сила речи заключается в воздействии на душу, тому, кто собирается стать оратором, необходимо знать, сколько видов имеет душа: их столько-то и столько-то, и они такие-то и такие-то, поэтому слушатели бывают такими-то и такими-то. Когда это должным образом разобрано, тогда устанавливается, что есть столько-то видов речей и каждый из них такой-то. Таких-то слушателей по такой-то причине нелегко убедить в таком-то такими-то речами, а такие-то потому-то и потому-то с трудом поддаются убеждению" (271C—Е). Так эмпирически рождаются приемы научной аналитики, которыми блестяще воспользуется Аристотель как в применении к гуманитарным, так и в отношении естественных наук.

Платоновская идея связывала воедино логику, которую еще называли диалектикой, и знания о душе, то есть психологию, и этим отличалась от субъективистского подхода софистов, рассчитывавших лишь на собственную ловкость. "Кто не учтет характеры своих будущих слушателей, — продолжает платоновский Сократ, — кто не сумеет различить существующее по видам и охватить одной идеей все единичное, тот никогда не овладеет мастерством красноречия..." ("Федр", 273 Е).

Комментируя этот отрывок, Т.А. Миллер размышляет: "Если софист брался управлять реакцией слушателя по своему усмотрению, а Исократ ставил эту реакцию в зависимость от того, как именно изображен предмет речи, то Платон предлагал изучить и систематизировать саму эту реакцию, понять ее не как нечто субъективное и неуловимое, а как что-то причинно-обусловленное, с чем оратор должен считаться. Если софист заявлял, что речь не может быть абсолютно истинной и точной, и умел ловко говорить об одном и том же прямо противоположные вещи, то Платон нашел критерий правильности высказываний в логическом ходе рассуждений о предмете, в таком способе изображения вещи, который не может меняться по прихоти оратора" ¹⁰.

В "Кратиле" Платон довел это рассуждение до логического конца, опровергнув допущение софистов о том, что слово — это условность, плод договоренности между собой, как обозначить предметы реального мира. Исходя из объективного существования окружающей реальности он создал учение о правильности имен (ορθοτης ονοματων). Так великому философу удалось превратить в науку эмпирические знания софистов об орфоэпии, этимологии и просто грамматики.

Роль Платона в истории риторики действительно трудно переоценить. Живые портреты Протагора, Продика, Гиппия нарисованы в диалогах "Протагор", "Гиппий больший", "Гиппий меньший" и других. Известно, что Платон посещал лекции софистов, манеру которых он так великолепно умеет передавать. Исторические свидетельства современника имеют сегодня непреходящую ценность. Однако как последователь Сократа Платон был первым серьезным критиком софистики, повлиявшим на дальнейшую эволюцию как самой риторики, так и высшего гуманитарного образования, базировавшегося на ней. Известно, что учение Сократа в изложении Платона о воспитании добродетели и нравственности в процессе софистического обучения молодежи (например, в диалоге Платона "Протагор"), оказало немаловажное влияние на систему воспитания в школе Исократа, ученика прославленного софиста Горгия.

Платон сделал своего учителя главным действующим лицом большинства диалогов и сохранил для потомков не только обаятельный образ Сократа, но и многочисленные идеи афинского мудреца, его невиданное прежде умение вести беседу, разбивая доводы противника и помогая родиться новому знанию. Причем методика спора у платоновского Сократа есть методика научной дискуссии, которая никогда не переходит в перебранку, а стремится к поиску взаимопонимания, нахождения общего в целях углубления знания. Истина не дается изначально, а возникает из рационалистического сопоставления противоположных мнений. Истина, по сократикам, рождается в процессе диалогического общения, в котором искусство "родовспоможения" (майевтика) играет главную роль.

Однако в идеальном облике платоновского Сократа мы находим черты, скорее, приписываемые ему прославленным творцом идеалистического мировоззрения, чем изначально присущие курносому и босоногому сыну каменотеса из Алопеки. К примеру, платоновский Сократ, в искусстве беседы всегда исходивший из того, что уже известно собеседнику, не ошарашивая его сразу некой неизвестной и непонятной истиной, следовал путем наводящих вопросов. В диалогах Платона Сократ применяет другую методику: выяснить границы знания и незнания собеседника, помогая ему вспомнить то, что уже было известно его душе: ведь познание и есть воспоминание (αναμνσις — анамнесис) вечной души, о том, что она знала еще до рождения данного человека. "Но если, — поясняет Сократ-мудрец платоновского "Федра", — рождаясь, мы теряем то, чем владели до рождения, а потом с помощью чувств восстанавливаем прежние знания, тогда, по-моему, "познать" означает восстанавливать знание, тебе уже принадлежавшее. И, называя это припоминанием, мы бы, пожалуй, употребили правильное слово" (Платон. Федр, 75 Е).

Естественно, что в современном мире ни один из специалистов не сможет разграничить собранные в диалогах Платона мысли Сократа от собственно платоновских философских изысканий. Но облик Сократа у Платона эволюционирует от более земного и тесно связанного с современной ему софистикой (см. совершенно софистические доводы против обвинителей в "Апологии Сократа", 25 С—D, 26С и проч.) образа просветленного площадного мудреца в сторону визионера, боговдохновенного глашатая истины и полубога, завораживающего людей своей божественной игрой на лире. В диалоге Платона "Пир" подвыпивший Алкивиад сравнивает Сократа с козлоногим сатиром Марсием ¹¹. Выступления даже хороших ораторов, считает Алкивиад, увлекают ловкостью и покоряют своей внешней красивостью, беседы же Сократа, даже в плохом пересказе завораживают слушателей, будь то мужчина, женщина или юноша. "Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от его речей льются слезы; то же самое, как я вижу, происходит и со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, — продолжает Алкивиад, — я находил, что они хорошо говорят, но ничего подобного не испытывал, душа моя не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось — нельзя больше жить как я живу... Поэтому я нарочно не слушаю его и пускаюсь от него, как от сирен, наутек, иначе я до самой старости не отойду от него. И только перед ним одним испытываю я то, чего вот уж никто бы за мною не заподозрил, — чувство стыда. Я стыжусь только его, ибо сознаю, что ничем не могу опровергнуть его наставлений, а стоит мне покинуть его, соблазняюсь почестями, которые оказывает мне большинство... И порою мне даже хочется, чтобы его вообще не стало на свете, хотя, с другой стороны, отлично знаю, что, случись это, я горевал бы гораздо больше"(Платон. Пир, 215 Е—216 С). Эту прочувствованную речь произносит человек, чье имя было притчей во языцех, герой и предатель, одно упоминание которого стало главным доводом обвинителей Сократа в развращении молодежи. Но сколько мистики в нарисованном им образе! Корибанты — иступленные жрецы Кибелы, козлоногий сатир Марсий — совсем близко к орфическим культам и порожденному ими философскому учению пифагорейцев, предшественников Платона на ниве идеалистической философии. Чем позднее рождаются у Платона диалоги, неизменным участником которых продолжает оставаться Сократ, тем менее он Сократ исторический, тем более alter ego самого автора.

В уже упомянутом диалоге "Софист" Платон продолжает сократовскую линию разоблачения моральной беспринципности ремесла софистов, утверждая совсем в духе учителя, что "всякая душа заблуждается (αγνοονσαν) во всем не по доброй воле" (228 С). Однако в последнем диалоге нет и тени сократовского добродушия. Скорее метод "Софиста" можно определить как сарказм и пародию.

Ч у ж е з е м е ц. <...> вот ведь сколько многовидным оказался у нас софист. Мне кажется, прежде всего мы обнаружили, что он — платный охотник за молодыми и богатыми людьми.
Т е э т е т. Да.
Ч у ж е з е м е ц. Во-вторых, что он крупный торговец знаниями, относящимися к душе.
Т е э т е т. Именно.
Ч у ж е з е м е ц. В-третьих, не оказался ли он мелочным торговцем тем же самым товаром?
Т е э т е т. Да; и в-четвертых, он был у нас торговцем своими собственными знаниями.
Ч у ж е з е м е ц. Ты правильно вспомнил. Пятое же попытаюсь припомнить я. Захватив искусство словопрений, он стал борцом в словесных состязаниях. <...>

("Софист", 231D-E)

В основу рассуждения Чужеземца о софистике Платон положил не только метафору презираемого и гонимого им в "Государстве" занятия торговлей, но и принцип дихотомии, утомляющий не столько собеседника в диалоге Теэтета, сколько современных комментаторов ¹². Мучительная платоновская дихотомия, которую с трудом одолевает даже такой талантливый и подающий надежды юноша, как ученик Сократа Теэтет, есть рассчитанная пародия на софистические антитезы и особенно параллелизмы — главный прием ораторов начиная с Горгия. Платон утрирует ту сторону ораторского искусства, которая была чисто субъективным построением искусственных и не выражающих сути обсуждаемого явления доводов, тем более, что невежественному слушателю она казалась высшей степенью возможной премудрости.

Т е э т е т. Но ведь то, что теперь сказано, походит на нечто подобное.
Ч у ж е з е м е ц. Да ведь волк походит на собаку, самое дикое существо — на самое кроткое. Но человеку осмотрительному надо больше всего соблюдать осторожность в отношении подобия, так как это самый скользкий род. Впрочем, пусть будет так: ведь если определения четки даже в отношении мелочей, то никакого спора из-за них не возникает.
Т е э т е т. Да, вероятно, не возникает.
Ч у ж е з е м е ц. Так пусть же частью искусства различать будет искусство очищать, от искусства очищать пусть будет отделена часть, касающаяся души, от этой части — искусство обучать, от искусства обучать — искусство воспитывать, а обличение пустого суемудрия, представляющее собою часть искусства воспитания, пусть называется теперь в нашем рассуждении благородною софистикою (во всех случаях выделено мной. — Е.К.)

("Софист", 231 А—В)

"Благородная софистика" — тот вид риторики, которую собирался создать Платон с помощью идей Сократа, а также благодаря своим собственным усилиям философа и моралиста. Возможно, такую риторику преподавал в Академии ученик Платона Аристотель. А пока Платон развенчивает основные завиральные идеи современной философу софистики, которую он не может определить иначе, как искусство, "творящее призраки". Софист есть само творящее призраки лицо, призрачное искусство которого и называют обычно подражанием (μιμησις — 266Е—267А). Однако софист — это подражатель, без знания того, чему подражает, поскольку его подражание основывается не на знании, а на мнении (σοξα — 267В—Е). Он — сознательный лицемер, далекий от каких-либо государственных и общественных целей, он — человек, намеренно извращающий мудрость и запутывающий своего собеседника в искусных противоречиях (268А—С).

В этом же диалоге Платон виртуозно развенчивает один из основных тезисов софистики ¹³, связанных с теорией σοξα — мнения: "Никакой лжи нет, а есть только истина." "Но Платон задает убийственный вопрос: а истина у тебя отличается чем-нибудь от лжи или ничем не отличается? Если она ничем не отличается от лжи, то вместо слова истина ты можешь поставить слово ложь и ты должен говорить, что все есть ложь. А если, по-твоему, истина чем-нибудь отличается от лжи, то скажи, чем она отличается? Чтобы сохранить осмысленность своей позиции, софисту приходится волей-неволей отличать истину от лжи. Но ведь истина есть утверждение какого-то бытия, а ложь — его отрицание. Так и приходит Платон к своей диалектике бытия и небытия как условию возможности отличать истину и ложь" ¹⁴.

В этом диалоге Платон причисляет к "искусству обманщиков и шарлатанов" (241В), обладателей "мнимого знания" (233Е) и тех, кто "способен лицемерить всенародно, в длинных речах, произносимых перед толпою", и тех, кто "в частной беседе с помощью коротких высказываний заставляет собеседника противоречить самому себе"(268В — ср. Сократ!), и клеймит их именем софистов. С этих страниц начнется война между философами и риторами, конца которой античный мир не увидит.

И все же платоновские диалоги, написанные с такой страстью, мастерством и глубиной мысли оказали совсем незначительное влияние на современную философу софистику. Вероятно, поэтому в утопическом "Государстве" Платона для риторики и искусства красноречия не нашлось места. Во главе платоновского идеального строя должны были стоять философы, которых отличала "правдивость, решительное неприятие какой бы то ни было лжи, ненависть к ней и любовь к истине" (Государство. VI, 484CD). Целью правления философов является благоденствие всего государства, но вовсе не отдельной конкретной личности в этом государстве. Платоновское "благо", постигавшееся с помощью диалектической способности разума (VI, 509D—51 IE), по сути, сводилось к тому, чтобы каждый работник выполнял свое дело и не бунтовал против установленного порядка. Сам философ формулирует это так: "...закон ставит своей целью не благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего государства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всех граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны в той мере, в какой они вообще могут быть полезны для всего общества. Выдающихся людей он включает в государство не для того, чтобы предоставить им возможность уклоняться куда кто хочет, но чтобы самому пользоваться ими для укрепления государства" (VII, 519Е—520А).

"Всеобщие", по выражению Гегеля, "люди" ¹⁵ строят государство трудолюбивых муравьев, о котором очень точно высказался Шталь: Платон "приносит в жертву своему государству человека, его счастье, его свободу и даже его моральное совершенство... это государство существует ради самого себя, ради своего внешнего великолепия..." ¹⁶

В результате формирования идеи тотального государства в его совокупности, целостности и неделимости возникает необходимость монополии на истину, и Платон достаточно последовательно творит государственную религию и мусические искусства, изгоняя враждебные мифологию, Гомера и трагиков, различные формы публицистики — все, что могло хоть как-то потревожить процесс воспитания искусственных людей, предназначенных обрести счастье лишь в небесной жизни. Платон отказывал тем или иным великим поэтам, историкам и риторам в возможности оказывать влияние на процесс воспитания граждан Государства, не находя в их произведениях морального урока, который могла бы извлечь из чтения молодежь. Свою позицию он излагает так: "И поэты, и те, кто пишет в прозе, большей частью превратно судят о людях; они считают, что несправедливые люди чаще всего бывают счастливы, а справедливые — несчастны; будто поступать несправедливо целесообразно, лишь бы это оставалось в тайне, и что справедливость — это благо для другого человека, а для ее носителя она — наказание. Подобные высказывания мы запретим, и предпишем и в песнях и в сказаниях излагать как раз обратное" (Государство. II, 392А—В).

Платон — страстный моралист и политический мыслитель — был гражданином иного времени — времени удушья афинской демократии. Как человек аристократического происхождения и воспитания он отрицал социальное устройство, при котором все зависит от решения черни, подпавшей под влияние искусной лести ораторов и софистов. Последние, заботившиеся не об истине, но о влиянии, не о добре, но об удовольствии, вели государство к гибели. Поэтому если для Сократа софисты — плохие учители и наставники, для Платона они политические противники, на которых он обрушивает всю мощь своего интеллекта и вдохновленного страстью пера. Платону совершенно очевидно, что ораторское искусство неспособно в течение продолжительного времени управлять государством к его благу, и совершенно неправилен тот строй, который отдает власть в руки красноречия. В "Протагоре" и "Горгии" он только открывает военные действия против софистов, в "Федре" и "Теэтете", "Софисте" и "Политике" разворачивает их полном объеме, в "Государстве" и "Законах" приходит к мысли о запрете на публичное слово, которое, впрочем, он изгоняет из идеального государства вместе с поэзией и искусствами.

Платон — политический мыслитель и социальный пророк — сыграл немалую роль в формировании жанра политической утопии ("Государство") и антиутопии (Атлантида — "Критий"). Творец политических мифов — он образец позднейших публицистов и политологов от эпохи Возрождения до XX века.

Как утверждал Цицерон (De Orat., I, 14), Платон первым ввел диалогическую прозу в обиход древнегреческой словесности. По собственному признанию философа, не позорно сочинять речи, но позорно говорить и писать плохо (Федр/ 258D). Его диатриба ¹⁷ "Апология Сократа" есть образец страстной и мужественной полемики с современниками и согражданами, приговорившими Сократа к смерти. Его диалоги — пример "сократовского диалога", сочетавшего в себе жанр философской беседы с высокохудожественным оформлением: драматическое развитие действия и увлекательность мысли, живые образы собеседников, метафоры на уровне мифа и на уровне образа и проч. Без "сократовского диалога", каким он явился нам исключительно благодаря Платону, невозможно представить себе возникновение жанровой специфики мениппеи и диатрибы, распространившихся в поздние века античности и легших в основу христианских жанров ораторского искусства проповеди и памфлета.

Не будем забывать, что ^Платон был наиболее прославленным учителем греческого мира. В роще бога Академа он создал самую знаменитую школу — Академию, которая просуществовала около девяти веков. Свое призвание он видел в живом воздействии путем устного преподавания, и письменную речь хотел сделать лишь художественным отзвуком устной. Об этом Платон особенно ясно говорит в "Федре".

Неприятие нравственного релятивизма он передал знаменитому ученику Аристотелю, однажды заметившему: "стыдно молчать и позволять говорить исократам..." Именно Аристотель создал нормативную "Риторику", в основании которой впервые был заложен философский принцип интеллектуального поиска истины. Поэтому "Риторика" Аристотеля сохраняет не только историческую, но и научную ценность до наших дней.

¹ Этот термин, применяемый ко времени становления науки в Греции V—IV вв. до н.э., был очень распространен в классических штудиях конца прошлого века. См., напр.: Виндельбанд В. Платон. СПб, 1900.
² Примером тому может служить принадлежащая Продику знаменитая аллегория о Геракле, сохраненная для нас Ксенофонтом: Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. II, 1, 21—34.
³ Платон. Апология Сократа. 30, е / Пер. М.С. Соловьева. Здесь и далее диалоги Платона цитируются по изданию: Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. 1.
⁴ Там же.
⁵ Замечательно, что обыкновенный аттический крестьянин Стрепсиад, герой комедии Аристофана "Облака", рассуждает о софистике так же, как и Горгий. Именно для того чтобы обмануть кредиторов своего сына, он отправляется учиться уму-разуму в "мыслильню" Сократа, который, во-первых, не имел своей, в общепринятом понимании, школы, а во-вторых, был ярым противником нравственного релятивизма софистов. Ведь именно перед Сократом оправдывается платоновский Горгий, говоря: "Если же кто-нибудь, став оратором, затем злоупотребит своим искусством и своей силой, то не учителя надо преследовать ненавистью и изгонять из города: ведь он передал свое умение другому для справедливого пользования, а тот употребил его с обратным умыслом. Стало быть, и ненависти, и изгнания, и казни по справедливости заслуживает злоумышленник, а не его учитель" ("Горгий", 457 В—С).
⁶ Как пишет С.С. Аверинцев, "диалектика" в понимании древних "немыслима вне эллинского отношения к публичному слову и публичному спору, вне той поистине всенародной жадности до игры ума, без которой софисты были бы заумствовавшимися теоретиками и сам Сократ был бы противным многоречивым резонером. Она поднималась к духовным высотам мысли и стиля прямо от уличного острословия и уличного причитания, от народной любви к "складной" речи. (Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 234).
⁷ Когда афинский суд признал Сократа виновным по всем пунктам выдвинутого против него обвинения и мудрецу предоставили слово, чтобы избрать наказание (противная сторона требовала смерти, защита могла предложить более легкое наказание, к примеру, изгнание или денежный штраф), он сказал, что вполне заслужил обед в Пританее. Это был почетный государственный обычай кормить на государственный счет выдающихся людей — обед, на который приглашались почетные граждане, гости или победители в состязаниях на играх. Подготовленный всей своей жизнью философа к принятию смерти Сократ говорил об обеде в Пританее, что "это подходит <к нему> гораздо больше, нежели для того из вас, кто одержал победу в Олимпии верхом, или на паре, или на тройке, потому что такой человек старается о том, чтобы вы казались счастливыми, а я стараюсь о том, чтобы вы были счастливыми, и он не нуждается в даровом пропитании, а я нуждаюсь"(Платон. Апология Сократа. 36 D—Е.). Позднее один из богатых друзей Сократа предложил приговоренному к смерти философу бежать, Сократ остроумно спросил, знает ли Критон то место на земле, где бы можно было спрятаться от смерти?
⁸ Подобные тупиковые моменты в сократовских беседах демонстрировали не только невежество того или иного собеседника, но и вообще основной принцип сократовского скептицизма ("Я знаю, что ничего не знаю"). По рассказам древних, Пифия назвала Сократа самым мудрым из живущих благодаря его утверждению "мудр только бог, а человеческая мудрость немного стоит" (См.: Платон. Апология Сократа, 21А: 23А; Ксенофонт. Защита Сократа на суде, I, 12—13).
⁹ Миллер ТА. Основные этапы изучения "Поэтики" Аристотеля. Цит. изд. С. 43.
¹⁰ Миллер ТА. Основные этапы изучения "Поэтики" Аристотеля. Цит. изд. С. 60.
¹¹ Внешность Сократа резко контрастировала с его внутренними душевными талантами. По сохранившемуся бюсту и описаниям современников можно составить довольно комический портрет Сократа. Он был низкоросл, с большим животом, курнос, толстогуб, над крупными выпученными глазами нависал огромный лоб, осененный значительной лысиной. Поскольку Сократ был беден, он часто не носил обуви и его одежда была одеждой бедняка. За свои уроки Сократ не брал денег, считая платного учителя кем-то вроде продажной женщины, которая, взяв плату, теперь обязана дарить любовь тому, кто заплатил. Он не желал раздавать свое время тем, кто платил, а беседовал лишь с теми, у кого видел признаки "душевной беременности".
¹² См. комментарии А.Ф.Лосева к диалогу "Софист" // Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. С. 488 и сл.
¹³ Основной тезис риторского скептицизма был сформулирован Горгием в несохранившемся сочинении "О не сущем", в котором доказывалось, что сущего нет, а если оно и было, то осталось бы непознаваемым.
¹⁴ Лосев А.Ф. Комментарии к диалогу "Софист".
¹⁵ Гегель. Соч. М., 1932. Т. 10. С. 217.
¹⁶ Stahl F.J. Die Philosophic des Rechts. Bd. I. Geschichte der Rechtsphilosophie. 5 Aufl. Tubingen, 1879. S. 17.
¹⁷ Диатриба — в античной литературе жанровая форма философско-моралистического "увещания" или "обличения", имитирующего живые интонации устной беседы. Как отмечает С.С.Аверинцев в книге "Поэтика ранневизан-тийской литературы", "техника диатрибы предполагала имитацию диалога, когда говорящий "передразнивал" своего воображаемого оппонента, а затем отвечал на его вопросы и возражения" (С. 303). О теоретических аспектах проблемы см. Бахтин ММ. Из предыстории романного слова // Бахтин ММ, Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975. С. 408—446).