Последние дни с учителем

 

– Гуруджи, я рад, что сегодня утром застал вас одного,– обратился я к учителю, только что прибыв в Серампур с благоухающей ношей – фруктами и розами. Шри Юктешвар кротко взглянул на меня.

– Что у тебя за вопрос? – Учитель поглядел в стороны, как бы ища спасения.

– Гуруджи, я пришел к вам еще школьником, а теперь я взрослый человек, и у меня появились седые волосы. Хотя вы обильно орошали меня молчаливой добротой с самого начала, с первого часа и по нынешнюю минуту, разве вы не понимаете, что всего лишь однажды, в день встречи вы сказали: «Я люблю тебя»? – Я посмотрел на гуру с мольбою.

Учитель потупил взор.

– Йогананда, разве я должен приносить в холодную область слов те теплые чувства, которые лучше всего хранятся в безмолвии сердца?

– Гуруджи, я знаю, что вы любите меня, но мои смертные уши жаждут услышать, как вы сами скажете это.

– Пусть будет так, как ты желаешь. Во время моей семейной жизни я часто хотел иметь сына, чтобы вести его по пути йоги. Но когда ты вошел в мою жизнь я стал доволен: ибо в тебе я нашел сына,– в глазах Шри Юктешвара стояли слезы,– Я всегда люблю тебя, Иогананда.

– Ваш ответ открывает мне двери на небеса.

При этих словах я ощутил, что с моего сердца навсегда снят тяжелый груз. Я знал, что гуру сдержан и не принадлежит к эмоциональному типу, однако меня часто удивляло его молчание. Иногда я боялся, что мне не удалось целиком оправдать его ожидания. Никогда нельзя было понять до конца странную натуру учителя: глубокий и спокойный, он оставался недоступным намерениям внешнего мира, ценности которого давным-давно отбросил.

Через несколько дней после этого разговора я выступил перед большой аудиторией в Альберт-холле, в Калькутте. Шри Юктешвар согласился сесть на возвышение вместе с махараджей Санташем и мэром Калькутты. Учитель не сделал мне никакого замечания. Во время выступления я несколько раз взглядывал на него, и мне казалось, что он выглядит довольным.

Затем состоялась беседа с выпускниками Серампурского колледжа. Когда я смотрел на своих старых школьных друзей, а они – на своего «безумного монаха», слезы радости текли без всякого стеснения[[355]]. Мой Златоуст, профессор философии Гошал вышел вперед, чтобы приветствовать меня. Все наши прошлые разногласия растворились в алхимической реторте времени.

В конце декабря в Серампурской обители праздновали день зимнего солнцестояния. Как всегда, ученики Шри Юктешвара собрались изо всех концов страны. Благоговейные санкиртаны, приятные голоса, певшие соло, угощение, устроенное юными учениками, глубоко волнующая речь учителя под открытым небом во дворе ашрама, заполненном толпою, – ах, все эти воспоминания! Радостные праздники давно прошедших лет! Однако в тот вечер в установленном распорядке празднества появилась новая черта.

 

 

Последний праздник зимнего солнцестояния, который отмечал Шри Юктешвар. Декабрь 1935 г. Мой Гуру сидит в центре. Я – справа от него. Праздник проходил на большом дворе Серампурской обители моего Гуру.

 

– Йогананда, пожалуйста, выступи перед собравшимися по-английски! Глаза учителя блеснули, когда он обратился ко мне с этой вдвойне необычной просьбой; не вспомнил ли он о моем затруднении на борту корабля перед первой лекцией, прочитанной по-английски? Я рассказал собравшимся всю эту историю, закончив ее восторженной хвалой нашему гуру.

– Его неустанное руководство я ощущал не только на борту океанского парохода,– сказал я в заключение,– но и ежедневно в течение всех пятнадцати лет, которые я провел на огромной и гостеприимной земле Америки.

После того, как разошлись гости, Шри Юктешвар позвал меня в ту же самую комнату, где мне когда-то лишь однажды после аналогичного праздника, было позволено спать в его кровати. В этот раз гуру спокойно сидел в центре полукруга учеников, устроившихся у его ног.

– Иогананда, ты сегодня уезжаешь в Калькутту? Пожалуйста, вернись сюда завтра, мне надо кое-что тебе сказать.

На следующий день, произнеся несколько простых слов в качестве благословения, Шри Юктешвар присвоил мне следующий монашеский титул: Парамаханса [[356]].

– Теперь это звание формально заменяет твой прежний титул – свами,– сказал он, когда я преклонил перед ним колени. Молча улыбнувшись, я подумал о том, какие трудности придется преодолевать моим ученикам-европейцам, когда они будут называть меня «Парамахансаджи» [[357]].

– Моя задача на земле ныне окончена, и ты должен продолжать ее,– спокойно проговорил учитель, серьезно и мягко глядя на меня. Мое сердце забилось от страха.

– Пожалуйста, пошли кого-нибудь для управления нашим ашрамом в Пури[[358]],– продолжал Шри Юктешвар.– Я передаю все в твои руки. Ты сможешь успешно править ладьей своей жизни и организации, ты поведешь их до берегов божественного.

В слезах я обнял ноги гуру; он встал и с любовью благословил меня. Позднее гуру обсудил со мною детали завещания, касающиеся принадлежащей ему недвижимости. Его беспокоила возможность того, что после смерти родственники смогут предъявить претензии на две его обители и другое имущество. Он желал предупредить такой поворот дела и устроить все так, чтобы оставшиеся после него материальные ценности были употреблены исключительно на благотворительные цели.

– Недавно мы приготовили все для того, чтобы учитель посетил Киддерпур, но он не поехал.

Это замечание обронил однажды утром Амулайа, мой собрат по учению у Шри Юктешвара. Я ощутил холодную волну предчувствия. На мои упорные расспросы Шри Юктешвар отвечал: «Я больше никогда не поеду в Киддерпур». На мгновенье учитель вздрогнул, как испуганный ребенок.

"Привязанность к телесному обиталищу, возникающая из его собственной природы[[359]] существует даже у великих святых",– писал Патанджали. В некоторых своих беседах о смерти мой гуру был вынужден прибавить: «Так птица, долго сидевшая в клетке, страшится покинуть дом, к которому она привыкла, когда дверцы клетки отворены».

– Гуруджи,– обратился я к нему, рыдая,– не говорите этого! Никогда не произносите при мне таких слов.