О силе исповеди. Нибудь серьезный проступок, ругаю его за это и — понят­ное дело — становлюсь «злюкой»

нибудь серьезный проступок, ругаю его за это и — понят­ное дело — становлюсь «злюкой». Но что я могу поделать? Успокаивать каждого в его страсти, чтобы казаться доб­реньким, а потом всей честной компанией оказаться в аду? Когда человек, которого я отругал или же сделал за­мечание, расстраивается, то меня за это никогда не муча­ет совесть, потому «во я ругаю человека от любви к нему, для его же собственного блага. Я вижу, что человек не по­нимает, насколько он ранил Христа тем, что сделал, и по­этому ругаю его. Ругая человека, я испытываю боль, пере­утомляюсь, однако моя совесть не мучает меня за это. Потом я могу спокойно — без исповеди — идти ко Свя­тому Причастию. Я испытываю в себе утешение, радость. А утешение и радость для меня — спасение души.

— Геронда, иногда помысл говорит мне, что Вы гово­рите со мной утешительно потому, что строгость мне не по плечу, либо потому, что Вы уже много раз говорили мне о чем-то и, поскольку я этого не выполнила, реши­ли махнуть на меня рукой.

— Вот благословенная душа! Ты что же думаешь, что я буду играть спасением твоей души? Это кто-то неопыт­ный может ставить подобные эксперименты. А у зрело­го человека есть способность к суждению, и он идет, не уклоняясь ни вправо, ни влево. Чувствуй себя в безопас­ности. Если я увижу в тебе непорядок, то будь я от тебя близко или далеко, я тебе о нем скажу. Ты имей в себе доверие и мир. Ах, вы меня еще совсем не поняли! Не­ужели ты думаешь, что я вот так легко буду успокаивать ваши помыслы? Что я, по-вашему, скажу человеку, видя, что его душа [чрезмерно] чувствительна или что она на­ходится в потрясении от осознания своего греха? В этом случае я утешаю человека, чтобы он не впал в отчаяние. Однако, видя, что сердце человека жестко, как камень, я говорю с ним строго, чтобы расшатать этот камень и сдвинуть его с места. Ведь, если, видя идущего к пропас-