Цистерна навыворот»

 

*БЕЛОК*:

(или чувства, которые испытывал Данеил к образу Венеры Милосской, когда наступила глубокая ночь, в Танжире).

 

Я глянул из телефонной будки вниз. В глазах у неё сияли слёзы…Рядом со знаком дорога. Я повернулся к ручке вперёд и посмотрел на покрытую загаром кожу… Она…

Всё то, через что мы прошли в последний раз, когда мы были во сне, в домашних условиях,будто наэлектризованные …(для вдохновения я попытался ещё пару раз вслух умереть)…низко и медленно летало.

В ту ночь мы плавали в лучащихся, титраобразных строках на экране.

Я кивнул и включил микрофон:

--Почему обязательно случается так, что ваши мнения совпадают?

--Они могут предполагать что угодно. Однако глубоко в наших сердцах мы знаем то, что очаровывает нас.

Страстная одержимость чем-нибудь. Вот ключ к уединению…прежде чем я стал догадываться о Венере, человек в футбольных бутсах замялся и взглянул на мою одежду.

Её глаза, в доме Страсти с Женщиной, за которой повсюду расплёскивается след танцующих лет, я где-то уже видел.

Она курит, не может удержаться. Убийство на кушетке,на улице сумерки, ледяной холод прокатился по спине. Я вынес на улицу внутренний голос.

--Добрый вечер!

(я был голоден) Вывеска кафе, в следующий миг официант, затем я подобно воздушным змеям на привязи, наслаждался чашечкой инжирного чая,паря в воздухе.

Начинающие пилоты, жизнь из газет, телерадиоавтографы—тянулись в мягких переплётах с удовольствием, не спеша, как будто очень далеко.

Когда очертания сквозь стекло телефонной будки зашевелились и коснулись меня, --«ЭТО» вздрогнуло и замедлило тишину.

Я попытался повернуть голову, быть крохотной частичкой замороженного мгновения во всём. Однако образ астрального высочайшего уровня изготовления автомобиль, поросший испанским мхом: смыл всё новой волной, перевоплотившись в следующее мгновение, в образ всё тоё же Венеры Милосской.

Я спросил сам себя: «Почему закодированные голограммы должны умирать,подобно хищным птицам?»(они голодны, как только здесь), последовал ответ откуда-то из-за стены.

Внутри кафе звучала грязновато-пятнистая музыка, на столах лежали фосфоресцирующие книги, а на стульях –деревьях сидели тени владельцев цистерн навыворот.

 

Она взглянула на себя, а затем на меня в растерянности…

 

--Как только освободишься от суеверий, связанных с путешествиями в сто-рону аэропорта,--сказала она,--мужчина,старый механик, вдали за глу-бокими водами, почтительно, держа руки за спиной, сожмёт рукоятку ре-вольвера и скажет: «К вашим услугам! Полёты Любви!»

Но дело в том, что лицо механика было неотъемлемой частью его страхов.

Я обратился к ней нежной интимной улыбкой, как прирождённый лётчик.(ей нравилось,когда кто-то так делал)

 

--Она поцеловала меня, воскликнув: «Это—зелёноглазая молния, единствен-

ная новая жизнь!» И слова высыпались большими взрывами солнца, из бес-конечного разнообразия дюймовых форм-фигурок.

 

Как бы ни была она запрограммирована,её стремление посвятить себя роле друга,(вмешаться, стать на дороге чёрными буквами, распластаться во всей красе, играя эротический восторг собственной влюблённости)(она вращалась, смотрела на меня, а я собирался найти её во сне в виде слова и сцены, выявить те независимые стороны в мире любви, которые освободили бы причины летать в красочных фейерверках) и снова сиять так же, как странно ощущать,возвращаясь домой, лелея в руках одолженную свободу, осознанную слабость—были первичными…

 

--Ты умрёшь, будет два трупа!,--сказала она,-- на моей застенчивой яхте, в сумерках.(при этих словах она внимательно изучала стеклянную гладь)

Грубые тёмные стены-ресницы. Разрыв связи с системой, как в искрометном состоянии, как лететь и говорить: о фильмах-свиданиях, о встречах-секундах,о путешествиях-удовольствиях, о рукописях-механизмах.

(люди -- их связи ранимы. Ведь вокруг лавина светящихся потоков и миллион пляшущих иллюзионов)