Огненный рецепт

 

С Юркой я назавтра помирился. А что еще было делать?

Жизнь в «Курятнике на колесах» пошла по-преж­нему.

Ерема повесил в своем углу вырезанную из журнала фотографию — портрет мальчишки. Мальчишка неболь­шой — класса из первого или из второго. И веселый такой! Голову запрокинул и хохочет. На носу конопушки, а в глазах два солнышка.

Глеб подошел, присел, упершись в колени, долго раз­глядывал портрет. Потом сказал:

— Славный парнишка… Кто это, Ерема? Знакомый, что ли?

Ерема что-то царапал на бумаге. Он проскрипел неохотно:

— Знакомый, незнакомый, какая разница? Ваську такого буду делать…

Тут мы все подошли. Что он задумал?

— Какого Ваську?

— Говорю: вот такого…— Он кивнул на снимок.

— В точности? — удивился Янка.

— Не в точности,— разъяснил Ерема, не отрываясь от бумаги.— По характеру похожего. А с виду будет вроде меня. Только маленький. Роботёнок-ребятёнок. Васька… Я ему буду папа и мама.

— Да-а…— задумчиво сказал Глеб и почему-то вздохнул.

Ерема поднял голову и обвел нас зелеными инди­каторами.

— А чего одному век вековать? Будет Васька, будем вдвоем… Путешествовать пойдем по дорогам, белый свет глядеть…

— Меня с собой возьмите,— сказал Юрка, не то дурачась, не то всерьез.

— Только потом возвращайтесь,— попросил Янка.

Еремина идея нам понравилась. С роботенком-ребятенком жить ему станет веселее. И вообще здорово, если появится на свете маленький железный Васька с таким вот неунывающим характером. Будет нам товарищем. Можно попросить, чтобы в школу записали. Если спо­собности окажутся, как у Еремы, сразу отличником сделается.

Ерема увидел, что мы радуемся, и настроение у него подскочило. Он замурлыкал музыку и объяснил:

— Руки-ноги из дюралевых трубок составлю, чтобы легче было бегать-играть. Пацаненок ведь… Для туло­вища ферропластовую канистру нашел, непробиваемую. Голову, наверно, из чайника сделаю. Чтоб веселее. Пускай с поднятым носом ходит.

— Голову лучше как у тебя,— возразил Янка.— Что­бы похож был на родителя.

— Подумаем,— согласился Ерема.

Юрка с ехидцей спросил:

— А внутри-то что будет, в голове?

Ерема сказал небрежно:

— Что в голове, это не вопрос. Мозги я ему давно рассчитал. У меня суперблоков памяти полсундука при­пасено… Другое худо: не знаю, как наладить Ваське питание.

— А в чем сложность? — удивился Глеб.— Делай по своему образцу.

— Ну да, по своему,— обиженно заскрипел Ере­ма.— Я-то вон какой шкаф, а он маленький. Как ребятенок будет в себе таскать пудовые аккумуляторы?.. А с под­зарядкой какая морока… Был бы двигатель типа «В»! Самое подходящее для пацана.

— Что за тип «В»? — спросил я.— С вентилятором, что ли?

Ерема слегка рассердился:

— Голова у тебя с вентилятором. «В» — значит вечный.

Глеб тихо свистнул. Юрка сказал:

— Ты, Ерема, зациклился малость. Дошкольники и те знают, что вечный двигатель — бред сивой кобылы.

— А что такое кобыла? Робот?

Мы чуть не померли от хохота.

В динамике у Еремы прорезались нехорошие нотки:

— Дошкольники, конечно, всё знают. И школьники тоже. И академики… А если не знают, сразу говорят: «Так не бывает, потому что мы не проходили». Недаром колесо Шишкина никому не показали.

Мы пристали к нему: что за колесо? Ерема покаприз­ничал, но потом рассказал такую историю.

Пять лет назад на выставку детского технического творчества (ту самую, с которой Ерема сбежал) вось­миклассник Шишкин принес колесо. Простенькое, дере­вянное, размер как у детского велосипеда. Колесо дер­жалось на оси, а ось лежала концами на подставках. У колеса были широкие спицы с желобками, в желобках перекатывались железные шарики. Они словно под­талкивали своей тяжестью обод колеса, и оно верте­лось…

Янка засмеялся и сказал:

— Это же шутка! Ее еще древние механики приду­мали, чтобы простаков обманывать. Такой двигатель не может работать!

Ерема покивал:

— Не может. Все так и сказали. Но он работал…

Двигатель работал. Колесо останавливали, но через минуту оно принималось вертеться опять. Вертелось днем и ночью. И модель спрятали в кабинете директора. Потому что она безобразным образом нарушала все законы фи­зики, механики и многих других наук… А Шишкину, кажется, попало.

Глеб покачал головой и сказал:

— Все равно там была какая-то хитрость.

— Была,— снисходительно согласился Ерема.— Ша­рики в колесе катались просто для вида. Колесо и без них могло вертеться. Шишкин мне потом рассказал один на один, в чем там дело. Он просверлил у колеса ось и спрятал в нее искорку.

— Что за искорку? — спросили мы хором.

— Живую негаснущую искорку. В ней энергия. Тип «В».

— Сдвинулся ты на этом типе,— сказал Юрка.— Не бывает таких искорок.

— Колесо-то вертелось,— возразил Ерема.— Дума­ешь, из-за шариков? Значит, у тебя самого шарики не там.

— Ну, тогда сделай такую искорку,— посоветовал Юрка.

Ерема сразу помрачнел.

— Не могу.

— Шишкин-то смог,— поддел Юрка.— Разве ты глупее?

— Не глупее,— сообщил Ерема.— Шишкин человек, я робот. Человек может, робот нет. Такой рецепт.

— Что за рецепт? — спросил Глеб.

Ерема наклонился над своим чертежом и не ответил.

— Ерема, что за рецепт? — повторил Глеб.

— Ну… как ее зажечь,— недовольно проскрипел Ерема.

— Эту живую негаснущую искорку?

— Ну…

— А что в этом рецепте? — быстро спросил Янка.

— Забыл.

— Ерема, врать нехорошо,— сказал Юрка.— Ты сам говорил, что электронные системы ничего не забывают.

Ерема яростно скреб толстым карандашом по бумаге.

— Ну чего ты молчишь?! — не выдержал я.— Может, мы сумеем сделать искорку для твоего Васьки!

— Потому и молчу,— хмуро отозвался Ерема.

— Сам же хотел двигатель типа «В»,— напомнил Глеб.

— Хотел. Потом понял: вам делать нельзя. Будет вред. Из-за меня. Робот не может делать человеку вред.

— От чего вред? От искорки?— не поверил я.

— Нет. Вред, когда делают.

— Шишкин же сделал…— напомнил я.

— Это его дело,— проскрипел Ерема.— Ему не робот давал рецепт. Он его узнал от ржавых ведьм.

Юрка хохотнул:

— От кого?

— Повторяю отчетливо: от ржавых ведьм.

Мы навалились на бедного Ерему с вопросами: что за ведьмы? И Ерема подробно, неторопливо (наверно, чтобы мы забыли про рецепт) стал рассказывать, что на большой железной свалке за городом живут костлявые растре­панные старухи в перемазанных ржавчиной платьях. Они не роботы, но и не совсем люди. Ведьмы. По ночам, когда круглая луна, они выползают из жестяных шалашей и пляшут на пустых железных бочках. Что они еще делают, Ерема не знает, хотя он жил на свалке долгое время. Знает только, что есть старухи ничего, не злые, а есть и ужас­но вредные (они Ерему и выжили со свалки). Все эти ведьмы— очень умные. Разбираются в науках и в колдовстве, особенно когда дело касается метал­лов.

— А Шишкин-то здесь при чем? — напомнил я.

Ерема с досадой лязгнул под курткой дверцами живота и сообщил, что Шишкин познакомился с ведьмами, когда искал на свалке какие-то детали. Он был вежливый, образованный и ведьмам понравился.

Юрка сказал, что у Еремы явный сдвиг в мозгах: помехи и электромагнитный бред. Старухи какие-то, бочки, луна…

— Не веришь, сам сходи на свалку и посмотри,— разозлился Ерема.— Лучше всего ночью. Сейчас как раз полнолуние.

— А мы все вместе сходим,— хитро сказал Глеб.— Верно, ребята? Повстречаем бабушек, выспросим рецеп-тик. Мы тоже вежливые и образованные. Не хуже Шишкина…

Мы с Янкой завопили, что ура, конечно, так и сделаем. Юрка хмыкнул. А Глеб задумчиво произнес:

— Только обдерутся ребята среди ржавого железа, исцарапаются. Заразу какую-нибудь подхватят… Вот это будет вред! Имей в виду, Ерема, из-за тебя.

Ерема сложил на груди руки и упрямо сказал:

— Пусть. Это меньший вред, чем делать искорку.

— Да кто тебе сказал, что мы будем ее делать?!— воскликнул Глеб и подмигнул мне.— Нам просто хочется узнать, что за рецепт. Любопытно, вот и все! Верно, ребята?

Мы дружно закивали. Даже Юрка.

— У меня такое свойство характера,— объяснил Глеб.— Болезненное любопытство. Если что-то мне начали рассказывать, а до конца не объяснили, начинаются головные боли и бессонница.

Мы с Янкой в один голос заявили, что у нас от любопытства такие же страдания.

— Плюс расстройство желудка,— добавил Юрка то ли про себя, то ли про нас.

— Видишь, Ерема, сколько людей будет мучиться! — закончил Глеб.— Снова получается, что из-за тебя вред. Как ни поверни…

— Врете вы все,— уныло сказал Ерема.

Мы заорали, что не врем, а Ерема нас бессовестно мучит.

— Черт с вами,— сказал Ерема и встал.— Я скажу… Нет, я говорить не буду ни словечка, я лучше на машинке настучу. А потом, если что не так, я не отвечаю…

Мы ему наперебой поклялись, что всю ответственность берем на себя. Ерема сердито проковылял к машинке, заправил в нее лист и застукал по клавишам. Мы стали заглядывать через плечо, но он пригрозил:

— Будете соваться, не стану печатать.

Стукал он минут пять, мы прямо извелись. Наконец он отошел от машинки. Мы кинулись к листу. На бумаге была какая-то дребедень:

 

трик Ап Лик РОВин Адавзя

ть четыреил ипять Пат ом…

 

И так далее. Несколько строчек.

— Бедный Ерема,— сказал Юрка.

Но Глеб выдернул лист из машинки, поднес к очкам.

— Постойте, постойте… Дайте-ка, я… Тут нужна не­большая редактура.

Он опять вставил бумагу и начал быстро печатать пониже загадочных Ереминых строчек. И через минуту мы прочитали:

 

Три капли крови надо взять,

Четыре или пять.

Потом с движеньем их смешать,

С полетом их смешать.

Надежной прочности туда

Добавить хорошо —

И кровь исчезнет без следа,

И в пузырьке у вас тогда

Заблещет порошок.

Его, дождавшись заката дня,

Зажги ты от праздничного огня.

У искр улетающих жизнь коротка.

Останется только одна на века.

 

— М-да,— сказал Глеб.— Не очень вразумительно. И с точки зрения поэзии, прямо скажем, на троечку.

— Поэзия— это фиг с ней,— вмешался Юрка.— Ведьмы сочиняли, а не Пушкин. А как тут разобрать­ся: с каким полетом смешивать? А может, с пометом! Ерема!

— Что знал, то написал,— буркнул Ерема.— Техно­логию не знаю. Шишкин делал.

— Ты будто не хочешь, чтобы у твоего Васьки живая искорка была,— с досадой сказал Янка.

Ерема топнул валенком так, что подскочила ма­шинка.

— Я же не имею пр-рава! От этого вред будет! Всем! Порошок же надо на крови замешивать!

— Подумаешь, вред,— хмыкнул Юрка.— Тут по од­ной капельке надо. Все равно что для анализа, из пальца.

— Это не для анализа,— глухо сказал Ерема.— Для колдовства. Эти капельки человеческую жизнь сокраща­ют. Доказано.

Мы помолчали. Переглянулись. Янка тихо спросил:

— Намного сокращают?

— Не знаю…— отозвался Ерема.— Наверно, не на­много. Капелька — на капельку. Но все равно…

Мы опять посмотрели друг на друга. Глеб, Янка, Юрка, я… И видимо, каждый подумал, как я: «Ну что одна капелька?..» Наша жизнь вся была впереди, до глубокой старости.

Янка погладил Еремино плечо и сказал:

— Зато будет живой Васька. А от этого у нас будет радость. Она сильнее вреда. Вред капельный, а радость большая.

— И радость продлевает человеческую жизнь,— до­бавил я.

— Это доказано,— подтвердил Глеб. А Юрка сказал:

— Так что давай уж, Ерема, раскалывайся до конца. Ради Васьки.

Ерема поскрежетал, внутри у него потрещало, будто помехи в телевизоре. Мы ждали.

— Ну ладно,— сказал он.— Только я ни при чем… Это должен быть металлический порошок. Мелкие опилки. Если «движение» — надо наскрести их от какого-нибудь колеса…

— Хоть от нашего? — спросил я.— От вагонного?

— Вполне,— согласился Ерема.

— Значит… если «полет», надо что? От самолета опилки? — воскликнул Янка.

— Выходит, так,— согласился Ерема.

— Где же самолет-то взять? — озабоченно сказал Глеб.

— Да в парке,— вспомнил Юрка.

В самом деле! В городском парке стоял на площад­ке четырехмоторный лайнер прошлого века. В нем был теперь маленький детский кинотеатр. Долго ли забрать­ся под крыло да наточить опилок с дюралевой за­клепки?..

— А вот что такое прочная надежность? — недовольно поинтересовался Юрка.— Ерема…

— Клянусь всеми транзисторами, не знаю. Шишкин говорил, но я не понял.

Глеб почесал за ухом снятыми очками.

— Вообще-то… если рассуждать логично, колеса и крылья— это символ движения в двух стихиях. На земле и в небе. Значит, нужна и третья стихия — вода.

— Корабль, что ли, скрести? — сказал Юрка.

— Не корабль, а, наверно, якорь. Якорь всегда был символом надежности. От якоря зависит безопасность судна…

— Это не я, это вы сами догадались,—- опасливо сказал Ерема.

— Сами, сами,— засмеялся Глеб.— А где добыть якорь, братцы?

В самом деле, где? Наш город от моря далеко. По реке, правда, ходят грузовые и пассажирские суда, но как до них доберешься?

Все заскребли затылки. Потому что… вот ведь как вышло! Сперва никто этой истории про искорку не верил. Просто так болтали, Ерему поддразнивали. А потом не­заметно получилось, что все это всерьез. И очень хочется зажечь живую искорку, в которой хранится вечная энергия.

Сказка?

А кто знает, где сказка, где наука? Про снежных людей тоже говорили — сказка. И про говорящих дельфинов, и про живые кристаллы… Может, и ржавые ведьмы есть. А искорка… Вдруг это сгусток неизвестных науке энер­гетических полей? Мало ли что… А теперь дело мо­жет провалиться, потому что никто не знает, где взять якорь.

Но я уже знал, я вспомнил!

— Якорь есть!

— Где? — обрадовался Янка.

— На складе елочных игрушек!

Все, даже Ерема, посмотрели на меня, как на сумас­шедшего. Юрка плюнул и сказал:

— Всю жизнь у тебя, Копейкин, заскоки. Люди о де­ле говорят, а ты со своим юмором… Янка, давай махнем на «Стреле» до вашего Приморска. Туда и обратно — не больше суток. Там на разных памятниках якорей сколько хочешь. Тебя пустят?

Вот как! Опять «Янка, давай»! А я — Копейкин.

Хорошо Ереме— у него глаза всегда сухие, а нервы из никелевых сплавов. А я-то человек! Я выпрыгнул из вагона и пошел через лебеду.

Они кричали мне вслед: «Гелька, ты чего? Ну, сам же виноват! Гелька, да вернись ты! Гель…»

А я шел…