Таким образом, уголовное законодательство страны состоит из суммы обобщенных постановлений, характеризующих типы преступных деяний, воспрещенных под страхом наказания. 4 страница

Совершенно иной род толкования составляет разъяснение закона на основании данных и соображений, вне закона лежащих.

Сюда относится прежде всего разъяснение закона из его прошлого, из условий его развития, или так называемое толкование историческое. Если установленная законом норма не относится к числу вновь возникающих, если закон является только видоизменением текста закона прежнего, то для выяснения смысла нового закона весьма существенную помощь может оказать сопоставление нового и старого текста, указание признаков их сходства и различия; такое противопоставление весьма часто может выяснить то, что хотел сказать законодатель новым текстом, почему и, следовательно, в чем он изменил прежний. Но, конечно, и при этом приеме толкования нужно иметь в виду, что может быть выяснено только то, что нашло выражение в тексте нового закона.

Еще с большей осторожностью нужно относиться к общему развитию законодательства, к последовательному его изменению, так как не надо забывать, что разъясняемый закон есть самостоятельное выражение воли авторитетной власти.

Другим приемом такого же толкования является разъяснение текста на основании мнений его составителей. Конечно, и этот материал имеет только вспомогательное значение: всякий применитель закона должен помнить, что санкционирован только текст закона, а не мотивы, что, следовательно, мотивы могут иметь значение лишь настолько, насколько они нашли выражение в тексте.

Наконец, кроме соображений, взятых из прошлого закона, закон может быть разъясняем соображениями, взятыми, так сказать, из будущего, из тех практических последствий, которые с необходимостью вытекают из придания закону нового смысла. Таково, в особенности, толкование а<1 аЬвипшт, т.е. указание, что разъяснение закона в известном смысле с необходимостью приведет к логической нелепости, указание на то, что благодаря такому толкованию данное постановление станет в полное и неразрешимое противоречие с другими постановлениями права, в осо­бенности с другими постановлениями законов уголовных. Но и в этом отношении нельзя не предостеречь против злоупотребления этим при­емом: во-первых, указание на абсурдность известного правила по необ­ходимости очень часто имеет не объективную, а исключительно субъ­ективную окраску, личное усмотрение указывающего, а, во-вторых, по большей части такое указание может иметь значение только для ог­раничения объема и пространства действия закона, но вовсе не служит к ниспровержению понимания закона в известном, иногда единственно возможном, смысле.

44. Разъясняя смысл закона вышеприведенными приемами и средства­ми, применитель закона может прийти к двоякого рода выводам: или он найдет, что мысль законодателя и ее выражение в законе вполне соответствуют друг другу, или что такого соответствия не существует, что хотя мысль законодателя и нашла выражение в слове закона, но вместе с тем в этой оболочке есть придатки, не имеющие значения для правильного функционирования закона, даже затрудняющие его пони­мание, или, наоборот, что употребленные законодателем выражения пред­ставляются недостаточно полными; другими словами, что изложение закона вполне ясно или что благодаря этому несоответствию он темен, возбуждает сомнения.

В первом случае суд должен применять закон буквально, а во втором -он должен разъяснить возникшее сомнение и, если представляется необ­ходимым, дать тексту чтение, согласное с мыслью. В последнем случае он или ограничивает текст и дает рестриктивное¹, или ограничительное, толкование закону, или, наоборот, расширяет его и дает закону толко­вание экстенсивное², или распространительное.

Рестриктивное, от лат. гезйсйо - ограничение. - Ред.
Экстенсивное, от лат. ех1еп51уия - расширяющий. - Ред
5. Таганцев Н.С. 1 том „-

Чем общнее постановления закона по их конструкции, тем чаще встре­чается толкование рестриктивное, и, наоборот, чем казуистичнее являет­ся редакция статей закона, тем необходимее толкование распростра­нительное. Несомненно, что оба способа чтения текста закона равно­правны.

При разрешении противоречий, встречающихся в законах, право уголовное выработало несколько положений, аналогичных, впрочем, и с принципами права гражданского; таково, во-первых, положение, что в случае сомнения должен быть применяем закон, наиболее снисходитель­ный к подсудимому - т роепаИЬш саи818 Ьепцгпшв т1егрге1апсшт е»1; т ёиЬиБ-тншз¹; во-вторых, положение, что в случаях сомнительных суд должен следовать общим началам права и толковать сомнение в пользу признанной законом охраны основных начал гражданского быта, каковы: свобода, правоспособность каждого человека, охранение брака, собствен­ности, ненарушимость договоров и т.п.

45. Право толковать законы принадлежит, конечно, как лицам част­ным, так и государственным установлениям и органам, причем в прямой связи с источником толкования стоит и вопрос об обязательности толкования.

Толкование может быть легальное или аутентическое, т.е. исходящее от самой законодательной власти. Такое разъяснение, конечно, как и закон, имеет обязательную силу для всех и каждого и, будучи только подтверждением и изъяснением смысла закона прежнего, получает обратную силу, хотя нельзя при этом не прибавить, что по са­мым условиям своего возникновения это толкование резко отличается от всех иных, так как законодатель вовсе не стеснен теми приемами и способами, которые составляют необходимое условие всякого иного тол­кования.

Другой вид толкования представляет толкование судебное. Как по­казывает история, не только вопрос о силе и значении судебного толко­вания, но и вопрос о самом праве суда толковать закон разрешались крайне разнообразно. Была эпоха, и именно XVII столетие и первая по­ловина XVIII, когда во всей Европе судебное толкование стояло не только наравне с законом, но и первенствовало над ним, когда наказания, не соответствовавшие гуманным стремлениям эпохи, заменялись путем судебной практики, когда тем же путем изменялся и ограничивался объем преступных деяний и т.д.

Этот полный произвол суда вызвал против себя не менее сильную реакцию в конце XVIII и начале XIX столетия, реакцию, пытавшуюся даже вовсе отнять у суда право толкования.

Наиболее резкий выразитель этого направления, Беккариа, в своих замечаниях о толковании законов говорит: власть толковать законы не может принадлежать судьям по тому соображению, что они не зако­нодатели. Кто же должен быть законным толкователем закона? Государь,

' В уголовных делах закон толкуется снисходительно для подсудимого; в сомнительных случаях - тем более (лат.). - Ред

т.е. выразитель верховной воли общества, или судья, обязанность которого состоит только в том, чтобы исследовать, совершило или нет частное лицо действие, противное законам? Нет ничего опаснее общей аксиомы, что нужно руководствоваться духом закона. Каждый человек имеет свой способ воззрения, и даже один и тот же человек в разные времена смотрит различно на одни и те же предметы. Следовательно, дух закона будет результатом правильного или неправильного рассуждения судьи, легкого или трудного сварения его желудка, слабости обвиняемого, силы судейских страстей, его сношений с оскорбленным, наконец, всех малых причин, которые искажают видимость и искажают предметы в непостоянном уме человека. Таким образом, мы увидим те же самые преступления наказываемыми различно в различные времена одним и тем же судом, потому что вместо того,- чтобы следовать постоянному и неиз­менному гласу законов, судья увлекается обманчивым непостоянством произвольных толкований. При существовании законов, точно и твердо определенных, каждый гражданин может точно рассчитать неудобство дурногр деяния, а это полезно, потому что это знание может отвратить его от преступления. Он будет пользоваться в безопасности своей сво­бодой и своим имуществом, а это справедливо, потому что в этом состоит цель соединения людей в обществе.

Мысли Беккариа, как известно, почти дословно были воспроизведены Императрицей Екатериной II в ее наказе (гл. X, о обряде криминального суда, ст. 151 и след.), а затем вошли в отдельные указы частью Екатерины II, а частью Александра I и этим путем перенесены в свод законов, в наши основные законы. Но уже и в основных законах этот принцип не был проведен последовательно.

С изданием судебных уставов вопрос о праве суда толковать законы сделался уже бесспорным в силу ст. 9 и 10 Уст. гражд. судопр. и ст. 12 и 13 Уст. угол, судопр. Статья 12 постановляет: "Все судебные поста­новления обязаны решать дела по точному разуму существующих зако­нов, а в случае неполноты, неясности или противоречия законов, коими судимое деяние воспрещается под страхом наказания, должны основывать решение на общем смысле законов". Таким образом, ныне толкование стало не только правом, но и обязанностью для судьи.

Конечно, всякое толкование судебное имеет полную силу и значение по тому делу, по которому оно состоялось; но распространяется ли его сила и на будущие решения того же суда или других мест и установлений? Судебные решения не могут быть признаваемы законом общим, для всех обязательным или служить основанием окончательных решений по делам подобным.

Но наша судебная практика несколько иначе отнеслась к этому вопросу. Государственный совет как судебная инстанция признал, что даваемые им по некоторым частным делам разъяснения закона должны быть почитаемы обязательными для будущего применения закона.

На эту же точку зрения стал и уголовный кассационный департамент Сената, разъясняя неоднократно (относительно дел уголовных, начиная с 1868 г.), что даваемое им толкование закона обязательно для всех судебных мест империи.

5*

Третий вид толкования по его источнику составляет толкование науч­ное, являющееся или в форме разъяснения закона в литературе, или путем преподавания права с кафедры. Во всяком случае, это толкование может быть признаваемо обязательным: чем выше стоит авторитет уче­ного изъяснителя закона, тем большую практическую важность приоб­ретает и данное им истолкование; но все-таки оно не делается толко­ванием аутентическим.

46. Толкование закона предполагает выяснение существующего зако­на, установление соотношения между формой и разумом закона; но могут встретиться и такие случаи, когда истолкователь, выясняя закон, найдет, что данный вопрос вовсе не предусмотрен законодателем. Может ли судья восполнить подобный пробел? Таким образом, рядом с учением о толко­вании закона возникает вопрос о пополнении закона или, как называет это учение немецкая литература, а за ней и многие из наших писателей, учение об аналогии, хотя аналогия есть прием или способ деятельности, а не ее существо, так что аналогия одинаково может служить и для разъяснения, и для пополнения закона.

Такие пробелы могут заключаться или в неполноте закона, или в недостатке законов.

Неполнота уголовного закона предполагает, что известное деяние воспрещено законом, но в его обрисовке встречаются пробелы. Эти про­белы могут относиться к диспозитивной части закона, к установляемому им составу преступного деяния и притом не только в тех случаях, когда закон дает только название или общую характеристику деяния, предо­ставляя установление всех его основных элементов практике, как, на­пример, при определении ответственности за обиды, поединок, но и в тех случаях, когда закон определяет существенные моменты состава, но не полностью, оставляя многое недосказанным. Мало того, подобные про­белы могут иногда встретиться не в определении преступных деяний в отдельности, а в общем учении о преступных деяниях. Далее, пробелы могут быть в санкции уголовной, в особенности относительно, например, условий применения дополнительных наказаний, поражения прав. На­конец, пробелы могут быть в постановлениях о применении наказания, о выборе меры наказания, об условиях возбуждения уголовного пресле­дования и т д.

Недостаток уголовных законов предполагает отсутствие закона, кото­рым данное деяние воспрещается под страхом наказания, следовательно, пробел в общей системе законов, причем такие пробелы могут произойти или в силу простой оплошности, недосмотра законодателя, или в силу каких-либо соображений уголовной политики, или же вследствие того, что само преступное деяние народилось в общежитии только после издания кодекса уголовного.

Эти правила могут быть пополняемы прежде всего путем сравнения данной статьи с аналогичными постановлениями того же закона.

Далее, пополнение может быть делаемо на основании общего духа уголовного кодекса; такое пополнение дано, например, было практикой уголовного кассационного департамента Сената относительно покушения

над негодным объектом, по поводу которого не содержалось в Уложении 1845 г. никаких специальных постановлений.

Наконец, пополнение может делаться на основании общих правовых учений, на основании воззрений, господствующих в науке.

47. Но, конечно, самый главный вопрос заключается в том, принад­лежит ли суду такое право пополнения пробелов и если принадлежит, то в каком объеме?

Очевидно, что в этом отношении необходимо строго отличать не­полноту закона уголовного и недостаток такого закона.

Если закон воспретил какое-либо деяние, то учинивший таковое дол­жен понести установленное наказание: судья должен установить все при­знаки состава подобного деяния, хотя бы законодатель ограничился толь­ко его наименованием, хотя бы для установления его состава пришлось обратиться не к аналогичным статьям уложения, даже не к общему смыс­лу закона, а исключительно к воззрениям доктрины; подобные пробелы могут и должны быть пополнены судом. В этом отношении подобное пополнение не только тесно примыкает, но отчасти и сливается с рас­пространительным его толкованием.

48. Распространяется ли такое право и на пополнение недостатка законов?

Уголовный кассационный департамент Сената почти с самого начала своей деятельности выработал учение о безусловном праве суда на по­полнение всяких пробелов закона; неоднократно повторяя в своих реше­ниях ту мысль, что суд может восполнять пробелы закона, применяя к деянию, прямо не предусмотренному в законах уголовных, постановления, наиболее с ними сходные; что суд, не находя в уложении статьи, прямо предусматривающей деяние подсудимого, обязан определить наказание, установленное за преступление, по роду и важности наиболее с ним сходное, но и он в позднейшей своей практике стал понимать это право в смысле пополнения неполноты, а не недостатка законов.

Наша литература, напротив, единодушно высказалась против призна­ния за судом такого права, находя, что доктрина Сената несостоятельна как теоретически, так и в применении к нашим законам.

Со стороны теоретической указывали: 1) что предоставление суду права облагать наказанием деяния, прямо в законах не предусмотренные, заключает в себе полное смешение деятельности, судебной и законо­дательной; 2) предоставление суду такого права не только приравнивает судью к законодателю, но ставит его выше последнего, дает ему над ним право контроля: в самом деле, может ли судья, пополняющий такой пробел, сказать, почему оказался этот пробел в законе - по оплошности или недосмотру, или же сознательно, по воле законодателя; следо­вательно, пополняя пробел, сознательно сделанный законодателем, судья становится над ним, исправляет его ошибки; 3) признавая такое право суда, мы наносим страшный удар гражданской свободе и спокойствию каждого: если мы не допускаем возможности, чтобы даже новый закон мог

признавать деяние, не почитавшееся прежде преступным, — таковым, то каким образом можно предоставить такое право судьям, от которых не всегда требуется даже юридическое образование; разве не можем мы представить себе, положим, усердного не по разуму единоличного судью, который будет облагать уголовным наказанием несоблюдение постов, надевание масок, игру на гармонике и т.п.; 4) предоставление такого права суду вовсе не требуется интересами общественного порядка и безопасности, так как законодатель при первом указании практики на подобный недостаток всегда может пополнить допущенный пробел, а потому вред, происшедший от безнаказанности таких не предусмотренных законодателем деяний, даже как бы они сами по себе ни были тяжки, представится совершенно ничтожным. Этими соображениями объясняется, почему западная доктрина за малыми исключениями (например, Биндинг) безусловно восстала против предоставления суду подобного права и большинство современных законодателей внесло даже такой запрет в кодекс, ставя, таким образом, твердо положение: пи11ит сптеп $те 1е§е роепа!е', или, другими словами, то, что не воспрещено законодателем под страхом наказания, он и не хотел воспретить.

В действующем уголовном уложении право суда пополнять недостаток закона устраняется самим определением преступного деяния в ст. 1, так как на основании ее таковым деянием может быть признано только деяние, воспрещенное уголовным законом уже в момент его учинения. Как сказано в объяснительной записке, "эти признаки, характеризующие преступное деяние, тем самым установляют и пределы власти суда, безусловно устраняя возможность облагать наказаниями поступки, хотя и сходные с какими-либо преступными деяниями, но прямо в законе не воспрещенные".

§ 5. Общие источники действующего уголовного права России

49. С 1845 г. главный источник нашего уголовного законодательства получил название "уложения", его подстатейные цитаты не восходили ранее 1845 г., но при ближайшем рассмотрении его содержания оказывалось, что это уложение несравненно более походило на свод, чем на кодекс, систематически построенный на едином общем начале. Да и сами его составители так смотрели на свою работу. "Уложение, - говорят они в обозрении работ, -долженствовало быть и есть не что иное, как собрание очищенных, приведенных в порядок и ясность, дополненных и во многом исправленных, но однако ж в общем составе и существе своем прежних уголовных наших законов. Оно в некотором смысле занимает среднее место между обыкновенным сводом и тем, что в наше время именуется кодексом законов. Редакторы желали бы иметь право назвать его сводом усовершенствованным".

Таким образом, Уложение 1845 г. входило в общую цепь кодификационных работ, начавшихся с Уложения царя Алексея Михайловича, а затем непрерывно, хотя и бесследно продолжавшихся два столетия и только при императоре Николае I завершившихся изданием Свода законов. Точно так же не разорвана эта преемственная связь с нашим старым правом и с изданием действующего уголовного уложения, так как, являясь по способу его построения, по его системе действительным "уложением", а не сводом, оно усвоенные им начала заимствует не только из Уложения 1845 г., но и из Свода законов.

' Нет преступления без указания о нем в уголовном законе (лат.). - Ред.

Уложение царя Алексея Михайловича¹ было выражением того исторического движения русской жизни, которое началось со времени московских собирателей Русской земли, а в особенности с Иоанна III. Государство и верховная власть выдвигаются на первый план, стушевывается жизнь земщины, общества. Беспорядки и неурядицы безгосударного вре­мени, эпохи "великого шатания земли Русской" не могли остановить общего движения народной жизни. Мало того, эти последние вспышки угасающей самостоятельной жизни земства только доказывали несостоятельность той формы, в которую вылился старый государственный уклад, и, следовательно, служили новому началу, хотя и с отрицательной стороны. С воцарением дома Романовых эта новая форма государственного строя достигла своего почти окончательного выяснения и была уже готова отлиться в законодательные формы, ждала только веления власти. С другой стороны, и самая эпоха умирения земли должна была прежде всего вызвать более точное определение юридических отношений, создание кодекса. Новое уложение было необходимо уже и потому, что поколебались все основы юридического порядка; своеволие, буйства, разбои и грабежи стали повседневным явлением и требовали напряженной государственной деятельности; права и суда не существовало, надлежало водворить их восстановить в народном сознании забытое уважение к правосудию, боязнь царского гнева.

И уложение стало на высоте его признания. Кому не известна несколько напыщенная, но в главных чертах верная характеристика уложения, сделанная, например, Морошкиным: "Уложение вечно пребудет первообразом русского законодательного ума, русского гражданского быта и юридического слова: уложение родовито как Москва, патриархально как русский народ и грозно как царский гнев". Да и ныне для нас могут служить образцом простота, точность и образность его текста: как далеко оставляет оно за собой и испещренный германизмами слог петровских указов, и витиеватое велеречие законов Екатерины, и канцелярское многописание эпохи свода и уложения!

)6 июля 1648 г. царь и Дума решили составить уложенную книгу; предварительные работы были поручены боярам - князьям Одоевскому и Прозоровскому, окольничьему князю Волконскому и дьякам Леонтьеву и Грибоедову; уже 3 октября началось слушание уложения на собранном для того соборе.

Уложение составилось из разнообразных источников: так, в него вошли постановления судебников великокняжеского и царского, указные книги приказов, в особенности разбойного, и боярские приговоры, а равно иноземное греко-римское право. В предисловии к уложению говорится: "Которые статьи написаны в правилах св. апостол и св. отец и в градских законах греческих царей, а пристойны те статьи к государственным и к земским делам, и те бы статьи выписать, и чтобы прежних великих государей царей и великих князей российских и отца его государевы указы и боярские приговоры на всякие государственные и земские дела собрать и с старыми судебниками справить. А на которые статьи в прошлых годах прежних государей указу не положено и боярских приговоров не было, и те бы статьи по тому же написати и изложити по его государеву указу общим советом". Кроме этих названных в предисловии источников, сильное влияние на уложение оказал еще один источник, упоминаемый в отметках на подлинном свитке уложения, а именно литовский статут (3-й редакции 1588 г.), повлиявший в особенности на главы, относящиеся до права госу­дарственного и уголовного; так, глава XXII: "За какие вины кому чинити смертную казнь и за какие вины не казнити", почти целиком взята из статута; но, однако, эти заимствования делались со значительными изменениями, в особенности в карательной части постановлений, в виде, например, определения простой смертной казни вместо квалифицированной и т.п. Наконец, многие статьи были составлены на основании существовавших обычаев, а равно и челобитных выборных людей, участвовавших в соборе.

Уложение заключало в себе постановления по всем отраслям права: в нем перемешаны статьи, относящиеся к законам государственным, финансовым, полицейским, гражданским, судопроизводственным; законы уголовные сосредоточены глазным образом в главах I, II, X, XXI и XXII, но они встречаются в отдельности и в других главах.

Во взгляде на существо преступных деяний уложение и отдельные указы этого периода

¹ Ср.: Строев. Историко-юридическое исследование уложения, 1833; Морошкин Ф. Об уложении и его последующем развитии, 1839; Линовский В. Исследование начал уголовного права, изложенных в Уложении царя Алексея Михайловича, 1847.

² Всего в уложении 25 глав и 967 статей.

являлись верными представителями окрепнувшего государственного строя. Понятие о преступнике как о земском разорителе, о ведомом лихом человеке, которое стояло на первом плане в судебниках и уставных грамотах, стушевывается. Государево дело - вот преобладающий элемен^ юридических отношений того времени. Самодержавная власть делается основным, двигающим принципом всей народной жизни, все люди божьи да государевы, а потому неповиновение и противодействие этой всемогущей власти составляют самую выдающуюся черту преступления. Неисполнение всякого царского указа и запрета возводится в разряд преступлений и жестокие наказания назначаются за такие деяния, которые сами по себе не заключают ничего особенно вредного или опасного; так, например, за охоту около Москвы назначается смертная казнь. Не только преступления, направленные против главы государства, против порядка управления, неисполнение царских указов и т.д. получают первенствующую роль, но это значение переносится и на все деяния, которые, хотя и косвенно, свидетельствуют о неуважении к особе царя; таким образом, усиливаются, например, наказания за преступления, совершенные в присутствии государя или на государевом дворе. Точно так же уложение окончательно закрепляет вмешательство государства в религиозно-нравственную сторону народной жизни: преступления против религии и нравственности, в особенности в отдельных указах эпохи уложения, получают широкий объем. Поэтому характеристикой понятия преступного деяния, по уложению, является забвение божьей заповеди и царского приказа: "а кто забыв страх божий и государево крестное целование", "а кто учинит злодеяние, не боясь Бога и не Опасался государския опалы и казни". Самой основой преступности некоторых деяний является указываемое и в тексте закона нарушение правил церковных, постановлений отцов церкви.

В юридическом понятии преступного деяния получает значительное развитие понятие о вине. Уложение различает убийство неумышленное, бесхитростное, от умышленного; различает отдельные виды участия и неприкосновенности; степени осуществления злого умысла; дает подробные постановления о необходимой обороне, указывает на крайнюю необходимость, на обстоятельства, увеличивающие и уменьшающие вину, т.д.

В учении о наказании рядом с понятием о нем как о материальном возмездии появляется представление об утилитарном его значении в простейшей форме устрашения других: "казнити смертью безо всякия пощады, чтобы, на то смотря, иным неповадно было так делать"; "чтобы иные такого беззаконного и скверного дела не делали и от блуда унялися", и т.д.; стремлением к устрашению объясняется и часто встречающийся в уложении вид уголовной угрозы - "наказати нещадно", "без всякия милости", "без пощады" и т.д.

Наиболее распространенным наказанием, по уложению, является смертная казнь; хотя, несмотря на ее частое применение, можно сказать, что уложение сравнительно с одновременными ему западными кодексами представляется мягкосердным, так как оно угрожает главным образом простой смертной казнью и только в пяти случаях назначает смертную казнь квалифицированную. Рядом со смертной казнью стоят в уложении телесные наказания членовредительные и болезненные, денежные пени, и только в исключительных случаях лишение свободы, ссылка в окраинные города, осрамительные наказания, как выдача головою, и т.д.

50. Издание уложения, конечно, не могло остановить дальнейшего развития зако­нодательства не только в силу движения юридической жизни, но и потому, что оно представлялось сводом весьма неполным. Уже в царствование Алексея Михайловича появляются не только отдельные законы, но и обширные узаконения, под именем ново­указанных статей дополнявшие уложение. Реформаторская деятельность Петра Великого, охватывавшая все стороны государственной жизни, выразилась и в столь же обширной законодательной деятельности, и, в частности, в законодательстве уголовном: беспрестанно являлись указы, установлявшие наказания случайные, ад Нос. нередко противоречивые и по отношению к уложению, и между собой; в судебную практику вносились хаос и безурядица. Как говорили сами законодатели, "после старого много раз указы изданы и в разное время выдавались и затем одни с другими несогласны, через что случается поддержка бессовестным судьям, которые, подбирая указы, на которую сторону хотят, решают".

Поэтому понятно, что во все царствования, начиная с Петра I и кончая Николаем I, идет постоянный ряд попыток или свести в одно целое все эти разнородные законы, согласовать их с Уложением 1649 г., кодифицировать их или же заменить их новыми законоположениями, уставами.

Все эти многообразные попытки по их характеристическим особенностям могут быть

сведены к трем группам: к первой относятся попытки, ставящие своей задачей соединить все отдельные законы в оно целое, согласовать их между собой, составить "свод"; ко второй -попытки перенести к нам иностранные законы или в виде простого перевода или в виде переработки, согласования с отечественными узаконениями, и, наконец, к третьей - попытки создать уложение общее, или только специально уголовное, на началах разума или естественного права.

51. Кодификационная попытка первой группы относится еще к царствованию Петра I. 18 февраля 1700 г. состоялся указ, которым учреждалась особая палата об уложении или "полата бояр, которые сидят у уложения". На обязанности ее было возложено внести в подлежащие места уложения последовавшие после его издания именные указы и постановления, известные под именем новоуказных статей, и также состоявшиеся по делам решенным боярские приговоры и, таким образом, составить "новоуложенную книгу".

К этой же группе нужно отнести и законодательные комиссии Императрицы Елизаветы. 11 марта 1754 г. состоялось повеление об учреждении при Сенате новой комиссии из разных лиц, причем подготовительные работы возложены на отдельные ведомства. Эта комиссия названа комиссией сочинения уложения, но, как видно из содержания работ этой комиссии, она в действительности имела в виду составление сводного уложения. Комиссия к апрелю 1755 г. составила две части своего труда, которые по рассмотрении их в Сенате 25 июля поднесены к утверждению Императрицы. Изобилие смертной казни, как противоречащее указам, стремившимся если не к полной отмене смертной казни, то к ограничению ее применения, и было главной причиной неутверждения проекта Императрицей. В царствование Елизаветы и в начале царствования Императрицы Екатерины II эта комиссия продолжила свое существование, исправляя по частям первоначальный проект; работы ее прекратились только в 1767 г., когда явилась новая выборная комиссия по составлению уложения.