Последние этапы свободной конкурентной борьбы и окончательное установление монополии победителя 4 страница

Зависимость королевской власти от процессов в обществе в целом со всей очевидностью проявилась в развитии аппарата господства, в дифференциации всех тех институтов, которые поначалу были лишь элементами ведения королевского домашнего хозяйства или управления его доменом. Пока свободными в обществе были в основном рыцари и священники, аппарат господства формировался именно из них. Хотя, как уже говорилось ранее, клирики, или «clercs», чаще были верными слугами и защитниками королевских интересов, тогда как феодалы, даже находившиеся при дворе и на королевской службе, часто оказывались соперниками короля, больше думающими об укреплении собственных, нежели королевских, властных позиций. Вместе с последующей дифференциацией рыцарства, происходившей вне данного аппарата, вместе с разделением по ходу «борьбы на выбывание» рыцарей на крупных и мелких феодалов возникает новая констелляция сил, что отражается на строении растущего аппарата господства. Его штаб состоит из клириков и выходцев из мелких феодальных домов; крупные феодалы занимают в нем лишь ряд отдельных позиций, выступая, скажем, в качестве членов Большого Совета (или представителей более узкого круга советников короля).

Уже в это время в королевской администрации насчитывалось немало людей, вышедших из слоев, стоявших ниже рыцарей и клириков, хотя лица несвободного происхождения в развитии французского центрального аппарата сыграли меньшую роль, чем в эволюции немецкого. Возможно, это связано с тем, что во Франции этот слой быстрее обрел самостоятельное значение третьего сословия свободных людей. В любом случае, во Франции благодаря росту городов начинается и проникновение городских элементов в королевскую администрацию, причем уже в Средние века эти элементы занимают в ней такую значительную долю, какой в большинстве немецких земель третье сословие не могло похвастаться и в Новое время.

Горожане входили в этот аппарат двумя способами¹⁰³: либо как миряне (т.е. занимая места, ранее отводившиеся рыцарям), либо как «clercs» (т.е. получая места, предназначенные для лиц духовного сана). Значение слова «clerc» где-то с конца XII в. постепенно меняется: оно все менее означает «клирика» и все более — просто человека, который учился в университете, может читать и писать на латыни и, быть может, некогда начинал свой жизненный путь на духовном поприще. Вместе с расширением аппарата управления секуляризируются не только значение слова «clerc», но и само обучение на некоторых факультетах в университетах. Латынь учат уже не только для того, чтобы когда-нибудь стать священником, но с прямой целью занять место чиновника. Конечно, имелись представители буржуазии, вошедшие в королевский совет благодаря своим коммерческим или организаторским способностям. Но большинство буржуа достигали высших мест в аппарате за счет учебы, благодаря знанию канонического и римского права. Учеба стала обычным средством возвышения для сыновей буржуазных семейств, принадлежащих к верхушке городских слоев. Буржуазные элементы постепенно вытесняют дворян и священников из аппарата господства. Слой слуг государевых, носителей «чина» стал здесь — в отличие от Германии — исключительно буржуазной формацией. «Des Philippe-Auguste au plus tard... les légistes, vraies «chevaliers ès lois» apparaissaient: ils allaient, pour en faire la loi monarchique, se charger d’amalgamer la loi féodale avec la loi canonique et la loi romaine... Petite armée de trente scribes en 1316, de 104 ou 105 en 1359, d’une soixantaine en 1361, ces clercs de la chancellerie gagnèrent maints avantages à grossoyer constamment dans le voisinage du roi. La grande masse formerait des notaires privilégiés; l’elite (trois sous Philippe le Bel, douze avant 1388, seize en 1406, huit en 1413) donnerait naissance aux clercs du secret ou bien aux secrétaires des Finances... L’avenir était à eux. A la différence des grands officiers palatins, ils n’avaient pas d’ancêtres, mais ils allaient être eux-mêmes des ancêtres¹⁸⁾»¹⁰⁴.

Вместе с ростом королевских владений возникает слой специалистов, социальное положение которых определяется прежде всего их службой, а личные интересы в значительной мере совпадают с интересами королевства и аппарата власти. Как ранее представители духовенства (пусть и не в такой мере), ныне представители третьего сословия отстаивают интересы центра, выполняя различные функции: это — писцы и советники короля, сборщики налогов, члены верховного суда. Они обеспечивают последовательное проведение королевской политики независимо от личных качеств коронованной особы, а иной раз оберегают эту политику от разрушающего влияния индивидуальных склонностей того или иного короля. В данном случае буржуазные слои также способствуют усилению королевской власти, а короли — возвышению этих слоев.

Вместе с почти полным вытеснением дворянства из аппарата господства буржуазия со временем заняла властную позицию, имевшую большое значение для внутреннего баланса сил в обществе. Как уже говорилось выше, вплоть до конца «ancien regime» во Франции в столкновениях с дворянством буржуазию представляли не богатые купцы и не цеха как таковые, но разные формации чиновничества. Ослабление социальной позиции дворянства и усиление буржуазии яснее всего проявились в том, что высшие слои чиновников — по крайней мере с начала XVII в. — начали притязать на социальное равенство с дворянством. К этому времени взаимосвязь и напряженность во взаимоотношениях между дворянством и буржуазией достигли той силы, которая и позволила королям обрести чрезвычайное могущество.

Такое заполнение мест в центральном аппарате управления сыновьями городских буржуазных семейств образует одну из фигураций, прямо указывающих на наличие прочной функциональной связи между усилением королевской власти и возвышением буржуазии. Верхний слой буржуазии, в качестве какового постепенно начинают выступать семьи высших чиновников, «слуг короля», к XVI—XVII вв. обретает такую социальную силу, что в его власти мог бы оказаться и сам король, не будь в обществе противовеса буржуазии в виде дворянства и духовенства, по мере возможностей ограничивавших ее власть. Легко заметить, что короли — и прежде всего Людовик XIV — постоянно играли на этих противоречиях. Но на предшествующей фазе дворянство и духовенство (при всей амбивалентности их отношений) еще были гораздо более сильными противниками центральной власти, чем городские буржуа. Именно поэтому возвышающиеся бюргеры так охотно становились преданными помощниками королей, а те, в свою очередь, без опаски отдали ядро центрального аппарата в монопольное владение людям из третьего сословия — ведь это сословие было пока что много слабее первых двух.

Еще одна сторона взаимосвязи между ростом социальной силы короля и буржуазии (и ослабления дворянства с духовенством) хорошо прослеживается по уровню финансового обеспечения их социального существования. Мы уже отмечали, что нарушение равновесия сил, при котором ослаблялись социальные позиции дворянства, лишь в самой малой мере происходило за счет сознательно планируемых действий буржуазии. Это смещение было следствием действия механизма конкуренции, ввергшего большую часть дворянства в зависимость от единственного феодального дома — королевского. С одной стороны, это в известном смысле поставило дворян на одну ступень с буржуазией. С другой стороны, это было следствием прогрессирующего денежного обращения. Наряду с зигзагообразным увеличением объема денег постоянно происходило их обесценение. В XVI в. данный процесс получает чрезвычайное ускорение. Дворянство, существовавшее за счет доходов со своих земель, не могло умножать их соответственно обесценению денег и, как следствие, беднело.

Религиозные войны, даже если взять их заключительный период, для слабевшего дворянства имели такое же значение, какое имели все гражданские войны для слоев, переживающих упадок. Поначалу неумолимость такого падения была скрыта от дворян. Беспорядки и волнения, борьба за самосохранение, возможность захватить добычу, легкий заработок — все это вселило в дворян веру в возможность удержаться на своих социальных позициях и спастись от обнищания. Об экономических последствиях войн они и не догадывались. Они видели, что умножается количество денег, что растут цены, но суть происходящего оставалась за пределами их разумения. Один из придворных того времени, Брантом, так выразил это настроение дворянства:«...tant s’en faut que ceste guerre (civile) ait appauvry la France, elle l’a du tout enrichie, d’autant qu’elle descouvrit et mit en évidence une infinité des trésors cachez soubz terre, qui ne servoient de rien,.. et les mirent si bien au soleil et convertirent en belles et bonnes monnoyes à si grand’ quantité, qu’on vist en France reluyre plus de millions d’or qu’auparavant de millions de livres et d’argent, et paroistre plus de testons neufz, beaux, bons et fins, forgez de ces beaux trésors cachez, qu’auparavant il n’y avoit de douzains... Ce n’est pas tout: les riches marchans, les usuriers, les banequiers et autres raque-deniers jusques au prebstres, quintenoient leurs escus cachez et enfermez dans leurs coffres, n’en eussent pas faict plaisir ny presté pour un double, sans de gros intérestz et usures excessives ou par achaptz et engagemens de terres, biens et maisons à vil prix; de sorte que le gentilhomme, qui, durant les guerres étrangères s’estoit appauvry et engagé son bien, ou vendu, n’en pouvoit plus et ne sçavoit plus de quel bois se chauffer, car ces marauts usuriers avoient tout rafflé: mais ceste bonne guerre civilie les restaura et mit au monde. Si bien que j’ay veu tel gentilhomme, et de bon lieu, qui paradvant marchoit par pays avec deux chevaux et un petit laquays, il se remonta si bien, qu’on le vist, durant et après la guerre civile, marcher par pays avec six et sept bons chevaux... Et voilà comme la brave noblesse de France se restaura par la grâce, ou la graisse, pour mieux dire, de ceste bonne guerre civile ¹⁹⁾»¹⁰⁴. На самом деле большая часть французских дворян возвращались с этой «доброй» войны, «жирком» с которой они хотели бы восстановить свои позиции, будучи в большей или меньшей степени разорены и отягощены долгами. Жизнь становилась все дороже. Духовенство, богатые купцы, ростовщики, банкиры, прежде всего высшие чиновники, люди «мантии» — все они требовали возврата данных в долг денег. Они где могли забирали себе владения дворян, нередко обзаводясь и дворянскими титулами.

Даже сохранившие свои земли представители благородных семейств очень скоро обнаружили, что их доходы недостаточны для того, чтобы покрывать растущую стоимость жизни:«Les seigneurs qui avaient cédé des terres à leurs paysans contre des redevances en espèces, continuaient à percevoir le même revenu, mais qui n’avait plus la même valeur. Ce qui coûtait cinq sols au temps passé en coûtait vingt au temps d’Henri III. Les nobles s’appauvrissaient

sans le savoir²⁰’»¹⁰⁶.

Перед нами — не допускающая неоднозначного толкования картина перераспределения социальных сил. Изменения в строении общества, уже долгое время шедшие в ущерб старому рыцарскому дворянству и во благо буржуазных слоев, получили в XVI в. мощное ускорение. Одни приобретали социальный вес, другие его утрачивали. Общественные противоречия обострились. Дворянство шпаги не могло осознать размаха того процесса, лишавшего их полученных по наследству позиций. Теперь олицетворением нежелательных для них перемен стали люди третьего сословия, с которыми они отныне должны были вступать в конкуренцию, в борьбу за шансы — в первую очередь за деньги, а через них и за собственные земли, за свои социальные привилегии. Так формируется аппарат равновесия, предоставляющий оптимальную власть одному человеку — центральному правителю.

В борьбе XVI—XVII вв. буржуазные корпорации становятся богаче и многочисленнее, теперь они уже способны оказывать сильнейшее сопротивление дворянству шпаги в его притязании на власть, но еще недостаточно сильны, чтобы поставить в прямую зависимость от себя военное сословие, силу оружия. В это время дворянство еще достаточно сильное и воинственное, чтобы представлять постоянную угрозу для возвышающихся буржуазных слоев, но уже и в значительной мере ослабевшее, прежде всего экономически, и потому не имеющее возможности распоряжаться доходами горожан. Немалую роль в ослаблении дворянства сыграло и то, что в руках буржуазных корпораций оказались функции управления и судопроизводства. Но ни одной из сторон еще не удалось добиться решающего превосходства над другой. В этой ситуации каждый слой и каждая корпорация видят в короле союзника и защитника от угрозы, исходящей от других групп и корпораций, над коими они сами не могут господствовать.

Безусловно, дворянство и буржуазия состояли из различных групп и слоев, интересы которых не всегда совпадали. В первичное противоречие между двумя сословиями вплетался целый ряд вторичных антагонизмов, существующих как внутри самих этих сословий, так и в отношениях каждого из них с духовенством. Однако сохранение социального бытия каждой из групп или слоев более или менее зависело от существования других — ни одна из них не обладала достаточной силой, чтобы разрушить имеющийся порядок в целом. Менее всего в радикальном изменении были заинтересованы группы, представлявшие верхушку сословий, обладавшие в рамках существующих институтов определенным политическим влиянием. Именно эти многообразные противоречия усиливали властный потенциал короля.

Конечно, любая из этих групп — верхи дворянства, придворные «величины», равно как и крупные буржуа, парламенты — были заинтересованы в ограничении королевских полномочий. Стремления или хотя бы идеи такого рода периодически возникали на протяжении всего «ancien regime». В своем отношении к королевской власти эти социальные группы, имевшие различные интересы, также выказывали двойственность. Бывали ситуации, когда это становилось очевидным; зачастую даже возникали временные союзы между группами дворянства и буржуазии (прежде всего между дворянами и парламентами), направленные против представителей королевской власти. Но именно судьба данных союзов лучше всего показывает, сколь велики были трудности в достижении согласия, сильны противоречия и серьезно соперничество между этими сословиями.

Достаточно вспомнить о восстании, получившем название «Фронда». Людовик XIV еще был несовершеннолетним, фактически страной правил Мазарини. В этот момент последний раз объединяются самые разные социальные группы, чтобы пойти на штурм всевластия королей, олицетворяемого ненавистным министром. Члены парламента и сословное дворянство, городские корпорации и представители высшей аристократии — все они пытались воспользоваться тем, что королевская власть переживала трудное время: регентство королевы-матери фактически подменялось правлением кардинала. Но картина этого восстания ясно показывает, насколько напряженными были отношения между всеми этими группами. Фронда была своего рода социальным экспериментом. Она вновь выявила структуру аппарата противовесов, обеспечивающего сосредоточение шансов в руках центральной власти, но обычно скрытого от поверхностного взгляда до тех пор, пока господство центра стабильно. Стоит одному из противников короля хоть по видимости усилиться, как другие начинают ощущать угрозу себе, покидают союз, сражаются против вчерашних союзников на стороне Мазарини, а иной раз впоследствии опять возвращаются в противоположный лагерь. Все эти люди, все эти группы хотят уменьшения королевской власти; но все они хотят, чтобы она уменьшилась в их пользу, и опасаются того, что это уменьшение приведет к усилению других. Наконец, во многом благодаря умению Мазарини использовать этот аппарат напряженности, восстанавливается прежнее равновесие — во благо королевского дома. Людовик XIV не забыл урока тех дней; гораздо более сознательно и тщательно, чем все его предшественники, он заботится о сохранении этого равновесия, поддерживая имеющиеся социальные различия и противоречия.

В Средние века социальные позиции городских слоев долгое время были много слабее позиций воинов-дворян. В то время общность интересов королей и буржуа была весьма велика, даже если они не настолько сближались, чтобы вообще сделать невозможным возникновение трений между городами и центральным правителем или их борьбы друг с другом. Одним из самых наглядных проявлений этой общности интересов было указанное вытеснение дворян из институтов королевской власти и заполнение последних людьми буржуазного происхождения.

Когда в результате роста денежного обращения и монополизации власти социальная сила дворянства в сравнении с силой буржуазии уменьшилась, короли начали содействовать дворянству в большей степени. Теперь они стали заботиться о защите привилегий дворянства от притязаний возвышающихся буржуа — причем ровно настолько, насколько это было необходимо для сохранения социального различия между данными слоями, а тем самым и напряженного равновесия. Короли выступают за освобождение от налогообложения большей части дворян, а именно это право хотели бы отменить (или, по крайней мере, ограничить) представители буржуазии. Но подобные меры, конечно, не могли гарантировать экономически ослабевшим землевладельцам с их притязаниями на верховенство и с необходимостью наглядно его демонстрировать получение средств, достаточных для обеспеченной жизни. Основная масса провинциального дворянства на протяжении всего «ancien regime» влачила довольно жалкое существование. Благородные семьи по уровню благосостояния не могли сравниться с верхами буржуазии. Места чиновников в разного рода учреждениях, прежде всего в судах, были для них также закрыты — их занимали люди буржуазного происхождения. К тому же, опираясь на поддержку части дворян, короли возвели в закон правило, по которому любой дворянин, занявшийся торговлей, должен был отказаться от дворянского титула и тем самым от соответствующих привилегий, — по крайней мере, на то время, пока он занят делами подобного рода. Такие законы также способствовали сохранению существующих различий между буржуазией и дворянством, в чем короли были заинтересованы ничуть не меньше самих дворян. Но тем самым дворяне были лишены прямого доступа к благосостоянию. Лишь косвенно, путем выгодной женитьбы, они могли получить богатства, накопленные благодаря торговле и получению административных постов. Дворянство не сохранило бы своего блеска и своего социального значения, каковыми оно еще располагало в XVII—XVIII вв., и наверняка уступило бы экономически усиливающейся буржуазии и вышедшему из ее рядов новому дворянству, если бы часть его с помощью королей не приобрела монопольное положение при дворе. Оно обеспечивало дворянству соответствующий сословному статусу стиль жизни, при котором исключалась малейшая примесь буржуазной деятельности. Дворцовые службы, многочисленные посты в свите оставались за дворянами, а тем самым сотни — впоследствии тысячи — дворян получали возможность поступить на щедро оплачиваемую службу. Остальное зависело от благосклонности королей, от их подарков; близость к королю обеспечивала высокий престиж этих постов. Так над большей частью провинциального дворянства поднимается слой придворных, затмевающих блеском своего существования богатство верхов буржуазии и сдерживающих влияние последних. Если ранее, когда буржуа были слабее дворян, посты в аппарате власти находились в монопольном распоряжении выходцев из буржуазных слоев, то теперь, когда слабее стали дворяне, короли помогают последним — именно им предоставляется монополия на получение мест при дворе.

Эта привилегия дворян — равно как и прежде существовавшее предоставление государственных постов исключительно представителям буржуазии — появляется далеко не сразу, она не возникает по плану, сознательно разработанному каким-нибудь королем.

При Генрихе IV и Людовике XIII места при дворе, как и большинство военных, управленческих и судебных постов, покупались и были собственностью их владельцев; это относилось даже к постам губернаторов и военачальников в различных районах королевства. Конечно, в отдельных случаях владельцы таких постов могли оставаться на них только с согласия короля и лишиться их по его воле. Но в целом в то время покупка мест превалирует над получением их по воле короля. Так как в плане денежных средств большая часть дворянства уступала высшим слоям буржуазии, третье сословие — или, по крайней мере, недавно получившие дворянство выходцы из буржуазных семей — медленно, но верно прибирали к рукам все придворные и военные посты. Лишь высшие аристократические семейства — либо в силу наличия у них крупных земельных владений, либо благодаря пенсиям, выплачиваемым им королями, — могли выдерживать такого рода конкуренцию.

Стремление помочь дворянству в этой ситуации четко прослеживается и у Генриха IV, и у Людовика XIII, и у Ришелье. Они ни на минуту не забывают о том, что сами они принадлежат к этому сословию. К тому же Генрих IV получил трон, находясь во главе дворянского войска. Но даже независимо от бессилия королей в борьбе с неблагоприятными для дворян экономическими процессами, существуют законы, управляющие самой королевской функцией, а она амбивалентна в отношении к дворянству. Генрих IV, равно как Ришелье и все их наследники, даже в целях самосохранения должны были удалять дворян со всех постов, которые могли бы повысить политическое влияние занимающих их людей; но одновременно они должны были сохранять дворянство в качестве самостоятельного социального фактора в поддерживаемом ими общественном равновесии.

Двойственность политики двора во времена абсолютизма в точности соответствует двоякому отношению короля к дворянству. Двор выступает и как орудие осуществления власти над дворянством, и как средство сохранения данного сословия. Развитие двора идет именно в этом направлении.

Для Генриха IV окружение из дворян было чем-то само собой разумеющимся, привычным. Но он еще не проводил строго последовательную политику, согласно которой по воле короля часть дворянства была обязана постоянно пребывать при его дворе. У него не было и огромных средств, требующихся для финансирования гигантского придворного штата, для милостей и пенсий, раздаваемых придворным, — это вошло в обычай позже, при Людовике XIV. Во времена Генриха IV социальное поле еще находилось в движении: дворянские семейства теряли свои позиции, буржуазные — возвышались; сословия сохранялись, но их персональный состав каждой из социальных групп находился в процессе перемен. В стене, разделяющей сословия, было множество пробоин. Личная пригодность или негодность человека, удача или неудача в то время часто определяли шансы, находящиеся в распоряжении семьи, ничуть не в меньшей мере, чем в прошлом — их принадлежность тому или иному сословию. Открытым был и доступ людей буржуазного происхождения ко двору и придворным службам.

Дворянство жаловалось на это положение дел, оно желало сохранить эти посты в своей собственности и выступало с соответствующими предложениями. Причем речь шла не только о должностях при дворе — для него желательным было получение и многих других, в том числе и утраченных постов в государственном аппарате. В 1627 г. дворяне обратились к Людовику XIII с предложениями такого рода в прошении, озаглавленном «Requestes et articles pour la rétablissement de la Noblesse»¹⁰⁷.

Это прошение начинается с напоминания о том, что именно дворянству — после Божьей помощи и шпаги Генриха IV — корона обязана сохранением своих прерогатив во времена, когда большая часть прочих слоев была близка к бунту. Теперь же дворянство находится в «au plus pitoyable état qu’elle fut jamais... la pauvreté l’accable... l’oisiveté la rend vicieuse... l’oppression l’a presque réduite aus désespoir²¹’».

Короче говоря, здесь перед нами — слой, находящийся в упадке. Это в огромной мере соответствовало действительности. Большинство имений погрязло в долгах. Многие дворянские семьи потеряли все свои владения. У молодых дворян не было надежд на будущее. В дворянском обществе явно ощущается беспокойство, связанное с социальным давлением со стороны вольноотпущенников. Что же делать?

Одна из причин такого положения заключалась в недоверии короля к отдельным представителям дворянства, вызванном их честолюбивой дерзостью. В результате короли пришли к выводу, что подобных дворян следует держать подальше от чинов и служб, которыми те могли бы злоупотреблять. Поэтому они возвысили третье сословие, а дворяне были изгнаны из судов, отставлены от сбора налогов и лишены мест в королевском совете.

В двадцати двух статьях указанного прошения дворянство требует для улучшения своего положения принятия следующих мер: необходимо отказаться от продажи не только военных чинов и командных постов в отдельных провинциальных правительствах, но и всех прочих гражданских и военных должностей (т.е. всех тех постов, что, помимо двора, могли служить для кормления дворянства); все эти должности должны предоставляться только дворянам.

Кроме того, дворянство требует сохранения за собой определенного влияния в управлении провинциями, доступа благородных лиц со способностями к высшим судейским постам, к местам в парламентах, где они обладали бы по меньшей мере правом совещательного голоса. Дворянство требует, как минимум, трети мест в совете по финансам, в военном совете и в других частях аппарата королевской власти.

Если не учитывать некоторые мелкие требования, из всех них было удовлетворено лишь одно: придворные должности были закрыты для буржуа и закреплены за дворянами. Все прочие просьбы, касавшиеся хоть какого-то участия дворян во власти, в управлении страной, не были удовлетворены.

Во многих немецких землях дворяне сохраняли за собой наряду с военными административные и судебные посты; по крайней мере, начиная с эпохи Реформации, они учатся в университетах¹⁰⁸. Большинство высших государственных постов оставалось в монопольном владении дворян. Что же касается прочих государственных служб, то чины здесь примерно поровну делились между дворянами и буржуа.

Во французском центральном органе власти напряженность в отношениях двух сословий, постоянная открытая или скрытая борьба между ними находили выражение в том, что весь административный аппарат был монополией буржуа, тогда как весь придворный аппарат в более узком смысле слова состоял из дворян. В XVII в., когда покупка постов привела к угрозе обуржуазивания, двор был окончательно монополизирован дворянами. Еще Ришелье в своем «Завещании» настаивал на том, чтобы доступ ко двору был закрыт для тех, «кто не имел счастья родиться дворянином»¹⁰⁹. В итоге Людовик XIV до предела сузил доступ буржуа к такого рода придворным должностям. Но и он не закрыл ero совсем. После ряда предваряющих движений, послуживших выражением процесса взаимной проверки социальных интересов дворянства и королевской власти, двор, наконец, получает свой четкий облик: с одной стороны, он представляет собой место кормления дворянства, с другой стороны, — выступает как орган приручения старого воинского сословия и как инструмент власти, позволяющий господствовать над ним. Вольная рыцарская жизнь окончательно уходит в прошлое.

Для большей части дворян прискорбным было не только их экономическое положение — у них сужаются пространство действий и жизненный горизонт. Доходы невелики и ограничиваются тем, что можно получить с земельных владений. Эта ограниченность существования теперь не компенсируется походной жизнью, сменой мест во время войны. Даже в военное время дворянин сражается теперь не как свободный рыцарь, но как офицер, обязанный подчиняться строгому порядку. Только счастливый случай или связи в верхах позволяют какому-либо представителю провинциального дворянства подняться в слой с более широким жизненным горизонтом, с большими возможностями развития и более высоким престижем — в круг придворной аристократии.

Эта меньшая часть дворянства состоит при королевском дворе и находит новое отечество в Париже и его окрестностях. При Генрихе IV и Людовике XIII для отдельного дворянина, принадлежащего к придворному кругу, было еще не так трудно сочетать служение при дворе с пребыванием в собственном имении, перемещаться от двора одного князя ко двору другого. Хотя и в то время уже существовало придворное дворянство, возвышающееся над более широким слоем провинциальных землевладельцев, но это сообщество является еще в значительной степени децентрализированным. Опыт ранних лет, испытанный во времена Фронды Людовиком XIV, способствует тому, что этот король последовательно и жестко проводит линию на сосредоточение аристократии при его дворе. Он хотел «иметь у себя перед глазами всех тех, кто мог стать вождем мятежа, чьи замки могли быть местом сборищ мятежников...»¹¹⁰.

Постройка Версаля отвечала обеим задачам королевской власти: Версаль, с одной стороны, был местом кормления дворянства, его зримого возвышения и, с другой — полностью отвечал задаче усмирения дворянства. Король одарял дворян, а любимцев одарял более чем щедро. Но он также требовал послушания, дворянство должно было постоянно ощущать свою зависимость от короля, распределяющего деньги и прочие блага.

«Король, — пишет Сен-Симон в своих мемуарах, — следил не только за тем, чтобы высшая аристократия собиралась у него при дворе; он требовал этого и от мелкого дворянства. Во время ритуалов его «lever» и «coucher», во время обеда он всегда наблюдал за находящимися вокруг него и замечал каждого. Он был недоволен благородными, которые не все время проводили у него при дворе, еще более теми, кто появлялся при дворе редко, а в полной немилости были те, кто никогда или почти никогда при дворе не показывался. Когда кто-нибудь из них чего-то желал, король гордо произносил: «Я его не знаю». Этот приговор был окончательным. Он был не против того, что кому-то нравится жить в своих владениях, но лишь до какой-то степени, а потому для долгого пребывания в своем имении нужно было принять меры предосторожности. Когда мне в молодости пришлось отправиться из-за одного процесса в Руан, он дал мне знать через министра, что дает на то свое изволение»¹¹¹.